– Зимушка заплакала, – сказала бабушка, заходя в хату.
Я бросаюсь к окну. С больших и маленьких сосулек одна за другой, догоняя друг друга, скатываются прозрачные бусинки, сверкнув на прощание перламутровым блеском. Спешу на улицу. Выйдя на крылечко, осматриваюсь. Воздух по-прежнему пахнет морозной свежестью, но в нём уже присутствует едва уловимый оттенок чего-то нового. Он настораживает, приводя мои чувства в лёгкое замешательство. Приглашает встретиться с приятным, долгожданным завтра.
Первое, что бросается в глаза, не тот цвет снега. Он посерел, не искрится на солнышке, одним словом – спал с лица. С соломенных крыш: хаты, сарая и катуха, обильно катятся слёзки, звонко шлёпая о дно канавки, которую, они сами проточили в больном снегу. Спустившись с крылечка, я иду в сад. Снег не поскрипывает под ногами, а присасывается к ним, чавкает, словно хочет оторвать подошвы моим резиновым сапожкам.
Прошлогодние стебли бурьяна выглядывают из-под снега. Вокруг каждого из них образовалась маленькая воронка. Словно кто-то, с помощью тоненьких стебельков, пытается всосать в себя набухший водой снег. Небо надо мною голубое-голубое, с редкими облачками, похожими на комочки тополиного пуха. Солнышко весёлое, яркое, будто после болезни на выздоровление пошло. Ведь совсем недавно, какое было? Бледное, как желток яйца курицы, которую в загоне держат. А сейчас весёлое, щёки с оранжевым оттенком. Оно словно смеётся, брызгая во все стороны тёплыми лучиками.
Деревья в саду тоже изменились. Зимой они скукожились, стояли жалкими такими. Зато сейчас ожили, загадочно растопырив ветки и веточки, которые слегка шевелятся, словно плескаются в лучиках, и пьют, пьют солнышкино тепло, не в силах насытиться им.
На яблоньке, где висит кормушка, суетятся две синички. Ни воробьёв, ни снегирей, а тем более дятла, – не видать. Кусочек сала, привязанный к ветке третьего дня, ещё не съеден до конца, а это значит, что наши «работнички» не так голодны». В морозные дни мы иногда по два раза в день пополняли запас еды в кормушке. Протягивая мне мисочку с птичьей едой, бабушка обычно говорила:
- Возьми, внученька, отнеси харчи нашим работничкам.
Я однажды спросила её:
- Почему ты их так называешь? Ведь птички сажать и полоть не умеют, а тем более воду из колодца таскать для полива. Какие же из них работники?
Не скажи, трудяги, они непомерные, как и люди.
- А что они делают?
- Гусениц с деревьев снимают, чтобы те яблоки да груши не портили. А червячков зелёненьких на капустных листах, помнишь? Так вот, они их тоже съедают. За лето много нечисти под корень изводят. Запомни, внученька, птичек беречь надо. Ты к ним с добром – они к тебе с пирогом.
- Бабуленька, так ведь птички не умеют пироги печь, - засмеялась я.
- Как сказать. Уцелеют яблочки, высушим мы их с тобой, а зимою и взвар, и пироги будут.
Пока я наблюдала за синичками, стайка воробьёв мгновенно облепила вьющуюся розу, их словно из ведра на неё высыпали. Куст мгновенно ожил. Воробьи стали копошиться, в нём, громко переговариваясь меж собой, ну совсем как мы, детвора, перед началом кино в клубе.
Странно, стебли розы стали, вроде бы, зеленее, да и на вишне кончики веточек поярче. Хорошо как!
На старой груше застучал дятел. Прилетел харчи отрабатывать. Старается так, что кора во все стороны летит. Значит, правду говорила бабушка, - умеют птицы работать.
С сосулек уже не капает, а течёт. Плачет зимушка в три ручья, не хочется ей покидать насиженное место, не желает его уступать своей сопернице – весне. Белолицая ей ещё не раз пакости устраивать будет, хотя прекрасно знает, что уйти придётся. Немножко жаль зиму, она уносит с собой столько приятных забав. Но это уже в прошлом. Впереди весна, а за ней лето….