(Литературный портрет Наты Сучковой. Предметный мир среда и герои)
Эффект косвенной речи
Роман Пелевина «Чапаев и Пустота» наряду со многим другим содержит подскузу, как достичь успеха в описании любовной сцены: говорите о чем угодно, кружите вокруг да около, расходитесь кругами и чем дальше, тем явственнее будет то, о чем вы хотите умолчать. Но не говорите об этом прямо. Та же мысль возникает при чтении ранних стихов вологодского автора Наты Сучковой:
«То иллюзорность понимая,
То к иллюзорности припав,
Не подходите слишком близко,
Не заводите разговора,
Не сбейте ритм ее дыханья,
Не теребите за рукав».
Это можно рассматривать как ключ. Едва коснувшись главного, автор тут же уходит в детали:
«Полумагом и полубогом
Он казался мне, но потом
Платье мялось и было жарко…»
Стихи Сучковой оглушительны, даже если произносятся шепотом.
Их читаешь глазами, а они действуют исподволь, обрушиваются тебе на плечи – «только сзади, прошу тебя сзади, со спины – мне не выдержать глаз». В них с силой проявился эффект косвенной речи, когда обо всем говорится не прямо, а как бы вокруг, и задетое воображение читателя начинает работать – не сразу, с некоторым опозданием, но все же достраивает неполную, притягательную картину. Хочется догадаться дальше того, что написано. Автор избегает слова «люблю», такого, казалось бы, неизбежного в любовной лирике.
« Я так вас, Марина… А впрочем, забудьте». И это тоже один из эффектов косвенной речи.
Внешний мир для тех, кого описывает автор – это среда часто враждебная, выталкивающая:
«Из всех, кто нас с тобою видел,
Двое сразу встали, обидев.
Остальные погодя,
Смысла в словах не найдя…»
«Мы и дальше пытаемся жить,
Когда очень хочется выть…»
«Вологда, вот как ты? Так мне и надо!
Волоком, волоком гонит и тащит!»
«Вологда-Вологда, что же неласкова,
Что не любишь ты, что же не веришь?»
«…Кто с тобой делит тычки и насмешки?»
От этого внешнего обжигающего и раздражающего мира происходит довольно быстрый поворот внутрь себя. Люди в большинстве своем у Сучковой «…переходят зачем-то на ты, когда можно встать и уйти… распрямляются в полную стать, когда можно просто молчать…». «Мы кричать не будем – воспитанные люди». От внешнего мира автор и читатель стремительно перемещаются внутрь, от среды – к человеку. Кружение в среде приводит к главному…
Стихи ранней Сучковой – «анатомия любви», стенограмма чувств, сотрясающих душу. Внутреннего в них гораздо больше, чем внешнего. Внешнее – как отзвук детской игры, обернувшейся «дырочкой в виске», нешуточной потерей – это, возможно, война. Вслух не произносится. Опять завуалировано. Реки и мосты в стихах о Цветаевой – это тоже мир внешний, но и он нужен, чтобы выразить отношение – «лбов чужих мосты», «я ищу Марину не под тем мостом». О чем ни шла бы речь – о концерте, театре, о продаже
творога, о похоронах рояля, о море, о больничном перекуре, о луплении палкой ковра, общих вагонах или вокзалах – все это лишь средство, лишь фон, на котором вспыхивают протуберанцы эмоций. Чем подробней детали, тем больше накал чувств. Это высокая планка, уровень, исключающий просто описательность.
На первый взгляд ритмика стихов Сучковой слишком сложная: в «Ланолиновом блюзе» внутри каждой части происходит смена ритма. Это разнообразие идет от полноты, от переполнения, оно зависит от смены настроения, всегда является его продолжением. В трагическом «Блюзе» появляются частушечные интонации, когда героиня маскируется под торговку творогом.… Но этот эпизод так многозначителен! Это попытка уйти, спрятаться от боли, все, что угодно, только не говорить, чем ранена…
Любопытен эксперимент в «Витражах» - там нет ни ритмики, ни рифмы, это своего рода поэтические осколки. Однако выхваченные из жизни образы косвенно говорят о самой рассказчице. Ритмовые сбои не всегда оправданы, но они подчеркивают интеллектуальность и нервность поэтической речи. («Стихи - речь сумасшедших влюбленных» - Н.С.)
Одно из самых сложных, ярких и эмоционально сильных произведений ранней Сучковой – «Ланолиновый блюз». Не случайны здесь названия нот, аккорды, которыми пересыпаны стихотворные строки, упоминания сопрано, вальсов, сонат, ноктюрнов, не случайны Глинка, Бах, Шопен, не случайно возникает драматический стих «Похороны рояля». Потому что нет музыки – нет возможности дышать, летать, парить. А по словам Шекспира, музыка питает любовь. Предметный мир этого произведедния подтверэдает и обрамляет тему. Он буквально оплетает каждое слово.
Аналогчно появоение названий драгоценных кмней.
Лирика Сучковой в «Нежнейшей пытке»– это буквально груды драгоценных камней: «серебра и халцедона», «изумленного изумруда», «холодного перламутра», «черных стекол яшмы», «сверкающей запонкой, светом бенгальским», «аметисто-фиалкового скерцо», «статуэтка из розовой кости», «опаловой капли», «жемчуга к ногам», есть такие сравнения – «мрамор височный», «венозно-рубиновая гроздь», «капали бальными свечами хрустальными», «кисточки янтарных четок», «зеленым вздрогнув нервно, хрусталь глотает свет», «брызнет бисер из-под ресниц»… Камни, минералы, бисер, стекло, серебро – это застывшая, отлитая в твердость красота, холодная, вечная, не зависящая ни от каких эмоций. В ней заключен свет немеркнущий, когда все кругом зыбкость и тьма, в ней есть утешение, когда кругом боль и потери.
Образы волос сопровождают читателя чуть ли не на каждой странице: «в волосы вплеталась и медузами стекленела…», «будешь Москвою-рекой волосы рвать-изводиться», «эти волосы как буря, что ты будешь делать с ними», «ореховые пряди, испачканные хной», «…целует седина», «где Ваши волосы, волосы-пой, слышу по голосу: этот не мой», «под колесницами тех черноволосых наездниц», «ломкие пальцы гладили просо волос», «чьи ему волосы сыпать в ладони и гладить?»…
Это первое, что возникает при эмоциональном перехлесте – волосы, их текучесть и упругий шелест, они знак несомненного и близкого контакта, они сама живость и жизнь. Волосы и камни – живоприродные, ни с чем не сравнимые образы, они играют главную роль в хаосе и сумятице – они самое настоящее и простое. Таким образом, не говоря о себе, описывая музыку, камни, волосы, автор раскрывает перед нами нечто сокровенное о себе. Наконец, круги постепенно сужаются, и даже самые косвенные признаки приводят к самой сути. Автор приходит к себе.
Малоизвестное произведение Сучковой Лара из сборника ВАНСУАВ нрисует нам образ еще одного лирического героя в котором проступают определенно черты Иисуса Христа. Но вряд ли тут стояла задача религиозного плана. Просто юная душа жаждала сверхгероя, сверхличности, за которой можно устремиться. И загадка поведения, и нездешняя синева глаз оказалась определяющей. За Ларой же сразу угадывается автор. Уже тогда была сделана попытка косвенной речи но не через Я а через свою героиню.
Эффект косвенной речи, привычка говорить «вокруг да около» оттеняет отрывки, где, несмотря на пережитые потери, автор пытается внутренне над ними встать. Рефрен «как же мне плохо», растерянность, полный отказ от намеков непостижимо переходит в противоположность: от просьбы «дай» - к простому «возьми»: «Я буду стеречь твой сон. Я буду хорошим псом…»(из «ЛБ»).
«Встань со мной вровень.
Я тебя стою» (из «Марины»).
«Я маленький сонет
Забытого поэта…»(из «Гостя»).
Возникает протест против потери – память и причастность:
«Солью серебряной скована
Не шелохнется трава.
Будет тебе нынче холодно
Спать под травой, татарва».
«Взять и остаться здесь
В поисках верной души…
- В этой глуши? Не смеши».
Таким образом, еще одна форма косвенной речи – ирония и самоирония, - читается здесь как попытка снять накал своего признания, «не говорить красиво». Но она не нейтрализует, а лишь оттеняет чистоту самого настоящего признания.
Персонажи ранней лирки Сучковой говорят от первого лица – от Я и от Мы По мнению критика С Фаустова степень личного в них очень высока особенно когда Мы тоже заменяется на Я. Вся тяжесть и цветность мира окрашена четнким личным отношением; весь свет преломляется через личность говорящего…
Среда обитания в поэме Наты Сучковой «Камень-рыба-облако»
Среда. Среда, в которую попадают герои ранних произведений Наты Сучковой, всегда была враждебна. Говорилось об этом при рассмотрении, например, ее "Ланолинового блюза", к которому все время приходится обращаться как к точке отсчета. Среда душила, препятствовала, истязала тех, кто в нее попадал. Это в равной степени можно отнести и к среде природной, и к людям с их чувствами и настроениями, то есть среде психологической. КРО разворачивает перед читателем картину совсем иную. Смотрите - "поэмы гор написаны для меня". Ощущает автор свою исключительность - "чтобы мне написать другое"... Но вопреки ожидаемому сосредоточению внимания на своем исключительном, неповторимом эго, все существо автора устремлено не внутрь, а вовне, дабы окружающей средой проникнуться, пропитаться. Если раньше происходило отторжение, теперь - растворение.
Среда в поэме КРО и конкретна, и воображаема одновременно. Известная в Вологде гора Маура с ее шелестом и молчаливой добротой географически определима и ее можно узнать - холмы, камни, луна - а она на Мауре слишком большая и яркая - мимо течет река Шексна, поэтому много воды и рыбы. С одной стороны, это просто возвышение недалеко от Кириллова, а с другой - символ матери-природы, в которой все заключено - и тведь, и хлябь, и живность. Это среда настолько естественная. простая, и даже рождает мысли о среде запредельной, о затопленной Праге, о возможной жизни своей даже там, где так страшно, о бедной "секретутке в бюро труда". Потому что здесь слишком хорошо, незаслуженно хорошо, спокойно... И написано так, что действительно веришь "описанию этой мнимой травы", шероховатости гриба с пузатой ножкой, узору вереска и ущелий...
Среда осязаема в КРО, потому что состоит не из отдельных камней, воды, рыб, неба, а все это переживается как единое целое и переходит друг в друга. Есть камни, которые гладят руки и воды, воды омывают глыбы, воды сами напоминают "христопраз и аквамарин", то есть камень, в водах стоят рыбы, их "мудрость утекает в песок" к камням, а с камней прыгают в день двое, и с ними воображение перелетает в воздух, а еще оно перелетает с луной, которая "сама рыба, только по пояс и вниз головой". Луна тоже многолика, она как бы рыба, "стоянье в воде нежней тысячекратности прикосновений", то есть живая, и "яичный желток в черном студне июля", то есть сама среда. Здесь все связано и всякая среда - образ. Причем среда эта с каждым шагом, с каждым погружением становится проницаемее и легче.
Есть поверье - Маура накрыта, точно куполом, особой атмосферой святых мест, связанных с Кирилло-Белозерским монастырем... Удивительно настраивают и лечат эти места душу человека. С чем придешь, то и получишь от матушки-горы. И если требовала душа автора гармонии, то первое, что получила - то самое ощущение гармонического покоя. Да и как может быть иначе? Гладить камни руками и укрепляться в вере - это почти молитва, может быть, безмолвная.
Лица. Поэма КРО написана от первого лица, она начинается с "Я" дерзко, без подходов и в лоб, где автор декларирует свое право на свободу писаний и описаний. И слышится в этом отзвук неясного спора, смутный протест и решимость - пишу как хочу. Но дальше автор исчезает и перевоплощается в свое беспокойное перо, летящее над Маурой и изучающее ее среду. Что такое? Почему, открыв рот, шокированный читатель тут же его закрывает и обнаруживает автора только в финале - " я тоже рыба, только с кровью чуть горячей воды". Потому что здесь проявляется известный нам эффект косвенной речи, когда человек впрямую ни о чем не говорит, а действует исподволь, расходится кругами, оперирует намеками. Может, следствие удара, боль, может особенная игра. Оглядывая эпическое великолепие природы, человек поневоле вынужден осознать свое место. Что он такое - "с суетою вечной сердечной мышцы"? Ведь именно эта сердечная мышца заставляет его источать слезы, через них соединяться с библейской водою " в бесконечном этом круговороте." То есть быть каплей, частью, песчинкой этого чудесного мира. Собственно "Я" в поэме скрыто, раскрыто через отношение к другим, к окружающему. И нигде никакого негатива. И это тоже лепит среду самой поэмы, среду психологическую.
Когда идет описание "кожи, золотой печати", которую изучают "точно фрески, росписи и панно", явственно слышится любование другим человеком. Есть адресат у этого монолога - Вы. "Вы" встречается всего два раза. "На тропе с огромным лохматым зверем,/ Повстречав которого вздрогнешь: Вы". Встреча с чем-то, в чем угадано ВЫ. Оно и леденит кровь, и ставится неизмеримо выше, чем Я. Ну и второй раз - "Как я Вас да без Вас люблю..." Можно перевести как нежный зов и плач в разлуке. Тут уже понятно - монолог диктуется не чем иным как любовью, хотя не она в центре описания, но она явный источник неукротимой энергии, света, жажды познания. Она и цель, и начало всему, о чем мы здесь читали. И подтверждение - огромность лица, по которому пробираются "по рву рта". Очеловечивание природы бывало в литературе, это можно назвать термином С. Фаустова - антропоника, но здесь, наоборот, человек как гора... Восприятие Гулливера глазами лилипута? Эффект мауристики - видеть в любимом лице черты горы Мауры, которая всех на груди держит. Огромность "ВЫ" и служебность "Я" опровергает обвинения по адресу Сучковой в эгоизме и эгоцентризме. Для нее "Я" всего лишь инструмент для познания мира.
Загадки. Загадка первая. Есть фразы в поэме, толкование которых бесконечно. Зашифрованный вопль или жалоба. Жизненный повод, давший толчок для создания стиха. Намек на единственность момента, который сам по себе мелок, но став (без "ши") фактом поэмы, перешел в разряд вечности. Одна из них - уже упоминаемая фраза "Повстречав которого вздрогнешь: Вы". Невольный дискомфорт от стоящих рядом ТЫ и ВЫ сменяется тихим удивлением: Божественное. ВЫ может быть жутким? Читателю предоставляется возможность выбрать что-то из десятков и сотен толкований.
Загадка вторая. "Те двое не прыгнули в день ото лба.
Плыли. Два с гривами. Белым по синему."
Первая строчка - лубочная парочка на рву рта, о которой шла речь в начале поэмы. Вторая строчка - явно не люди, облака. Что это, реальные люди, перешедшие их физической ипостаси в духовную, сиречь, души? Ответ умещается в том пробеле, который отделяет первую строчку от второй. Что кроется в этом пробеле, неизвестно. Создается впечатление, что главное содержание поэмы - в ее пробелах. В том, о чем умалчивается, чтобы далее вести речь о другом, косвенно имеющем отношение к сути. Если это развитие эффекта косвенной речи, то браво, еще одна высота. Если непосильность взятой на себя задачи, то увы. Хотя судить обрывистую поэтическую речь по законам правописания смешно, и поскольку загадок не убывает в стихах Н. Сучковой, можно счесть это приметой Среды Сучковой, ее стилем. И гордиться каждой новой разгадкой.
Расшифровка метафоры
«Морская болезнь» - сие произведение Наты Сучковой стоит несколько особняком от ее боле известных вещей, в частности, от «Ланолинового блюза», от «Камня-Рыбы-Облака», по которым написаны многочисленные комментарии. Горячая и сбивчивая интонация стихов и поэм автора здесь сохраняется, но природа этой горячности несколько иная. Если перейти в режим подстрочника, то выявится некое расхождение между текстом и подтекстом.
«Здравствуй, обида! Я - твоя падчерица /Дочка приемная, не родная» ... Дочь обиды родная - означает обиду, возведенную в закон. Падчерица обиды - значит, не привыкшая обижаться, великодушная. И здесь не хотела пачкаться (обижаться), но попала в самую хлябь (обиды).
«Плюйте в глаза мне...» - можете меня наказывать, презирать, хотя тому нет повода - как бы говорит лирическая героиня. «Плюйте в глаза мне, но я их не сдвинула/Этих китов в основании мира» - полное отрицание вины. Однако муки нешуточные - «Вспоротой пашнею,/Свекольной кашею» ощущает себя обиженная сторона. И - неожиданно желает «обидчикам» веселого нового года. Она может наказать только своим уходом:
«Пусть будет выпито/За ваше самое!/Пусть будет выткано/От вас по савану!» -пейте, я умираю.
Оцепенение обиды настолько велико, что с губ вот-вот сорвется проклятие. Следя за выстрелами строчек, замечаем, что они сгущаются в некоего «мальчика, гнилого и правильного», то есть растет накал - обида становится более конкретной. Внешнее уродство, неумение говорить («Хруны скоблить, заикаться заинькой»), близкая гибель без продолжения («постель - могилой») - это не что иное, как проклятие. Почему тогда «Все же не прокляты»?
Откуда эта нелогичность в потоке гнева?
«...Я тебя проклинала/Так же неистово, как любила».
Поразительно просто. Обида - оборотная сторона любви.Cильна любовь и сильна обида.
Героиня лирического откровения зовет стать не человеком, выдрой, чтобы освободиться от переполняющей горечи и муки, уговаривает, что умереть не страшно, уговаривает не только объект обожания, но и саму обиду, тем самым, ее материализуя и одухотворяя одновременно:
«Умри моя ненависть,/Умри со мной». Заклинание действует как вовне, так и внутри. Энергия гнева преобразуется в баюкающую и утешающую силу. Сумасшедшее воображение вырывает обиженную из страшной среды, чтобы перенести в близкую ей и более спокойную - в море, описание которого редкостно по деталям и по красоте слога.
«Пусть скрипят якоря, /Янтари горят,/Заклинаю тебя -/Не ходи в моря!» И морская огромная солено-горькая суть - она не для всех, «не блуди морями будить меня». Только для избранных.
Так обида, ее рождение и смерть, ее устрашающе-материальный образ способны стать толчком для шага в искусство. Так возникает много раз повторяющийся и вечно неожиданный взлет в область не-материальную, над-бытийную. Так описан сор, затем стихи, которые из него выросли. И технология, и результат. Так героиня становится выше пожирающей ее обиды, автор же - чуть выше и мудрее себя прежнего.
Морская болезнь как обида тошнота и изживание зобы это тоже одно из проявлений косвенной речи .
Коллоид магаполиса
В своей поэме "Одна" Ната Сучкова уже предварила себя дальнюю: "вот и пришло твое время испугаться за меня…пожелай мне счастливого пути в эту бездну" (в Москву и не только, вообще в незнаемое).
Эмоциональный градус этой подборки безусловно очень высок.Это черта, в хорошую сторону отличающая данного автора от многих современных поэтов, а ней сохраняется неизменно. В подборке 14 ноября которую можно условно назвать первой строчкой "Приехали покорять" действительно живописуется некий проход по кругам если не ада, то бездны: тут возникает и голодный город картонных схем, где так хочется есть, тут обжигает виски, воздух отутствует, вместо него никотин, выдохнутый со словами, тут и полотенца в кровавых пятнах, и "все идет нах", а лиргероиня глубоко на дне, она уже не боится срываться на крик. Общая тональность подборки довольно мрачная, драматическая. Что-то здесь от извечной тревоги, от привычки шокировать.
Она публиковалась в альманахе Вавилон, как минимум в двух выпусках. Она выступает на литературных вечерах, войдя в обойму московских поэтов. Насколько сопрягается все то, что она пишет и читает с тем, что представляет собой сообщество Вавилон? Судить трудно. Дмитрий Кузьмин, отсекая вологодский период, структурирует Сучкову как часть Вавилона. Сама она с этим не согласна, и правильно.
Тем, кто знает ее с вологодского периода, кажется неправомерным отсекать вологодский или московский период. Творчество любого поэта нельзя рассматривать вне связей с породившенй его почвой.Это нечто целое, принимающее разные формы, это поток который хлынул однажды и по мшистой низине, и по камням и расщелинам. То что тексты Сучковой не болото - с этим никто не спорит. А вот что это? Скорее - не вода и не земля, а коллоидная смесь, в которой трудно отделить воду от земли, табачного пепла, обкусанных ноготков, комьев снега и другого мусора.
Она человек, перерабатывающий жизнь в слова, и поскольку попадается ей под руки что угодно - все идет в стихи. В преображенном конечно, виде. Если персонаж стиха жаждет и чуда, и света, и чистоты, а ему попадается что-то противоположное - то увы образуется нефильтруемый коллоид. Невозможный напиток, отрава. В том-то и дело, что вологодский период - это независимость, заносчивость и гордыня, а московский период - это шокирующая физиологичность и мимикрия, вжимание в предметность и бытие "как все". В тот-то и дело, что желание попасть в обойму лишает поэта инакости и провоцирует поддаться на общестьвенное одобрение (коли к данным поэтам уже пришла популярность)
Опасность поглощения личности таким вот тусовочным явлением всегда есть. Ведь человек не может жить и писать в пустоте, обязательно появляется тот или иной социум. И общественное одобрение не может не влиять на поэта... Но мнение о том, что Москва заигралась в свою оторванную от жизни культуру становится общим местом. Поэтому сегодня когда именно тотальный субьективизм определяет материализацию творчества - надо смотреть и понимать, куда едет твой поезд.
Ната Сучкова пока не способна к такому самоанализу. Ее интонации "срываются на крик", она не боится "срываться на крик и не вязать лыка", потому что "мальчик красив как стерва", "водка пахнет спермой", плюнуть некуда, некая девочка "спала со всеми", "джульетта на ковре, а я в дерьме". Ненормативная лексика, которой появляется все больше в нервных строчках (***вое время года, по херу на рифмы) - это тинеэйджерка, которая все еще хулиганит и пугает прохожих, и когда-то это умиляло... Но на пороге 30 летия это смешно. Перед нами взрослый человек, а по сути все еще девочка.
Неудачное оригинальничанье и бесполезная ломка русских слов: "под следа вот этим последом, я глубоко - на дне…"
"боже как раздражает твоя кириллица
я не хочу больше боже видеть ни чья лица"
"от меня подальше
от меня подолче"
"круглоголовый мальчишка едет
по перехо-хо-ту на лисапеде"
Музыкально-звуковая жажда заводит (возбуждает) и заводит(ведет) Нату Сучкову в темные глубины бессмыслицы. Однако интуитивный дар подсказывает ей очень богатые образами строки...
"а светка вот света
и снова втыкаясь в меня как кассета
красивая сладкая жизнь
я слушаю лепет
ее вдохновенный
и время горячим нектаром по венам
бежит"
***
"откуда взялась наташа?
из славного бурга ростова?
из льва толстого?
из белого льна простого?
из золотого руна?
на опеле стареньком въехала
в шагреневой кожанке всклоченной
с шенгеном просроченным,
целует тебя в многоточия,
гуляет тебя в воскресения.
откуда взялася ксения?.."
***
"на остоженке пахнет боженькой,
облаками в прожилках творожными,
тем, что непоправимо и прожито,
на остоженке пахнет прошлыми,
на остоженке пахнет ожеговым..."
Страшное и романтичное,теплое и обжигающе холодное, пркрасное и отвратительное - все это части кооллоидной смеси, которые взбалтываются сумасшедшим коктейлем в поэтическом сосуде Н. Сучковой
Отстранение
Лирический герой (в одноименной книге) первого плана очерчен наиболее явственно после сильного отстранения от личного взгляда поэта. Читатель уже будто привык что вызительное средство поэта это его Я. А между тем взыскательный взгляд коллеги по перу сразу отметит в книге Сучковой «Личрический герой» минимальное присутсвие этого самого Я.
Ярославский поэт Сергей Баталов то пишет, что Сучкова «не идет проторенным (традиционным) путем», то «пишет традиционно». Но это же ровно наоборот! Надо выбирать или то, или другое. Что же главнее? Вопрос номер раз.
Потом идет раскрытие своеобычности. То она ищет скрытые смыслы слов, что есть чудо. Но это есть и у других авторов. А что есть в книге такого, чтоб не повторялось нигде? Отличительные черты автора Сергей все же не выстроил. А надо выделить хоть одну-две черты! Каковы они? Вопрос номер два.
Теперь мое скромное мнение. Начну с заголовка. Он хрестоматийно скучен.Сравните с предыдущими -«Нежнейшая пытка», «Ланолиновый блюз», «Камень-Рыба-Облако»…Как было все молниеносно и ошеломляюще, и как стало простенько. Да и градус снизился – после горячих протуберанцев самиздата – почти ледяной Каин новых времен. Не в ее духе.
Единство в книге наверно есть, хотя тоже условное. Следите - носитель бельма и Бендер первых страниц сильно контрастируют с детски наивным глотателем шмеля. Тут пересекаются мир изломанный и первозданный.
Есть серия женских набросков – откуда взялась марина – наташа -ксения, но эта линия вкючая «еву» - изолированная, не связана с остальными. Ясно одно, что женские обрпазы стоят поэтическом мире Сучковой особняком, они часто только обозначены, но одно только женское имя - это печать инакости. Что до литературный аллюзий, так там они вообще главные героини. Есть линия – литературных персонажей – Дубровский, Кай и Герда, жена Бунина, сама Марина Цветаева – это очень красиво, но придумано жо Наты в чужих книжках… Только сросшись с ними, трудно отделить их от мира личного.
Главный литературный герои этой новой книги - ребенок с карамелью за щекой. Он более разнообразен, более обьемен, чем другие. Он разный. От ребенка прогловившего шмеля до замерзшего трогательного гимназиста. Он как ожидание.Возможно – да, это само детство как вечный источник вдохновения. Но время –то идет и требует новых героев…
Думаю главное достоинство книги этой – не в содержательной части а в стилевой. Самиздат был полем поиска, и вот произошло утверждение и демонстрация стиля. Так что относительно традиционности - Сучкова пишет оригинально относительно других и традиционно относительно себя прежней. Она продолжает искать новый предметный мир и он ярче и ярче в деталях природного характера ( мед пчелы дымарь ранец тетрадки речные поплавки карамели ягодный сок) После ковролинов и сигаретных дымков московского периода это представляется неким утверждением вечных истин.
В книге «Личрический герой» даже интонация автора стала иной - спокойоной и плавной, без истерики – за исключением разве что «евы». Видимо, другой уровень не только отражения, но и понимания. Вот этого раньше точно не было. Наступил момент гармонии. И даже пришедшая заново грубая среда в виде стирки бабы Гали и ее красных рук и даже она естественна. Что там особенное можно найти в такой глуши как Вологда - когда-то иронизировала над собою Сучкова. Но вот она похоже нашла…
Речь стала узнаваемой, а это рождает новые ожидания.
Галина Щекина Вологда