Старые друзья

Игорь Джерри Курас
В дамской уборной русского ресторана "Огни Европы" была та особенная суета, которая случается только в самый разгар субботнего вечера.
Дверь уборной беспрестанно открывалась, и тогда в ярком просвете можно было увидеть нарядно одетых женщин, совершавших у большого зеркала свой непонятный, известный одним лишь женщинам, ритуал.
Если, нарушив правила приличия, можно было бы постоять в коридоре у двери в женскую уборную чуть дольше, то, в ярко освещённом помещении, получилось бы разглядеть и аккуратную полочку с цветами, и уютный мрамор раковин, и симпатичные акварельки, развешанные тут и там на стенах.
Напротив зеркала, среди разноцветной толпы, стояла певица Вика, только что отпевшая в банкетном зале ресторана свою разухабистую программу.
Вечер у Вики выдался трудным. Она давно заметила, что сложнее всего расшевелить престарелых питерцев. Судя по всему, почти все гости сегодняшнего семидесятилетнего юбиляра были именно из этого холодного города.
У большого яркого зеркала, задевая локтями незнакомых женщин, Вика поправляла короткое платье, натягивала его на грудь, нетерпеливо поводя плечами. Несмотря на специальный бюстгальтер, купленный в магазине Victoria's Secret (хороший купон пришёл по почте) и ощутимый ворох туалетной бумаги, заложенный для более внушительной женственности форм под каждую грудь, Вике так и не удавалось добиться желаемого изящества. Раздосадованная полным несоответствием изображения по ту сторону зеркала с её собственным представлением о красоте, Вика с раздражением вытащила бумажные комочки и выкинула их в корзинку у зеркала.
Между тем, в зале опять начались тосты.
— Друзья! — прокашлявшись и погладив обширные чёрные усы, тучный мужчина приподнялся со своего места — Друзья мои! Я здесь проездом. Как говорится, с корабля на бал. По делам бизнеса. Но я счастлив, что волей судьбы попал на юбилей дорого моего Давида! Мы с Давидом проработали в НИИЦКБГИ двенадцать лет до самого отъезда Давидки в восьмидесятом. Правильно, Давид? В восьмидесятом? Да. Ну да. С тех пор мы с ним не виделись, но я всегда вспоминал Давидку с любовью и нежностью, как родного мне человека. Как брата! Много чего было в нашей жизни за все эти годы. Сколько, как говорится, воды утекло. Мы жили тогда в трудное время. Вот, молодые люди тут даже не знают, какое было трудное, мрачное время. Но мы были всегда плечом к плечу, как говорится. Вместе всегда были. И плечо Давида всегда было рядом. На него всегда можно было положиться. Опереться. Теперь, Давидик, мы оба живём в свободных странах. Можем ездить, куда захотим, читать, что хотим, смотреть, как говорится, всё, что пожелаем. Так распорядилось время. Давид! Я хочу выпить за тебя и за время, которое было добрым к тебе. У тебя, слава богу, всё отлично. Дом, как говорится, полной чашей. Жена, дети, внуки — дай им всем бог здоровья. Живи, дорогой, до 120! Мазал Тов, Давид! С юбилеем!
Шум одобрения поплыл над банкетным залом. Вика, вернувшись из уборной, налила себе в стакан сладковатое белое вино, тоже пригубила за здоровье юбиляра, который привстал за столом с рюмкой в руках.
— Спасибо тебе, Петрович! Спасибо. Рад тебя видеть здесь. Очень, очень приятно, что судьба забросила тебя в наши края так вовремя, так кстати! Иди сюда. Давай вместе выпьем, как раньше бывало! — щуплый Давид казался маленьким мальчиком рядом с тучным Петровичем. Старые друзья выпили, обнялись.
Вика, прекрасно уловив сложившийся момент, взяла в руки микрофон, полистала бумаги на подставке для нот и, подав какие-то знаки музыкантам на сцене, проникновенно запела:
"Разве мы свою юность забудем?
Эта ночь, как легенда, светла,
Эта ночь своей белою грудью
На Васильевский остров легла"
Строчка про грудь неожиданно неприятно напомнила Вике про разочарование у зеркала, но, настоящая профессионалка, она не подала вида.
Спев еще несколько песен, Вика выключила микрофон, взяла сигареты и зажигалку, и вышла в наступившую уже ночь, торопливо затягиваясь сладковатым ментоловым дымком.
В тёмной беседке во дворе она разглядела две фигуры: юбиляра и Петровича
— Давид. Что ты, в самом деле?! Ну, такое время было, понимаешь? Кто старое помянет, тому, как говорится, глаз вон!
— Ты думаешь, я забыл, Петрович, как ты, сука, песочил меня на собрании! Падла ты, вот кто ты.
— А мне, Давид, легко, думаешь, было? Знаешь, как мне по жопе за тебя настучали?! Как же ты, дескать, Петрович, партийный человек, не уследил! Ведь Давид тебе, как брат был — вместе всё время. А я им сдуру на это: "Что я, сторож брату своему?" Ну, они мне и вставили по полной. Как говорится, по самые бакенбарды! Не выступишь, говорят, на собрании — билет на стол! А ты знаешь, что это тогда означало? Ведь ты знаешь, Давид! Знаешь!
— Петрович. Ты в душу мне тогда насрал, понимаешь? Ну, есть же совесть какая-то у человека, скажи? Есть ведь что-то, что нельзя простить? Есть ли такое, Петрович?
— Не знаю, Давид. Может, есть, а может, нету. Но если сможешь простить, прости меня сейчас, друг.
Люди в беседке замолчали. Вика докурила сигарету, затушила её концертной туфелькой.
В банкетном зале подавали мороженое. Значит, нужно возвращаться и петь на прощание любимую всеми питерцами песню про город над вольной Невой.