ИНИЦИАЛИЗАЦИЯ РЕАЛЬНОСТИ
Происходит ли в России что-то хорошее? Да. Но это не молодой выздоровевший тигр
готовится к прыжку.Это скорее старая зебра катится с горы, рисуя себе на спине
сиреневые круги. Вот эти круги и есть хорошее.
***
Сочинил однажды Z анекдот. Принёс в редакцию "Красной бурды".
- Не пойдёт.
- К сожалению?
- Да нет. Никакого сожаления.
- Но почему не пойдёт?
- Не смешно.
- Нет соли? Это анекдот без соли, поймите! Новый тип.
- Тогда должна быть изюминка, перчинка...
- А здесь снежинка, поймите!
- Тьфу. Не надо со снежинкой.
- Тогда вы странные люди.
- Какие есть.
- А если так: открыл мужик почтовый ящик, а там крыса.
- Дохлая?
- Живая. И читает передовицы из "Уральского рабочего".
- Не смешно.
- А если так: заходит мужик в лифт. Видит множество кнопок. Одна прозрачная. Пукает - начинает пахнуть белой сиренью.
- Белой? Не смешно. Знаете, у нашего лифта тоже есть кнопки. Не желаете осмотреть?
- Вы меня гоните? А если так: раньше сирени цвели раз в 70 лет. А потом Творец сделал так, что каждый год.
- Это что - анекдот? Не смешно.
- Но ведь радостно! И это вовсе не анекдот.
- До свидания!
- Мне зайти в другой раз?
- Или в следующий.
***
Каждое стихотворение хочет сочинить себе чешую, и маленькие крылышки вдогонку.
Чтобы плавать и забавляться небывалыми следствиями.
Но они умирают, не успев и не познав.
У порочных женщин на плече сидит не вами видимая стрекоза, с колючими глазами.
Лепестки - для смеха, колючки для вызывания грусти. Вас уколют и вы печалитесь.
Кровь капает в траву и на зелёных муравьёв, которые не знают причин своей радости.
Я не вижу стрекозу, но слышу шелест её крыл. Которые пахнут увядшей
сиренью и зимней корой рябин. Словно мыло перед соитием благоухает в ванной.
Страсть.
Страсть не люблю говорящих неправду политиков. Но не Юлю.
Озеро неизлечимо от бесчисленных стрекоз. Влага влагалищ лишь.
Я бы мог написать: безчисленными, но каркнул бы филологический ворон.
Пусть бы каркает, но может подавиться своей желчью и мёртвым кружить
над моими рябинами. Бесчисленные стрекозы.
Они не знают чисел и поэтому их можно считать не существующими математически.
На крылышках у них нет прозрачных чисел. Но я считаю всё равно.
- Ты сюруралист. Причём мерзкий
- Не так. Я ненавижу сюруралистов.
- Ты говорил, что ненавидишь себя. И какой вывод?
- Что ты не логик?
- А ты?
- Тоже.
- У тебя странные усы, безусловно.
- Без у словно? Точняк. Это просто две знакомые осы. Не усы у меня, а осы под носом!
Я думаю, что о н и. Нет, не что они из себя представляют, не о них.
Я думаю, что о н и. Это не имеет отношения к тому, что иногда я думаю,
что они - ониксы. Не ксы.
- Я познал её. И хочу познать ещё несколько раз.
- Но не много? Ещё шесть-семь?
- Не больше. Несколько - это не больше восьми.
Иначе радость коитуса уйдёт, хлопнув дверью.
Дверью во мрак печальной мудрости.
Тени стрекоз играют умирающими стрекозами. Временно забыв
конечность голубых зеркал. Улавливая суть познания через
внезапный сон и смеясь над улыбкой над собою.
У меня есть друг. Я зову его Пабл, потому что он похож на Дон Кихота. Чем-то. Не Пабло же его звать?!
Рассказ Пабла.
Я долго изобретал сложнейший циркуль, которым можно было чертить квадраты
любого размера. Крутишь его, вычерчивается квадрат. Множество шарнирных
соединений, пластины с криволинейными пазами. Когда мэр нашего города
полюбит салюты горящих павлиньих хвостов, этими циркулями будут
прокалывать разноцветные воздушные кубики. Наверное.
Молчаливые дамы и зримые шары сидели в нежных сердцевинах кафе, не замечая
свежести и корней музыки, которая хоть и была немного похожа на полое число
семь изнутри, но при этом была вовсе лишена внутренней поверхности и пола.
Флобер - это я. Когда я прыгаю с шестом, он всегда проваливается в колодцы
с родниковой водой и кровью ночных бабочек.
Часовые часы.
Каждая песчинка в часах оказалась микроскопическими песочными часами.
Может быть, и не песочными. Ведь у меня всего лишь школьный микроскоп.