Как-то летом мы с Игорем засиделись далеко заполдень. Окна комнаты, выходящие на чистый запад, зарделись солнцем, вспыхнули нестерпимо и к вечеру погасли. Смеркалось, но северного сумеречного света хватало, чтобы не зажигать огонь. И тут он заметил то, что всегда поражало меня и о чем я, боясь насмешек и пересудов, никогда, никому не говорил: «Странно. Мне кажется, что картина, висящая у тебя за спиной и только что излучавшая свет и благодать, сейчас источает тревогу и боль. Что это?»
Это была работа друга-художника, писанная специально для меня. Она жила какой-то сложной жизнью: радостно просыпалась с солнцем и погружалась в отчаяние мрака к вечеру. Даже при ярком электрическом свете.
Рука не поднимается написать «изображала» – она повествовала о радости и горе Соловецкой обители, ее насельниках и узниках во все времена от отцов-основателей: Зосимы, Савватия и Германа и до наших дней. А всего-то – кусок стены из диких валунов в красно-зеленых лишайниках, крепостная башня, облупившаяся стена хозяйственной постройки да край Святого озера под северным тяжелым небом, о чем я и сказал Игорю.
-Не скажи, тяжелым. Оно только что было легким: воздух ощущался. Хотя и сейчас ощущается, потому что давит.
Я оглянулся на полотно, хотя и так знал, что время пришло чувствовать картину, как собственную рану. Все точно.
-Узнаваемое место, - кивнув поверх моей головы, сказал он.
-Ты что на открытках видел? – полюбопытствовал я дежурно. Мне не хотелось выслушивать о Соловках туристические банальности даже от Игоря, поэтому я и перекинул стрелку на наезженную колею – в филокартии нам обоим есть что сказать и послушать.
-Нет, я там жил, - сказал он спокойно, кивнув в сторону полотна.
-Вот те на, - успел только я подумать, как он, будто боясь, что уже я перебью его банальностью, продолжил:
-Точнее, служил, - и замолчал, раскуривая сигарету.
Это было кстати, потому что стало о чем поразмышлять: для охранника или узника СЛОНа он был слишком молод – родился в 1937 году; для юнги, школа которых базировалась какое-то военное время в монастыре, тоже вроде бы не подходил возрастом. Была, правда, там еще устроенная после Великой отечественной база Северного флота для отстоя устаревших деревянных тральщиков, про которую злые языки в Архангельске говорили, что она нужна командующему флотом только для того, чтобы дачу на Соловках иметь. Но при чем тут Игорь, который был, я знаю, морским летчиком, точнее, штурманом.
-Где ты только ни служил, - осторожно начал я, опасаясь, что табачным дымом он отгородится от меня, и я никогда не узнаю какую-то, наверняка, занимательную страницу его жизни. – Неужто кроме догнивавших тральцов, на Соловках еще и самолетам место нашлось.
Он не принял моего тона и продолжил после основательной паузы совершенно серьезно:
-Моя военная карьера началась с того, что Дальневосточное летное училище расформировали. Случилось это в 1956 году. И всех курсантов, в том числе и меня, направили в действующую армию. Я попал на Северный флот: Мурманск, Северодвинск, Канин Нос – везде, где были аэродромы флота, я побывал, долго не задерживаясь. В конце пятидесятых мне засчитали эту службу за учебу и присвоили офицерское звание. К тому времени у меня проявилась наша семейная склонность к языкам – мой дед до революции был переводчиком очень высокого ранга. Склонность эту заметило начальство, и мне сделали весьма неожиданное и крайне лестное предложение.
Умел все-таки он выдержать паузу. А главное, сделать ее в нужном месте. Эту я вынес только благодаря своему нордическому характеру.
-Мне предложили разбор главного военно-морского архива Германии, который был нами захвачен в качестве трофея и находился в Мурманске.
Я поперхнулся и закашлял. Прокашляв, решил, что брошу курить, а вслух сказал:
-Ты мне никогда не говорил об этом.
Уловив в моем голосе нотки недоверия – при его склонности к мистификациям это была нормальная реакция - он распахнул свои глаза, что делал весьма редко, мол, загляни – все чисто, и продолжил:
-Я с ним почти два года работал, а может, даже больше, точно, больше – два с половиной. Потому, что меня периодически отсылали в командировки. Чтобы не засиживался за бумагами. А может, и еще какие-то причины были у них для этого. Во всяком случае, я всегда с удовольствием отрывал свою задницу от стула и отправлялся в какую-нибудь очередную дыру или, как говорили, – на точку.
…Весной 196.. года лейтенант Бунич ступил на соловецкую землю, покрытую еще островками серого нестаявшего снега, и зашагал к бухте Благополучия, на берегу которой находился штаб части. Он располагался в бывшей Преображенской монастырской гостинице. Вертолетчики, доставившие Игоря на остров, еще на подлете показали это единственное трехэтажное кирпичное здание.
После мурманской сырости чистота и ясность воздуха, прогретого солнцем, поражали. Удивительно легко дышалось, и он споро добрался до места, вспомнив по дороге читаное где-то, что по количеству ясных дней этот архипелаг в Онежской губе Белого моря держит едва ли не первое место в мире. Поэтому у монахов здесь вызревали виноград и арбузы, а в открытом приполярном грунте, как дома, чувствовали себя субтропические маргаритки.
Встречные матросы старательно козыряли незнакомому лейтенанту, и это Игорю нравилось.
Дежурный по штабу с пониманием отнесся к просьбе командированного определить его на постой не в гостиницу, а в одно из подразделений: командовал им старлей Серега - давний знакомец еще по запасному аэродрому на Канином Носу. Собственно ради этой встречи и была задумана поездка.
И получаса не прошло, как они уже крепко хлопали друг друга по плечам.
-Ну, ты всегда вовремя, Игорек, - одергивая выцветший китель заявил вместо приветствия старлей. – Сегодня же ленинский субботник. И у меня весь народ по объектам.
-Это что же за объекты у тебя здесь появились, - отдышался Игорь? – Что-то не слышал я, что у вас стратегические ракеты размещали или устраивали взлетно-посадочную для тяжелых бомбардировщиков.
-Да, нет, - смутился Сергей, - хлам всякий разбирают по закоулкам, оставшийся то ли от юнг, то ли от зеков, а может еще и от монахов. Теперь уж и не разберешь, от кого. Я это к тому, что мы с тобой прямо сейчас начнем отмечать нашу встречу.
И, скривив круглую рожу в долгом подмигивании, он нагнулся и с заговорщицким видом приоткрыл дверцу тумбочки. В ее глубине зеленовато отсвечивала аптечная бутыль с притертой пробкой литров на пять.
-Чистейший, - прошептал Серега. Потом крутнул рукоятку полевого телефона, вызвал вахтенного, стоявшего у входа в матросский кубрик в Настоятельском корпусе, и распорядился. - Людей с работ пусть дежурный по роте встретит, а меня не кантовать.
С тем и приняли по первой, запивая водой и закусывая накопившимися за время разлуки новостями.
После шестой или седьмой, когда от папиросного дыма было не продохнуть, и они уже не говорили, а кричали, перебивая друг друга воспоминаниями о беззаботной жизни на пустынном заполярном аэродроме, в дверь робко постучали. Хозяин молча сделал рукой «ша» Игорю, метнувшемуся по мурманской привычке убирать выпивку в тумбочку, застегнул китель и распахнул дверь. В сумраке коридора стоял невысокий крепкий главстаршина. Игорь успел заметить «рцы» на правом рукаве его фланелевки и решил, что дежурный пришел отрапортовать о приходе людей с субботника. Но тот совершенно не по-уставному протянул ротному какую-то штуковину, растерянно промямлив:
-Вот, нашли…
В руках он держал продолговатый предмет желтого металла, напоминавший миниатюрный, сантиметров в двадцать длиной гробик. Сергей повертел его в руках и, обнаружив петли, потянул за верхнюю часть – крышка подалась с трудом и откинулась. Внутри этого своеобразного ларца находился порошок, будто прах чей-то.
-Где вы это раскопали, - поинтересовался Сергей?
Оказалось, что ларец сыскался у Квасоваренной башни. Там закуток – не развернуться, и всякий хлам был навален, в основном гнилые доски. Разбирая их, и наткнулись на эту штуковину.
Старлей Серега набрал побольше воздуха в легкие и сдул содержимое ларца, с треском захлопнул его и засунул в тумбочку. Потом отпустил дежурного, и приятели продолжили отмечать встречу.
Как ни пытался потом Игорь вспомнить детали этих посиделок, память ничего не удержала из того, что делалось и говорилось после ухода дежурного. Даже не помнил, когда и как они с Серегой угомонились. Просто провалился в сон, как в пропасть.
Проснулся, будто и не засыпал, от вопля:
-Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший лейтенант!
В дверях стоял все тот же ладный главстаршина с перекошенным белым лицом. Он хаотично двигал руками, то ли рисуя что-то ими, то ли куда-то показывая. «Пьян, что ли», - вяло подумалось Игорю, тогда как Серега выпрыгнул из своей койки, так что пружины взвизгнули, и кинулся на улицу, увлекая дежурного по роте.
По гостевому, не торопясь, выполз на свет божий и Игорь. Сергей с дежурным волоком тащили вахтенного матроса в казарму, стоявшую напротив Благовещенского корпуса, в котором была комната ротного. «Чего они там, все перепились что ли?» - поежился Игорь и огляделся. Глинистая площадка, разделявшая два корпуса Настоятельский и Благовещенский, была метров сорок-пятьдесят. Слева, метрах в пятнадцати находились Святые ворота, закрытые в это время суток, кстати, на часах было пять тридцать. Вход в Надвратную Благовещенскую церковь был открыт. И все это находилось внутри монастырских стен.
Игорь сладко зевнул и потащился к казарме, осклизываясь на мокрой глине.
Сергей с пришедшим в себя, но все еще бледным дежурным возились с вахтенным, прислоненным прямо в тулупе к стене. Увидев Игоря, ротный махнул рукой, мол, иди отсюда, и буквально вслед пришел сам, и все рассказал.
Дежурный главстаршина, понимая, что ротный не чай с гостем на радостях пьют, наказал вахтенному крепче поглядывать, чтобы, не дай Бог, большое начальство не просмотреть. Матросик все, как надо, понял и, натянув тулуп и открыв настежь дверь, чтобы телефон было слышно, вахтил на площадке между корпусами, особенно зорко следя за Святыми воротами.
Угрелся он в тулупе, предвкушая уже скорую смену, как вдруг где-то без четверти четыре дверь надвратной церкви отворилась и из нее то ли выпрыгнул, то ли выплыл крупный мужик в белом балахоне и поморских кожаных броднях. Вахтенный кулем осел наземь – упасть не дал заскорузлый тулуп. Медленно, в несколько прыжков он достиг Благовещенского корпуса и скрылся в его дверях. Через несколько мгновений так же молча проделал все в обратном направлении. Дверь в надвратную церковь осталась открытой.
Вахтенного обнаружил дежурный, пришедший подменить его в четыре часа. Матросик не только обезножил, но дара речи лишился. На время, конечно. Старлей Серега его привел в чувство, после чего все и узнали.
Прихватив оружие, осмотрели надвратную церковь – никого, и даже второго выхода из нее нет. Так бы и решили, что матросику приблазнилось в предутренней дремоте, но следы-то от бахил никуда не денешь – остались.
Случай этот оставили без доклада начальству: в штабе в мистику никто бы не поверил, тем более, что ларчик-то из тумбочки ночью пропал. А Серега до капитана не дослужился – утонул тем же летом. Кстати, мой друг на картине изобразил именно тот захламленный закуток у Квасоваренной башни…