- Не было? – Удивилась я. – Но как же… Клиника… Суд… Штраф… Сон… Я ведь не сошла с ума?
Признаюсь, в ту минуту уже ни в чем не была уверена.
В ответ фон Дорст снисходительно усмехнулся.
- Наведенная гипноиндукция. Все остальное… Спектакль. Игра.
- Спектакль? Игра? – Переспросила я. - Убийство кюре, Сигрун, жуткая смерть местных жителей, возможная гибель известного шахматиста и его товарища – все это, по-вашему игра?! – Внутри у меня закипало не просто возмущение, вызванное циничным заявлением «Дракулы-фон Дорста», а нечто гораздо большее, неудержимое.
- Поберегите свою пылкость для другого случая, фройляйн. Вам нельзя волноваться, в противном случае, «гектор» может спонтанно активизироваться в Вашем организме и тогда не миновать беды. Будьте благоразумны, ведь благоразумие еще никому не вредило. Я понимаю Вас. Вы устали, напряжены, в какой-то степени напуганы, и все же…
В некоторых ситуациях человеческие жертвы неизбежны, кто-то гибнет под колесами автомобиля, кто-то в авиакатастрофе, а кто-то от мелкой рыбьей косточки, застрявшей в горле, еще больше гибнут в войнах и от стихийных бедствий. Если для Вас это важно, я не отдавал приказа убивать ни кюре ни Сигрун, что касается тех троих, которые имели неосторожность преступить запретную границу, они стали добычей стражей ущелья – биологических машин в облике волков. Если Вас волнует судьба господина Гринберга и его… Пусть будет по вашему – «товарища», то они живы и здоровы, как и Ваш приятель полицейский.
Во время этого монолога ни один мускул не дрогнул на лице фон Дорста. Мои мысли, казавшиеся до этого, выстроенными в строгую последовательность – спутались. С одной стороны я располагала фактами, с другой стороны, фон Дорст эти факты опровергал. Насколько он говорил правду? Этот вопрос не давал мне покоя. Я не могла и не хотела доверять этому человеку, осознавая, что его доброжелательность ко мне, может оказаться очередным «спектаклем».
Он будто прочел мои опасения.
- Вижу, фройляйн, Вы не склонны верить моему слову? Вас одолевают сомнения. Что ж, это вполне объяснимо. Тогда, позволю себе углубиться в вашу историю. Вы хорошо помните, происхождение шрама над Вашей правой бровью? Он едва заметен, а под челкой и вовсе не виден.
Я не произвольно дотронулась до «отметины», получившей в шестилетнем возрасте и почувствовала, как «загорелись» мои щеки…
- Не хотел вас смущать, простите.
Я уже не слушала его – воспоминания ледяным ветром ворвались ко мне в душу, возвращая на 20 лет назад. То, что я пыталась забыть и не думать все последующие годы, вновь зацепило те самые струнки, аккорды которых, грустной мелодией заставили защемить сердце.
Мой отец тогда должен был читать лекцию на факультете прикладной химии. Так сложились обстоятельства, что он вынужден был взять меня с собой и оставить на попечение лаборанта в кабинете, где хранились химические реактивы. Хорошо помню, слова того парня в распахнутом халате: «девочка, посиди немного и посмотри картинки в журнальчиках, а мне необходимо отлучиться минут на десять на кафедру».
Знал бы он, что картинки меня совсем не привлекали, куда интереснее выглядели пробирочки и колбочки с разноцветными жидкостями и порошечками. Едва за ним закрылась дверь, журнальчик остался на стуле, а я уже была там, где был мой мир, язык, которого я понимала куда лучше, чем какие-то картинки с собачками, свинками и зайчиками.
Потом, как-то все произошло очень быстро… Мои глаза уловили интересные формулы на бирочках, а мозг, на подсознательном уровне сложил их воедино. Я поняла, что познаю, что-то новое и мой, не по-детски пытливый ум, решился на эксперимент. Меня не остановило даже отсутствие спичек, чтобы зажечь горелку. Зачем спички? Если есть калий и водичка. В колбе на штативе пошла реакция. Забавно было наблюдать, как жидкость из буро-красной, превращается в голубую. Помню, я даже захлопала в ладоши от удовольствия. И вдруг…
Яркая оранжевая вспышка и хлопок, ударивший по барабанным перепонкам. Я даже не поняла, что осколок от колбы едва не лишил меня зрения. Только почувствовала, как по щеке потекла теплая струйка, капельки от которой с подбородка попали на мое новое платьице, оставив на нем красненькие «кляксы»…