Единственная земля в округе, где попадаются бабочки-грушовки, их диковинные гусеницы величиной с палец и такие же по размерам кузнечики, где сохранились густые целинные травы, растет зверобой в человеческий рост, бессмертник и множество полевых цветов. И где ящерицы едва успевают удирать из-под ног. Это окраина Батурина. Бывшее имение графа Разумовского. В память о прошлом остался дворец. И не дворец даже, а зловещие руины. И они в крайне запущенном состоянии. Хотя как можно умудриться «запустить» руины! Неопределенный, брошенный символ былого времени и нынешнего безвременья. Спасать его надо немедленно!
Мне известно - кто-то из Разумовских в наполеоновские времена был в Вене российским посланником. Бетховен посвятил ему два квартета. Возможно, на землях этого вельможи сейчас и расположился наш полигон. Во владениях графа был парк, превратившийся в лес. Кажется, в нем и разбиты наши палатки. Вероятно, графу принадлежал и пруд, который в селе почему-то зовут «озером». Здешние жители забыли, или не знали вовсе, что водоем с плотиной называется прудом. Он заполняет лесную ложбину, дальше разливается между невысокими холмами недалеко от села и дороги.
…С шумом сквозь плотину сочится вода. Дальше звук ее теряется в ряске, порослях вьюнка и в очерете. Напитав собою болотце перед плотиной, вода у самой дороги поит большой заливной луг. Вдоль берегов пруда стоят огромные деревья, уже пережившие себя. Они давно мертвы, но всё еще среди живых качаемы ветром. Верхушки у многих расщеплены молниями. В их просторных дуплах, выпревших и выгоревших после грозы, может укрыться человек. Я забирался внутрь и дышал пряным духом древесной прели. Но это не безопасно. Мертвые деревья относительно долго остаются памятниками самим себе, но и они под тяжестью гнилых ветвей время от времени с грохотом обрушиваются в воду, как и все устоявшиеся авторитеты. И тела их долго еще передавливают прямохожие тропы, делая пути обходными,длинными и извилистыми. Не скоро ещё эти стволы обвяжут тросами, отволокут к дороге, распилят и отвезут топить солдатские кухни. От того, наверное, что лес и пруд носят печать зловещей таинственности, люди и не спешат «расправляться» с мертвыми исполинами.
Прохаживаясь берегом, неосторожно как-то оступился и сорвался в воду некий полковник из комиссии проверявшей здешний полигон. Со времен Разумовского, наверное, здесь не тонул ни один человек. Солдаты, курсанты, офицеры купались в пруду и пьяными, и ночью, и - ничего. И вдруг, на глазах оторопелых подчиненных мгновенно канул в воду старший по званию. Случилось всё настолько неожиданно и быстро, что сначала никто и не сообразил броситься в воду и прийти несчастному на помощь. Три блестящих звезды на его плече еще с десяток секунд светили из пучины пруда, пока кто-то опомнился и понял, что это несчастье и надо что-то делать. Случай давний - с полковником приключился сердечный удар - и он просто упал в воду. Но купание с тех пор запрещено. Командованию лагеря легче соблюсти запрет, чем продумать и организовать порядок купания. С армейской серьезностью отбираются патрульные - старший и двое подчиненных. Проводится инструктаж, выдаются повязки. И трое служивых, светлое время суток, слоняются по берегу или торчат на лодочном причале. Пост как награда - для лучших отделений и лучших бойцов. Хотя, при желании, за пачку сигарет или интересный детектив, назначить могут любого.Честь дежурить выпала мне. Ничего делать не надо. Лежи на причале, созерцай окрестные берега, хочешь - читай, слушай приемник или пеки в костре картошку.
В пруду много рыбы. Поминутно слышны увесистые шлепки. В лучах заходящего солнца то там, то здесь из глубин сверкнет золотом, как те звезды несчастного полковника, широкий бок карпа. Рыбе тесно. Она выпрыгивает хватануть воздуха. Должно быть, для нее это акт токсикомании. И ведет она себя как в первобытном водоеме, когда в мире еще не было человека, и никто искусственно не сокращал ей жизнь.
Я улавливаю до боли знакомый запах, связанный с моим далеким прошлым. Вокруг масса других впечатлений, приятно, например, хлопотать с хворостом у костра, поминутно шевеля угли, разгребая золу и пробуя картошку на спелость, но почему-то сквозь дрёму грёз привиделась припортовая суета. Видение затягивает, приглашая узнать, что же разит приятной болью, и почему это связано с моим далеким прошлым...
Лежа на причале, я слушаю тихий плеск волн и разгадываю эту загадку.
Когда перебегаешь по трапу с берега на судно или стоишь у пирса, замечаешь колышущийся блеск, а в нем разный портовой сор: щепкиs конфетную обертку, мякиш хлеба, зеленоватую тину, соломинку, почерневший лист, стебель, и мгновенно улавливаешь такой же до боли знакомый запах.
Оказывается, нет на земле человека, прошлая жизнь которого не вязалась бы с водой - морем, рекой или таким вот «озером». Любая серьезная вода всегда и везде пахнет одинаково. Свежий ветер снимает с волн аромат водных трав, рассеянный в воде дух микро жизней, к ним примешивает другие не менее знакомые запахи.
...Васька Важнин, сын нашего ротного, возится у причала с большим сачком.
Запах свежеструганных досок, на которых я лежу, помогает воображению перенестись на родину, к таежным берегам Печоры; сачок зацепился слепым концом за корневище, торчащее из воды. В нетерпении Васька дергает снасть - во все стороны летят цветные радужные брызги. Не будет дела! Снасть порвется! Узнаю себя в Ваське - мне тоже девять, и занят я тем же.
Пойманная свежая рыба долго еще пахнет серьезной водой.
Прямо с запруды на противоположном берегу смотрятся в воду зрелые, мощно покрученные, но и красивые в своем безобразии сосны. Кора их в закатном солнце радостно светла. Над соснами в лазурной чистоте вечернего неба остановились и не плывут облака. Будто зеленые сильные иглы зацепили грязно-серые клочья ваты, удерживают их и не дают соединяться в дождевые тучи. Эффектные восторги по поводу природных красот так распространены, что лично мне чтение о том, что можно увидеть самому, не приносит никакого удовольствия. Щажу читателя.
Когда смотришь на эти покрученные стволы, на отраженный теплый свет, кажется за этим остается еще что-то, чего не постичь за одну жизнь.
Парадокс двойственных ощущений: буйство радости, что просто живешь и неизбывная тоска по жизни иной, той, что еще только надвигается.
Каждый по-своему оценит так называемые «застойные годы» и начало жизни новой. Я говорю «так называемые», потому что застой слово образное и не служит научным понятием. Истинная наука с орудием революционной практики еще только прокладывает себе дорогу. Но, смотрясь в прошлое, я вижу: для меня прожитое - самое счастливое время. В нем я рос, жил, и определял место в будущем. И оно, это место, сегодня совсем не похоже на задуманное. Беды прошлого мне удается соотносить и сопоставлять с нынешними страданиями. Чеховские сестры и их друг Вершинин жили труднее. Я нахожу: поколению нашему жить несравненно легче. Как люди, может быть, мы и хуже, слабее, что ли?.. Но, несмотря на общемировую опасность гибели всему живому, которая грозит уже пятьдесят лет,с окончания Второй мировой войны, мы гораздо защищенней. Мы живем и не пропадаем лишь потому, что стоим на фундаменте добытом интеллигентами прошлого. Людьми достойными и совестливыми. По сути, они спасли нас от болезней в раннем детстве, от голодной смерти в юности и от тотального невежества в настоящем. Нам сегодня можно особенно и не напрягаться и не особо страшится существовать: мы пользуемся плодами их опыта. Муки начинаются, когда надо что-либо решать, когда наваливается необходимость идти с прогрессом дальше, когда эпоха и время требуют соответствия выбранному темпу. Лучшие годы и лучшие жизни кладутся на одоление недостатков ума и нехватки грамотности.То, что дворянам, тому же Разумовскому, доставалось почти даром - и образование и достаток - разночинцы добывали ценой молодости, нам теперь достается всё это ценой всей сознательной жизни. «Во истину - век живи - век учись, а дураком помрешь». Но и при этом мы не добираем и десятой доли положенного. Шестое чувство так и не открылось. Заслуга эпохи, одновременно и беда её в том, что можно вовсе обойтись без этого «стремления к совершенству». Можно существовать безбедно и сносно, ничего не решая. И такая возможность с каждым витком истории предоставляется все большему и большему числу людей.
В этом плане, я говорю, существовать нашему поколению несравненно легче. В благополучии же ума и духа большинства кроется угроза материальному благополучию этого же большинства. Именно в среде большинства готовится и удобряется почва ненависти, и вскоре взойдут новые семена зла.
Под спудом военных, пусть даже чисто формальных обязанностей тоскливо проводить время на этом причале. Думается - природа явилась бы полнее и ярче, приди я сюда свободным гражданским человеком. Хотя, кто знает, может быть в мечтах о свободе и учишься постигать естественную красоту. Может быть правильнее не ждать особого мига, когда снизойдет на тебя благодать, а радоваться всегда, когда есть возможность? Может быть, значение жизни в этом?
Человеку, утратившему дорогое и близкое, ничего не остается, как спиться, пасть и умереть. Или же, засучив рукава, воспрянув духом, взяться за переделку обстоятельств, заставляющих спиваться и умирать?! Сделать это гораздо сложнее. Но почетнее, черт возьми! Неужели я лишен здорового честолюбия? И мне никогда не побороть себя?
Нет же! Нет! Я не принадлежу рядам благодушного большинства! Поэтому обрекаю себя на мятеж!
Батурин - Николаев.
1720310888