«Странный вы народ, блатные. Как собаки Жучки - ни имени, ни роду, одни кликухи поганые», - возмущался некий герой в неком кино. Это он напрасно. Переименование – важнейшая часть любого посвящения в любое сообщество. Речь не только о воровском мире. Еще с детства. Выходим мы впервые в новый двор и тут же получаем от дворовой ватаги кличку (для начала, как правило, обидную); идем в школу - опять новое имя; в армию – перекрестили наново… Казак, если вступал в Запорожскую Сечь, обязательно расставался (именно по закону Сечи) с христианской своей фамилией и получал нечто странное типа Не-ридай-мене-маты или, прости господи, ****едерко; Европейский рыцарь непременно стяжал себе прозвище навроде Смелый, Сильный, Отважный (как креативно) et cetera; пострижение в монахи неизбежно сопровождается заменой имени, будто не в той же церкви, не перед тем же Господом дали ему первое; я уж не говорю о сценических и литературных псевдонимах, где, правда, авторство погоняла за самими авторами или их продюсерами и агентами. Кличек не имеют только композиторы, художники и, за редким исключением, современные политики, хотя, раньше, всякий король спешил себе приклеить что-то типа Великий, Справедливый или, на худой конец, Мудрый. К чему я? Да к тому, что чтобы перекроить душу под новый устав, всегда начинают с имени, дабы ничто не напоминало о прошлом. М-да. Кличка, по большей части, в отличие от абстрактного имени во Христе, отражает суть и характер (или отсутствие оного) ее обладателя. То есть, человек, в известном смысле, сам создает себе имя в стенах нового монастыря. Но что, если наоборот?
С самого детского сада скромный субтильный мальчик из интеллигентной семьи, Саша Воровский, имел на себе крест такой, что везде, в какое бы новое общество он ни попадал, прозывали его Вор. Вором он был, как я уже сказал, в детском саду, потом, в школе, затем, в институте…. Это притом, что за всю свою жизнь не украл он ни конфетки, ни копейки. Однако чеховское ружье есть чеховское ружье и виной всему, как всегда, женщина (ружье и вовсе не стреляет без участия нежных этих созданий – ни мотива, ни смысла, ан хвать за цевье). Пока Катя, первая красавица курса, поверхностно и даже почти индифферентно, может и просто от скуки флиртовала с его лучшим другом, Котом (Валей Котовым), Вор, пускай и чуть ревновал, но не слишком беспокоился, пока…
- Послушай, Вор, - как-то непривычно-нервно волновался Кот. Они сидели в небольшом уютном кафе на Разгуляе и потягивали Баварское пиво. – У меня к тебе…, м-м…, просьба…
- Кот, - улыбнулся Вор, - ты и вправду сейчас похож на кота, который знает, что на столе сметана, описывает восьмерки по полу, а запрыгнуть на стол не решается. Говори уже, я же не выкину тебя за хвост в окно.
Кот выдохнул и решился:
- Будь у нас с Катей свидетелем.
М-да. Жалко, что у Кота не было хвоста, потому, что первым движением души Вора сейчас было выкинуть друга через витраж кафе. «Когда успели сговориться?! Ведь они же всегда были на моих глазах! Не может быть!». Лицо Вора сделалось серым, но счастливый любовью мужчина, он не только глуп, он еще и слеп и Кот не заметил перемен в лице приятеля, а только лишь ждал согласия.
- Конечно, Кот, какие вопросы? И скоро? – с усилием взял Вор себя в руки.
- Через две недели, на Троицу решили. Очередь была - не протолкнуться, но я сунул регистраторше, и нас втиснули.
«Сунул», «втиснули»…. Как можно начинать жизнь с таких глаголов!». Вор, прошел с Котом огонь и воду: оргии, попойки, драки, больницы, милиции, ночные халтуры, суточные предэкзаменационные бдения…, чего только не было за четыре курса и всегда вместе и вот… Глаза Вора искрили молниями лютой ненависти.
- Чего это вы, атеисты, возверовали вдруг, и к чему такая спешка? - криво усмехнулся Вор.
- Ну…, - замялся Кот. – Это, в общем, Катина идея. Понимаешь…, ну…
- Ну, ну. Не тяни ты кота за хвост! - не выдерживал уже Вор.
- Понимаешь…, Катя беременна… и почему-то вдруг свихнулась на Боге.
Это был нокаут. До этих слов в груди Вора еще тлела надежда, что все это лишь нелепость, шутка, очередной выверт взбалмошной Кати Балмошовой, но теперь… Вор услышал лязг падающего ножа гильотины.
Катя, Катя… Вор любил ее давно, нежно и… Он думал, что все еще есть время, что перебесится, что надоест ей порхать по штабелям падающих к ее ногам мужчин. Он видел за маской королевы маленькую испуганную девочку с ранимой душою и ласковым сердцем. Глаза ее, если она думала, что никто ее не видит, были полны и нежности и тягостной тоски по обыкновенной семейной жизни. Он четыре года наблюдал ее со стороны и знал, как полагал, всю, от маковки до пят…. Ан ведь не знал. Катя, Катя… Взору воображения Вора отчетливо представилось, как она в страстном порыве сдирает с себя одежду, потом с него…. Нет! Нет! Нет! Вор посмотрел на Кота лютым зверем, но, увидев глупо блуждающий влюбленный его взгляд, вдруг обмяк. Ну не клеились рядом два этих образа. Он не стоит и мизинца ее ноги. Дружба, четырехлетняя мужская дружба раскололась, рассыпалась, растаяла, словно не было вовсе. Презрение и снисхождение испытал теперь Вор к своему закадычному другу.
Когда глядишь на что-то незыблемое или хотя бы кажущееся тебе таковым, в голову приходят мысли странные. Скажем, пусть, пирамиды Гизы, Сфинкс…. Что толку в вечности, если она молчит? Что толку в Боге, если тот ни в зуб ногой в общении с тобою? Вечное, как предмет культа, – глупость. Живо лишь то, что говоряще-живо, остальное просто безмолвно-мертво. Беззаветная мужская дружба стала бы, быть может, предметом поклонения и целью устремлений порядочного человека, если бы не всегдашнее предательство ее. Недруги ведь не предают, по определению, – предают только друзья. Это их прерогатива, неотъемлемое свойство.
Когда собираешься что-то украсть, особенно, если раньше никогда подобного не делал - это трудный барьер. Тут, главное, настроить себя, мол, не воровство это вовсе, а благоизволение, с одной стороны, с другой – нужно проникнуться презрением к обладателю объекта кражи. Ну, право же…. Есть же разница – украсть у человека честного и порядочного и совсем другое – ежели описать его своему воображению недостойным того обладания придурком. Иллюзии, иллюзии…. Воровство - оно воровство и есть. Брать то, что тебе не принадлежит – грех, в какие одежды ты действо то не ряди, но мой Вор с детства наречен был Вором. Пришла пора оправдать имя.
Катя сидела напротив Вора, потягивала апельсиновый сок через толстую полосатую соломинку и глядела в запыленное окно кафе невидящими глазами. За окном мчались машины, будто муравьи, по кусочку растаскивая, унося неведомо куда ее счастье. Она не любила Кота, а Вор… Она давно знала, что Вор любит ее, хоть тот ни разу даже не намекнул ей об этом. Господи! Да она просто дразнила его. Это сделалось для нее привычкою и Катя, как до недавнего времени и сам Вор, думала, что время еще есть, оно еще будет у них, настанет для них. Время…. Самая подлая метафизическая субстанция на земле, это время. Ничто так изощренно не умеет обмануть, как оно. Мы его тянем, торопим, убиваем, длим, проводим, занимаем, разбрасываемся, экономим…, мы относимся к нему, как к живому существу. Оно и есть живое существо, мерило всего живого, но только оно нам не друг. Не предано, как собака, не независимо-привязано, как кошка…. Время живет рядом с нами, но своей, только ему понятной жизнью и, однажды, просто и холодно предъявляет счета. Не дружите со временем, бойтесь, сторонитесь его, бегите от него, чурайтесь его. Нет подлее предателя, чем время. Дьявол с его кознями – ребенок, в сравнении с ним одной хотя бы своей безвозвратностью. Катя оторвала взгляд от окна и с тоскою посмотрела на Вора.
- Вор, - почти прошептала она, - укради меня… Я…, - схватила она его за руку и заговорила, будто в горячке, - я не хочу за него. Я не люблю его. Я знаю, что ты любишь меня, но ты не знаешь что я…, что я люблю тебя с первого курса. Просто…, просто я…, я чертова дура. Не знаю, о чем я думала. Меня злило то, как ты страдаешь и молчишь. Ну, должен же мужчина драться за любовь! А ты не дрался, ты просто смотрел и страдал. Все мои безумства - ради того, чтобы разозлить тебя. Чтобы взорвался, схватил бы меня, ударил бы, в конце концов, но сказал бы эти чертовы четыре слова, «я люблю тебя, Катя». Дура. Я все играла и ждала, ждала и играла и… доигралась. Вор, умоляю тебя, укради меня!.., - Катины нервы не выдержали. Она упала разгоряченной головой своей на его руку и зарыдала.
Вор окаменел. На его руке плакало сейчас создание, за которое, за одну слезинку которого он отдал бы жизнь, не думая ни секунды. Только что ему призналась в любви первая красавица курса, а для него, так и всей земли, но она…, она была беременна от его друга и в этом, как выясняется, виноват не кто-нибудь, а он сам. Она впервые просит, молит его о чем-то, но о чем? Стать отцом чужому ребенку, украсть невесту у друга… Боже! Ну зачем жизнь так сложна! Отнять руку, встать, развернуться и уйти, бежать, забыть, не видеть…, не видеть ее лица, не слышать ее слов, не предавать друга, не…
Вор высвободил руку, схватил ее голову в ладони и стал жарко целовать мокрое от слез Катино лицо.
- Я люблю тебя, Катя, - выдохнул он прямо ей в губы. - Прости, что так долго не решался сказать. Я Вор и я украду тебя. И плевать, что не строят счастья на воровстве. Это порядочные не строят, а я вор, мне можно. Слишком долго носил я эту незаслуженную кличку. Пора заслужить.
Троица, от ранней пасхи, пришлась на тридцатое мая. Стоял по-летнему жаркий день, город был пропитан праздником, к церкви, под веселый колокольный перезвон стекались людские ручейки, образуя у паперти людское море. У районного загса выстроилась длинная вереница пошло разукрашенных лентами, куклами да кольцами машин, меж которых (по выражению Кота) были втиснуты и две машины Кати и Кота. Наконец подошла и их очередь. Кот нервно озирался, ища глазами друга, тот уже полчаса, как пропал. Наконец, он увидел его выходящим из кабинета администратора. Лицо его было напряжено и сосредоточено. Он пристально взглянул на невесту, та была бледна и напугана, но когда Вор едва заметно кивнул, расцвела счастливой улыбкой.
Мне больно описывать то воровство. Бывает, что невеста сбегает из-под венца, но такого цинизма мир не видел ни в какие времена. На церемонии, девушка с алой лентой через плечо произнесла не «дорогие Екатерина и Валентин», а «дорогие Екатерина и Александр». Кот опешил, но подумал, что произошла просто путаница. «Прости, - тихо сказал ему Вор, взял за локоть, с силой отстранил его и встал на место рядом с Катей. - Смирись, Кот. Это наше с Катей решение. Как видишь, я тоже умею «сунуть» и «втиснуться». Мы любим друг друга, и я сумею достойно воспитать твоего ребенка. Если ты мужчина и искренне желаешь Кате счастья, то будешь нашим свидетелем. Ведь будешь?». Кот машинально кивнул, хотя, по глазам его было видно, что он совсем ничего не соображал. Он безвольно встал на место свидетеля, а когда пришло время по протоколу, расписался в указанном месте.
Во всяком воровстве болезненен не столько сам факт кражи, сколько оскорбление, которое оно несет с собой и в себе. Через неделю после свадьбы, когда молодые грелись в лучах Адриатического солнца, Кот повесился.
Не человек делает имя, а имя человека.
10 сентября 2011 года