От мыслей меня отвлёк внезапно накативший приступ чихания – я всё-таки порядком замёрз, несмотря на жар костра. Разумеется, я разбудил этим Холмса. Он отодвинулся от меня и сел, ладонью потирая лицо, медленно приходя в себя. Виновато улыбнулся мне:
- Крепко заснул. У тебя, наверное, плечо затекло, - голос был хриплым.
- Нет. И было теплее, - я помолчал. - Интересно, который теперь час? Далеко ещё до утра?
Он щёлкнул крышкой часов, повернул циферблат к пламени:
- Семь минут третьего.
- А ты опять хорошо видишь...
Он удивлённо заморгал, и лицо сделалось очень растерянным, почти ошеломлённым.
- Ты сказал, сколько на часах, - терпеливо пояснил я. - Здесь скверный свет, циферблат у твоих часов не очень крупный, и стрелки тонкие. И ты сказал не «пять минут», а «семь» - значит, и маленькие деленья разобрал.
- Да, верно, - пробормотал он и ещё раз неуверенно провёл по лицу ладонью.
- Потому что проснулся и не успел вспомнить, что тебе хуже, - сказал я. - Холмс, глаза твои снова не при чём. Это истерия, как и была. Раух напугал тебя, - покосившись на спящего австрийца, я понизил голос. - И ты послушно стал слепнуть. Что? Не так?
- Не знаю... Глаза болят - в них словно песок – но, похоже, ты прав, хотя... Раньше ведь со мной подобного не бывало.
- Ну, раньше тебя и киркой по голове не били. Ты перенёс тяжелейшую травму – нечего удивляться, что с нервами после этого что-то разладилось.
- Так надолго?
-Надолго? – возмутился я. – Да люди годами лечатся!
На это Холмс ничего не ответил. Некоторое время он сидел, молча глядя в огонь, а я с трудом удерживался от того, чтобы напомнить ему, что этого делать не следует, потом вдруг энергично мотнул головой, словно избавляясь от какого-то наваждения, и встал:
- Пойду ещё лапнику принесу. Похолодало.
Мне не хотелось отпускать от костра его одного, но и спящего Рауха оставить было нельзя, и Холмс ушёл, растворился в тени, а я остался сидеть.
Прошло довольно много времени - для сбора лапника очень много. Впрочем, Холмс мог размышлять наедине с собой, бесцельно бредя по раскисшей, местами заснеженной земле между еловых стволов. О том, что он может заблудиться, я не думал. Холмс обычно отлично ориентировался, и только временное помутнение зрения помешало ему сделать это с вечера – даже не сама темнота перед глазами – страх, спутавший его мысли и лишивший на время природной наблюдательности. Но он ушёл от костра почти раздетый – и вот это меня уже тревожило.
Хрустнула ветка под чьими шагами – я поднял голову и насторожился.
- Не бойся, это я. Странно, Уотсон... - он прошёл мимо, к костру и сел, встревоженный. И никакого лапника.
-Что странно?
- Я дошёл до конца этой рощицы. Нет там никаких домов, никакого «Елового бора». Там озеро, покрытое ледяным салом, а за ним снова лес. Буди Рауха.
Мы растолкали успевшего крепко заснуть австрийца и насели на него с вопросами:
-Кто вам рассказал про тех, кто сошёл с поезда?
-Я же вам сказал: буфетчик на станции, у которого я покупал курицу и пирог.
- Буфетчики – наш давний источник информации, - не удержался я.
- И он вам сказал про посёлок?
- Ну да.
- Он вам соврал – за бором никакого посёлка нет.
Раух недоумённо заморгал - впрочем, он ещё и не проснулся, чтобы хорошо соображать.
- Тропинка-то есть, - возразил я, хмурясь – у меня под ложечкой уже во всю тревожно сосало.
- Тропинку мы потеряли. Или, возможно, она сама себя потеряла.
- То есть? Что это значит: «сама себя потеряла»?
- То, что дальше тропинки попросту нет. Она обрывается в этом бору.
Раух встал и завертел головой.
- Чего вы там надеетесь высмотреть? – нелюбезно спросил Холмс.
- Ищу пещеру дракона. Куда ещё могут вести обрывающиеся тропинки?
- Буфетчик, - вернул его к действительности Холмс. – Много ли было людей на станции, когда вы пришли в буфет?
- Никого не было. Это меня не удивило – станция маленькая. Я видел на платформе служителя в мундире с флажками, а когда вошёл в станционный домик, там был только буфетчик за своей стойкой, да кошка. Полосатая, если интересно.
- Давайте-ка о вашем разговоре поподробнее, - попросил Холмс. – Жаль, что вы, Раух, не обладаете такой феноменальной памятью, как Мэрги Кленчер – это нам сейчас пригодилось бы.
Упоминание о Мэрги Кленчер болью отозвалось в моём сердце, и я поморщился, а Холмс бросил на меня быстрый искоса взгляд.
- Поподробнее? – озадаченно переспросил Раух. – Даже не знаю, что вам сказать. Я просто подошёл. Буфетчик возился за стойкой – кажется, ворочал какой-то куль, но увидев меня, сразу поспешил навстречу с самым любезным видом. Сказал, что пассажиры здесь бывают нечасто, а сегодня ему прямо везёт. Спросил, не угодно ли мне что-нибудь купить. Я выбрал курицу и пирог, он завернул, я расплатился.
- А про посёлок-то? – нетерпеливо напомнил Холмс.
- А, ну, конечно. Это когда он говорил про других пассажиров. Я спросил, где мы находимся. Он ответил: «Станция «Еловый бор». Вон там, за ельником, здешнее поселение». Тогда я спросил про этих пассажиров – мол, они, должно быть, местные и станционным буфетом не пользуются? Вот тут-то он и сказал мне про мужчину, женщину и юношу-инвалида в кресле. И я поспешил к вам.
- Ясно, - Холмс опустился на еловые ветки, сложенные у костра и задумался, глядя на языки пламени.
- Не смотрите в огонь без очков, - тут же строго сказал Раух. Я только вздохнул: никогда мне не стать для Холмса по-настоящему авторитетным врачом. У Рауха это получается само собой, а я...
- Как он выглядел, этот буфетчик? – спросил Холмс, игнорируя, впрочем, и Рауха тоже.
- Да ничего особенного. Средних лет, плотный, седоватый. Острижен, как я примерно. Лицо грубое, даже когда улыбается. Табак жевал...
Холмс жутковато холодно засмеялся.
- Подожди! – я схватил его за плечо. – Ты думаешь...?
Валентайн Раух, конечно, слышал о Волкодаве Лассаре неоднократно, но он никогда его не видел и не знал в лицо.
- И думать тут нечего, - Холмс нетерпеливо стряхнул мою руку. - Это он. Про поселение сказал наудачу, что на язык пришло. Говорите, ворочал куль, а, увидев вас, поспешил навстречу? И в зале ни единого человека больше не было? – он снова встал – быстро и пружинисто, как в прежние времена. – Как твоя нога?
- Прошла.
- Нужно идти. Идём.
Ни я, ни Раух больше не задавали никаких вопросов. Я снова взял свою еловую трость, а Раух – саквояжи, и мы, молча, приготовились следовать за Холмсом. Я уже понимал ход его мыслей, и мороз, ничего не имеющий общего с холодом ночного леса, не шутя, продирал меня по позвоночнику.
На этот раз мы не блуждали – Холмса словно вёл встроенный компас, и он всё ускорял шаги, пока я не взмолился, чтобы он умерил прыть, если не хочет потом разыскивать меня, отставшего и заблудившегося.
Мы вышли точно на то место, с которого вошли в бор, и я увидел на фоне ночного неба вдалеке силуэт станционного домика.
- Идём, - повторил Холмс, да он и не останавливался.
Нога у меня снова разболелась, но я торопливо ковылял за моими спутниками, понимая, что жаловаться не время. Примерно на половине дороги Холмс побежал. Смысла в этом не было никакого – вероятно, его догадка просто толкала его в спину.
- Стой! – безнадёжно закричал я ему вслед. – Стой же! Холмс! Вдруг он ещё там?
Не останавливаясь, он повернул ко мне бледное злое лицо:
- Оставь. Что ему там делать? Он сел на наш же поезд и уехал. Его ищут, и он это знает. А Марсель – не Лестрейд, и это он тоже знает. Догоняйте!
- Раух, - я цепко ухватил австрийца за рукав. – Помогите же мне!
Правильно сделал, что ухватил, не то и этот удрал бы вперёд. А так мы добрались до домика хоть и медленнее Холмса, но быстрее, чем это сделал бы я один.
Служителя с флажками я увидел сразу – он лежал лицом вниз совсем неподалёку от входа. Волосы на затылке слиплись от крови, и тело уже остыло.
- Его фирменный удар, - глухо сказал Холмс, поднимаясь с колен и вытирая руки платком.- Каждый раз, как вижу, затылок начинает ломить. А ведь мы могли бы предотвратить это... Пошли внутрь?
Раух кашлянул – он, кажется, склонен был винить именно себя.
Холмс толкнул дверь, и, едва мы переступили порог, я ощутил этот запах – отвратительный, въедливый – запах крови.
- Значит, куль, говорите? – тихо спросил Холмс.
Заглянув за буфетную стойку, я увидел опрокинутое инвалидное кресло. Девочка лежала на боку – я сразу узнал длинную нескладную фигурку, хотя волосы она коротко остригла – для того, чтобы сойти за мальчика, должно быть. И снова кровавая каша вместо лица. По ней сонно ползала одинокая – видимо, первая или чудом перезимовавшая в тёплом зале - муха
Раух отшатнулся с утробным звуком ужаса, и его стало тошнить.
Холмс наклонился и поднял что-то с полу – я увидел, что это сильно запачканный кровью клочок бумаги с надписью карандашом: «Ты снова добился, чего хотел. Оставь меня хоть теперь в покое. Асания Вальденброк».
Холмс поднёс бумагу к самому носу и медленно втянул воздух. Его тонкие породистые ноздри затрепетали.
- Слишком много крови, - сказал он через мгновение, качая головой. – Перебивает все другие запахи.
Рауха снова с бульканьем переломило в пояснице.
- Перестаньте! – нервно крикнул я ему. – Мы тоже не железные!
- Как это я по своему желанию перестану, интересно? – немедленно возразил он.