Из уст знакомых или незнакомых людей мы слышим, порой: «жизнь сложилась» или «жизнь не сложилась». А иногда и сами произносим одну из этих фраз, не задумываясь о том, что жизнь наша – это цепочка случайностей, на которые мы так или иначе реагируем: осмысленно или неосмысленно, порядочно или непорядочно, учитывая только интересы свои или и окружающих. И уже от этого жизнь наша складывается или не складывается.
За девять лет до кончины Игоря Бунича мне, работавшему тогда заместителем декана факультета государственного университета, предложили создать городскую газету в одном из пригородов. Это было весьма кстати: я ютился в студенческом общежитии, а денег, после вычета алиментов, хватало только на единую карточку да на сигареты.
Помнится, Игорь порадовался за меня – он остро переживал мою неустроенность, а власти того городка посулили решить мою жилищную проблему. Вместе мы порадовались тому обстоятельству, что наконец-то появился шанс опубликовать две его документальные повести, написанные «в стол»: о советско-финской кампании 1939 года и о начале Великой отечественной войны. Обе очень острые, не в русле официального мнения об этих событиях, показывающие наши гигантские потери и трагические просчеты, нашу несостоятельную амбициозность и преступную военную неграмотность.
Время было такое, что оба мы, признаюсь, еще побаивались, но рассудив, что номинальный редактор из местных депутатов практически газеты не касается, а распространяется она только в пределах городка, решили – запустим в публикацию.
Успех был настолько очевидным, что вторую повесть мы еще и отдельной книжечкой отпечатали и распродали в электричках.
И тут Игорь открылся, что и художественной литературой балуется и дал прочесть свой первый рассказ «Побег из Мавзолея». Там такое было наворочено о вожде мирового пролетариата, что впору нам обоим было сушить сухари: ему за создание, мне – только за то, что ознакомился с крамолой.
Речь в нем шла от имени некоего вымышленного героя – отставного чекиста, много лет выполнявшего деликатные задания тогдашних правителей. Долго думали над тем, как именовать его. При своеобразных этих крестинах рассматривались отчества Исаевич и Лазаревич, но в сочетании с именем они не звучали, и появилось Лукич, а это, как известно, человек из никому не знаемой Лукании. В то время как имя Василий абсолютно точно греческое.
Если в случае с повестями предлагающей стороной был Игорь, то с рассказом мне пришлось уговаривать, чтобы он согласился на публикацию. Последней каплей, склонившей весы, стало то, что редактор был в это время в отпуске, и я уверил Игоря, что самое большее, чем меня накажут, так это – обвинят в политической близорукости и лишат права подписи. Да и то навряд ли: ветер перемен уже вовсю задувал в наши паруса.
И он согласился, но оговорил, что подпишется псевдонимом «И. Чинуб» (зеркальное прочтение его фамилии) – тоже мне конспирация… Рассказ еще совершенно не лез в полосу, и мне пришлось его крепко сократить, с чем он, всегда неуступчивый в таких вопросах, легко согласился.
Шел август 1991 года. Заверстал я рассказ на одной из внутренних полос и заслал в типографию (мы их в загон печатали, а в пятницу допечатывали информационные первую-вторую и седьмую-восьмую полосы). А утром следующего дня как раз и ГКЧП случилось…
Я шел на службу в университет к девяти часам по первой линии Васильевского и поражался пустынности его и тишине. Не было даже привычной разгульной тусовки алкашей у бочки с квасом, торговала которым такая же как они синюха. Она набиралась уже к полудню так, что пенной струей из крана в стакан не попадала и все размеры наливала в пол-литровые кружки. При этом прикрывала один глаз как на стрельбище.
Ветер гонял бумажки и пыль, закручивая крохотные смерчи. Тетка у бочки бессмысленно следила за их перемещением выпученными глазами. Было видно, что вчерашний день закончился для нее ударно, и сегодня она грустила и вдвойне грустила от одиночества, не осознавая, отчего оно происходит.
Она что-то хотела мне сказать, но только приподняла левое плечо и развела правой рукой, потому что другой держалась за бочку.
Первый звонок из своего кабинета я сделал Игорю:
-Ну, как? – спрашиваю.
-Это ты, как? – спрашивает он.
-Ты о чем? – спрашиваю я.
-А ты о чем? – спрашивает он.
В завязавшемся осторожном диалоге выясняем, что обоих нас интересует судьба рассказа, и оба мы не собираемся снимать его с полосы. А что до судьбы страны, то мы друг друга успокоили: если бы все это было очень серьезно, то нас бы еще ночью забрали.
К вечеру, посмотрев на гэкачепистов по телевизору и заметив, что руки их дрожат, а лица покрыты испариной, мы и вовсе успокоились, посчитав, что все это воистину несерьезно.
Так оно и получилось. Но телефон в тот день Игорю отключили. А рассказ в газете прошел.
И Василий Лукич, народившийся в день ГКЧП, начал самостоятельную жизнь, оброс историями, не менее фантастическими и правдоподобными, чем первая, и на основе его рассказов родилась и была издана в 1996 году замечательная книга «Д Артаньян из НКВД», экземпляр которой Игорь подарил мне, написав на форзаце: «Дорогому Юрию Ивановичу Комболину, который стал прародителем Василия Лукича в газете «Зеленогорский вестник» в дни августовского путча 1991 г. С любовью автор».