Я всегда любил приходить в свой родной аэропорт. И возвращаясь в который раз, впитываю всеми клеточками организма его звуки и запахи, цвет и вкус. Вовсе не потому, что закончилась очередная командировка в "тьмутаракани". И даже не потому, что скоро увижу свою семью, а скорее из-за того, что мой аэропорт, это неотъемлемая часть меня. Точней я, его крохотная часть.
"Крохотная" в прямом смысле, потому как нас, в «объединенном авиаотряде», больше полутора тысяч. Это огромный «авиационный муравейник» с «крыльями и винтами, гайками и болтами». Здесь, я знаю практически каждого в лицо и через одного по имени, хотя в отряде огромное количество служб, кроме лётных.
Водители-заправщики знают меня, а я знаю их. Мы встречаемся на дозаправке, когда летаю «с базы».
Смеются: ...Мы тебя давно слышим стоя возле «рации», как ты в эфире, «на подходе» ласково просишь диспетчера «за топливозаправщик». Вот мы и тута, уже.
- Спасибо, дядь Боря! (дядь Вова и остальные.. дядь...) - угощаю их вкусной сигареткой, так как народ шоферский курит задиристую «Приму», если не «Памир-горлодрай».
Девочки-мойщицы, «драя» вертушку, эротично ложатся на дополнительный топливный бак с торчащей кверху загнутой трубкой суфлирования, прежде чем встать на его округлый бок, чтобы дотянуться выше. Ну чем не момент, достойный внимания и доброй шутки? И как тут промолчать?
Удержаться просто невозможно, и в ответ в меня летят куски пены, брызги воды и, звенит смех.
Девочки–синоптички, нарядные и тожественно-строгие рассказывают о погоде с чувством самого важного в авиации процесса.
Не сделать комплимент – невозможно…
«Перевозки» - могучие и всемогущие, смеются, когда «пролетаю» мимо, скользя по надраенному кафельному полу, и никого не оформляя у них, в этот полет:...
- Тыхэнько, скаженяка! Литаешь туды-сюды, аж витэр дмэ! Закрутыв мэнэ: Тики шо був тут. Дывлюсь: «воно» вжэ там» - качают головами, дородные тетки
«Воно» - это я значит.
- А як жиж – смеюсь в ответ - волка ноги кормят, красотка! (В красотке минимум полтора центнера).
И, мотаю головой: Поехали кататься!
Она смеётся и машет рукой, смущённо: Та хай! Твоя стрэкоза мэнэ нэ пиднимэ.
- Пиднимэ, та ще й як - смеюсь в ответ и вихрем пролетаю полупустой зал аэровокзала.
«Санчасть» - вообще нет слов! «Девочки-умницы», всё понимающие и мудрые.
В «АДП» (Аэродромный Диспетчерский Пункт) иногда «командует женсостав» и мы смеёмся ни о чём. А когда там «рулят» мужики - курим, перебрасываясь общими словами.
Если авиатехники и инженеры «АТБ» (авиационно-технической базы) узнают тебя по тому как ты рулишь по перрону, а собаки жмущиеся к ВОХР (военизированная охрана), приветливо виляют хвостами, значит - ты дома!
Мы были большой, доброй и умной семьёй, которая называлась «авиа-отряд».
Однажды, мы возвращались в очередной раз домой – (перегоняли из Уральска винтокрылую машину) - она своё отработала и её удел теперь, "вечный прикол". Могут на дальнюю стоянку поставить или как у нас говорят «в калашный ряд», могут и на металлолом порезать, сняв ещё ресурсные части. Не понимаю я этого, но нас никто и не спрашивает. Так положено и точка.
«Кем положено? Куда и почему?!» Ведь можно ещё летать и летать, на этой машине. Вот и ноет сердце, видя очередную располовиненную безжалостным автогеном, верную человеку, железную птицу.
Так вОт. Когда вылетали из Балхаша, на взлёте странным образом подклинивали педали: с трудом но продвинулась, «дальше среднего положения» правая нога. Сказал об этом после взлета своему авиатехнику Игорьку - высокому чернобровому красавцу – «грозе женщин бальзаковского возраста»: Так мол и так. Что-то непонятное творится с «ногами»! Он попросил подвигать педалями и кивнул: Придём на базу – разберёмся!
- Вроде «пропилили» мы нормально почти три тысячи километров по «прямой дорожке» и нигде не беспокоила подобная проблема - морщусь, забыв о ней вскоре.
Через два часа тридцать минут, мы уже «вписывались» в «четвёртый разворот» родного аэродрома.
- «На прямой», полосу вижу, к посадке готов – как обычно произносится в эфир.
- Посадку разрешаю; ветер «такой-то»! - отвечает диспетчер приветливо.
Снижаемся в район первой РД(рулежной дорожки) и вертолёт идёт как вкопанный, готовясь встретить родную полосу в который раз - в последний однако, своими мягкими «резиновыми ногами»-шасси.
До торца посадочной полосы осталось не больше полусотни метров, когда правая педаль понемногу подаваемая вперед, снова встала-таки, уткнувшись во что-то…
Смотрю в ноги: Да нет – ничто не мешает.
Надавил сильней. Без изменений!
...Сейчас скорость полета упадёт, и мне очень "понадобится правая педаль", едва я начну добавлять мощность двигателям. И если его (хода ноги) не будет - трудно сказать, что, нас ждёт.
Жму ещё, надеясь на чудо. Ни на миллиметр не сдвинулись.
Выход один: досаживать на полосу не снижая скорости, с пробегом, стараясь незначительно уменьшать режим двигателям, чтобы не разбалансировать тем самым вертолет. Ведь двигатели – это источник мощности, а лопасти несущего и хвостового винтов – «рычаги», на которые воздействует сила. Само-собой возникает «момент», как результат воздействия, который и разворачивает машину.
- Ну, ласточка, ты мне и подарок приготовила-аа! – шепчу, микронными движениями перемещая рычаги управления.
"Торец посадочной полосы" - под нами. Мелькнула белая разметка и наплыла зона приземления «исчирканная» черными полосами от касаний колесами самолетов.
- Пора!
«Шмякаемся», затаив дыхание. «Передняя нога» опустилась, стукнув амортстойкой. Ну, слава Богу! Мы - на земной тверди, и можно расслабиться и плавно-плавно, уменьшить режим движкам.
- Посадка! - передаю диспетчеру.
- Посадка во столько то; по первой РД на свою стоянку – отвечают мне.
Нам машет «встречающий»: Давай-давай мол! Рули ко мне.
Кое-как дорулив, встаем перед ним, как "Сивка-бурка".
Всё, приехали!
- «На стоянке, конец связи»!
- «Конец!» - буркнула "вышка".
Мы развернули «ласточку» руками на «сто восемьдесят», и я пошёл в эскадрилью,
«за указаниями».
Там, моментально получил «пикелей с мотовилочками» за то, что переналетал на отработавшей ресурс машине, почти пять часов.
Развёл руками: так ведь разрешающая РД (радиограмма) была!
- Была - говорят, но не от летной же службы, а, от технической. А ты ведь пока ещё «лицо летное».
Покачал я головой, по-сокрушался.
Посмотрел в зеркало: цвет лица вроде стал намного лучше, после «клизмы»-то. Значит - на пользу!
Да и Бог с ним! Я - дома.
...Через полтора десятка лет случайно увидел этот вертолет, во дворе колледжа,
в нашем городе(волею судеб - моего «заказчика»). Вначале не поверил глазам, но, присмотревшись, узнал «крестницу».
Теперь, когда прохожу мимо стоящей одиноко и тоскливо, без свободы и неба, привинченную навеки к постаменту высоко над землёй, киваю как доброму другу, и мысленно спрашиваю:
- «Помнишь ли нас, всех, от сборки тебя людьми из кучи железок, до твоего последнего полёта?» ...Ведь, сколько рук человеческих тебя собирали,
обслуживали, мыли, пилотировали!
Она машет мне тихонько, лопастью на ветру:... Да, да. Пом-ню, пом-ню...
Подмигивает грязно-серым, неухоженным левым блистером: А ты - помнишь?
- Всё помню – киваю ей. Помню и... люблю.