Моей бабушке М.Г. посвящается...
И бежал сюда люд разношерстный. В разные времена бежал... Кто от указов царских, кто от революции, кто от чумы красной...
Зимы в тех суровых краях бесконечно долгие, нудные. Не спешат таять большие снега быстрыми весенними днями. Ни потому ль запомнился людям тот год со скоротечной и буйной весной? Быть может от того, что выдался он особенно немилосердным, а может и ещё почему.
Памятливый здесь обитал народец, но вот чтобы уже в начале марта дороги развезло и солнце съело снега так скоро, в недолгие февральские дни, не припоминали даже самые старые люди, жившие испокон веков здесь, где кончалась Россия...
- Не к добру это,- говаривали умудрённые старцы, - ох, не к добру - быть голоду!
- Только бы беды не накликать, - покачивали головами, те, что помоложе.
- Голод не тётка! - острили зубоскалы.
- Неурожайный год - полбеды... Куда страшнее "пролетарская продразверстка"... Не ровён час и наши амбары опустеют, коль комиссары нагрянут... - неуверенно, вполголоса мямлили прозорливые скептики за толстыми стенами крепких хат.
"Экспроприация экспроприаторов!" - пестрили газеты непонятными простому люду заголовками.
Ох, правы были старцы - лето и впрямь выдалось слишком знойное и сухое. Ни капли дождя от Иоанна Богослова. Хлеборобы и хуторяне взывали к небу оросить их поля долгожданными атмосферными осадками. В храмах паства отстаивала просительные молебны, уповая на милость божию. Но небо не внимало просьбам молившихся - ни тучки, ни облачка, - лишь звон раскаленного добела воздуха.
Засуха. Запах голода, приносимый с запада...
Вправо и влево от истоков, выпитой солнцем реки, простирались бесконечные жёлтые степи, где хозяйничали только полевой зверёк да ветер. Кочевник с узким разрезом глаз был здесь случайным и непрошенным гостем. Да и зачем ему замерзать в унылых степях зимой, когда дальше на юг столько вольных, теплых полей...
Боже, какое великое пространство, какая монотонная равнина открывалась взору на все четыре стороны света! Вот она, земля, принадлежавшая людям! Безграничная равнина, переходящая в линию горизонта, обещающая простую людскую свободу. А узкоглазый всадник в рыжей лисьей шапке? Какая сила могла лишить его вольной воли?
Отчего же он так долго, прищурившись, сидя верхом на коне, смотрит задумчиво в сторону оседлого жилья, словно решая что-то, словно колеблясь?
Езжай, джигит, в свою юрту, ведь там твой дом! Твой дом везде!
Джигит опустил голову. Конь медленно брёл, жуя сухую поросль, выжженной солнцем травы. Поводья волочились свободно. Он словно дремал в позе замёрзшего кучера. Силуэт всадника четко вырисовывался на полудиске раскаленного заходящего светила.
Неожиданно всадник вздрогнул, вскинул голову и как степной беркут повернул шею быстро, вслушиваясь в тишину, расширив ноздри слегка плоского носа. Резко ударил кнутом о землю, всполошив два отдыхающих перекати-поля и ускакал так стремительно, что только звуки булькающего кумыса в бурдюке, привязанном к седлу и мягкий стук копыт повисли в воздухе. Потом и они смолкли. Остались только трели полевых кузнечиков, да вечерние вздохи, готовившейся ко сну изможденной степи.
Но не ускользнуло от чьего-то людского ока появление странного всадника в околицах и весть об этом событии молниеносно разнеслась от двора ко двору. Кто-то что-то видел или слышал, но никто толком ничего не знал.
- Сказывают, будто дух Чингиз-хана тут шляется. Из-под рыжей лохматой шапки глазищи фонарями горят, а конь лихой под ним так и пляшет, так и танцует, так и бьёт копытом. - молвили одни.
- Не иначе, как к дождю, ежели джигит на коне явился! - обольщались надеждой другие.
- Полюбил один джигит с юга, из благородных, дочь местного барина. Торговали они тогда... А та возьми, да и ответь потомку хана пылкой взаимностью. Ну, словом, любовь, она ведь зла - полюбишь и к... Нахальный был джигит-то. Против закона предков пошел. Сватов прислал, калым большой привез. Болтают - огромное стадо баранов пригнал. А барин-то сватов и на порог не пустил. Вот так-то... Девку запер, а она с тоски-то себя голодом и заморила. Померла родимая. Джигит узнал, на похороны прискакал, в гробу её тело слезами горючими обливал. А через месяц его труп река выбросила. То ли несчастный случай, то ли он сам себя порешил... Кто ж знает...
Только вот с тех пор видят иногда люди джигита верхом на коне. Какой же джигит без коня? Спросите - что странного в этом? Вроде бы ничего, если бы не одно обстоятельство - диковинный всадник исчезает так же внезапно, как и появляется. Разное брешут. Будто помогает он людям... Россказни всё это. Враньё. - излагали третьи.
Уже дремала степь, когда тишину разрезал заунывный скрип колес старой телеги. Солнце ещё не успело спрятаться за горизонт и на его полыхающем полудиске показалась повозка, а скорее всего бричка, запряженная... медленно бредущей коровой. Что за воз тянула из последних сил тощая измождённая коровёнка с высохшим выменем? Ведомо ль было кому?
Вдруг корова остановилась как вкопанная, издала сиплый звук, похожий на мычанье и испустив скорбный выдох, тяжело рухнула на землю. Упали, покатились оглобли... И снова всё стихло. Ни звука, ни шороха, ни признаков жизни.
За пару верст жилья людского не чуть, да ни зги не видно. Скоро темень целиком овладеет пространством. Вот и звезды уж высыпали на тёмном небе. Тихая безветренная ночь. Травинка не шелохнётся. Вот-вот всё живое уснет в степи. Перестанут шуршать полевые мыши в норках, угомонятся кузнечики. Даже слишком тихая ночь...
Ан, нет! Плач человеческого детёныша услыхала степь и всколыхнулась, всполошилась от возмущения. Знать, бричка, что тянула корова, не порожняя была. Из любопытства высунули мордочки грызуны из норок, зашелестела ковыль-трава, заверещали цикады. А плачь всё не умолкает. Громче и громче звенит голос младенца - вся степь слышит.
А что же мать дитяти? Какая мать, слыша плач малыша своего, ни успокоит его, ни приголубит, ни накормит?
Вот и джигит в рыжей шапке на коне верхом тут как тут. Услышал ведь. Спрыгнул с коня, отвязал бурдюк с кумысом, над матерью дитяти склонился. Что сделал он с нею, ежели ожила она, голубушка? Один Бог то ведает. Ужель кумыс у джигита в бурдюке чудодейственной силы был?
А ближе к полуночи стояла молодая мать прижимая к груди безмятежно спящего сыночка, на крыльце дома сестрицы своей.
Встречали, плакали всей семьёй от счастия, губами слезы с лиц вытирали.
- Царица Небесная! Три тысячи верст отмахала на корове-то... три месяца в пути! Намаялась поди...
- Раскулачили нас. Мужа моего порешили. Я еле ноги унесла... Сыночка спасала. Голод... Кругом трупы лежат... - приговаривала, глотая слёзы.
- А где ж корова твоя? - спрашивали.
- В степи лежит. Околела сердешная. Не уберегла я её... Джигит меня в голом поле нашел, кумысом поил...
Переглянулись.
- Джигит, говоришь? Что за джигит?
- Молодой, в шапке рыжей, на резвом коне. Сердечный человек!
Оглянулась.
- Да где же он? Поблагодарить не успела, а его и след простыл! Нехорошо получилось. Храни тебя Господь, добрый джигит!
А утром другого дня небо нахмурилось. Сбежались тучи, а пополудни дождь хлынул. Вздохнули хлеборобы облегченно:
- Может, даст Бог и урожай будет добрый. Однако, что ни говори, а джигит в рыжей лисьей шапке - к добру!
В разные времена бежал сюда люд... Сытой жизни искал да приволья...