Осень юна и легка. Сентябрь. Окна купейного вагона забиты утренним солнцем и косвенной бесконечностью голубого неба. Отвалы, холмы и луга - мокры, мелькнувший пруд - ровен и усыпляюще-дымчат, но сияющие на солнце деревья тронуты мимолётной желтизной. Пробегут маленькие, сплошь золотые берёзки, высунется красный или фиолетовый куст - и снова зелень, зелень с тихою и юною желтизной (сединой!..) осени. И только чёрная топающая речёвка встречных составов недовольно прервёт другой раз это сияние и вылетит снова прочь, мигнув на полуслове... и опять - деревья, деревья...
Взгляд - женский, старушечий уже, сосредоточенный и доброжелательный. Солнечные прямоугольники равномерно обмахивают увядшее, но когда-то вполне миловидное, лицо - всё в одну сторону. Вагон погромыхивает, толкая под спину. Рассказ о жизни - что может быть покойнее. Аккуратный, тщательно возделанный, хотя и не шибко живописный остров...
...а вы знаете: внук - отличный математик, но в языках - медведь на ухо наступил, ну, просто - никак!.. Старшая дочь - в штате Висконсин, зять – год не работал, теперь ездит на машине в Чикаго. Профессор. Математик. Дочь, та - астроном. Младшая внучка будет генетиком... Боже мой, ни грязинки, ни соринки!.. Кухня - я называю: «Всё - для трудящегося!» А как красиво в Чикаго!
... нет, нет! Что вы! Жить там невозможно... разве что внуки...
И - тихая, непрерывная, заволакивающая зрачки радость: дети успели удрать, слава богу!.. от этого ужаса, от убожества этого... слава богу!.. главное - это успели, остальное всё - чепуха, слова... слава богу!.. слава богу!..
Прощайте! Мы остаёмся здесь, с убогими, с читающими телепрограмму и ничего не читающими, мы остаёмся с алкашами, у которых щека - один сплошной синяк, с подростками-волчатами, со стариками... с вашими стариками.
Мы будем бродить по самой кромке, где волны отмывают и выкладывают в строчку мелкий мусор вечности, но в лодку, пожалуй, не взойдём. Языка не знаем, возраст не тот, то да сё... вы понимаете...
Это, в сущности, - наш берег, наша грязь и наш туман... и райский сад за туманом в горах – тоже наш. Мы бредём к нёму, каждый своей дорогою – но туда, туда, оглядываясь и касаясь руками стен, где стоят и кивают нам тени… Тени эти знают нас, а мы различаем их изменённую речь - нет, нет! Лодочник - хам, от него несёт угарной железною печью, и лодка его полна крыс.