Вначале Мишки вовсе не было. То есть, снаружи не было, а был Мишка внутри. У мамки в животике. Мишке было там тесно, и он изо всех сил толкал изнутри маму в живот, ворочался. Мишка крутил слепыми глазками, сучил сжатыми в кулачки ладошками и мамин живот местами вздымался и перекатывался.
Однажды Мишке стало душно, и маму положили под капельницу. А как-то раз Мишка потянулся-потянулся, да и решил выбираться на свет и маму тут же отправили в больницу.
Мишка выбирался долго. Силенок у него совсем не было, и он так замучился, что чуть не повернул обратно. Маме опять сделали капельницу, но и она не помогала – выскакивала все время от маминого напряжения.
Наконец Мишка выбрался. На последнем издыхании, даже закричать сил не было, он только сжимал поплотнее глазки и обессилено висел в руках акушерки, поджав под себя ножки-калачики. Да, у Мишки были ножки-калачики. И синяк за правым ухом. И волосики – темненькие на затылке. Тогда Мишка еще не был соломенным.
Мишку от мамы спрятали в другую комнату, где было много младенцев, и все они спали. И Мишка тоже стал спать. Каждый день спал, даже не плакал совсем. И одиноко без мамы ему не было, потому что у него в голове торчала иголка с трубочкой, через которую толстая тетка капала ему снотворное, чтоб он понапрасну не беспокоился.
Мама приходила каждый день, приносила Мишке молочка и плакала. Рядом лежало много других деток, но мама плакала только над Мишкой, а потом уже, когда уходила, и над остальными – желтенькими, синенькими, беленькими, толстенькими и тоненькими. У всех были трубки в головках. И все спали. Мишка тоже был желтенький.
А потом Мишка проснулся. Он проспал целый день и даже ни разу не поел из ложечки и не попил сладкой водички. Проснулся и сразу стал плакать. Потому что был не среди других младенчиков, а лежал у мамы на подушке, туго спеленутый, и было ему голодно и страшно. Мама хотела накормить Мишку, но никак не могла приноровиться, а Мишка бы и рад поесть, да забыл уже, как.
У Мишки все время что-то болело. То животик, то пупочек, то головка, то ему мешала пеленка. Он все время плакал и дергал коротенькими ножками. Мама тоже все время плакала. Так ей хотелось накормить Мишку досыта, что она даже попросила чужую тетю – вдруг у нее получится. Мишка чавкнул, шлепнул губами и снова стал плакать.
Потом они поехали в другую больницу. Там Мишку опять кололи пребольно, капали что-то через трубочку в головке, кормили горькими порошками и поили из шприца маминым молочком. Головка болела, ныл животик, мешала пеленка. Мама рассматривала его скрюченные ножки и плакала папе в окошко. Папа сердился – и на себя, и на маму.
А потом они поехали домой. Там их ждал папа и куча прочего незнакомого народа. Мишка уже не был желтенький, у него приоткрылись глазки и он ими водил в разные стороны. И папа удивленно смотрел на маленькое сморщенное в плаче лицо сына и гадал – похож -- не похож.
И снова они ходили к каким-то врачам, Мишку смотрели, слушали, щупали, а потом взяли и надели на кривые ножки тяжеленный гипс. Мишка плакал, надрывался, пытался мотать ногами, но уже ничего не получалось. Все так же его кормили горькими порошками, мама три раза в день набирала по горсти разных четвертьтаблеток и перемалывала их в труху ложкой. И кормила Мишку. А ночью плакала.
Мишка часто болел и плохо спал. Ему делали укольчики и Мишка отчаянно ревел. Ложились в больницы, меняли гипсы, таскали Мишку на улицу в теплом балахоне – чтоб опять не заболел. Мишка кричал. Внутри у Мишки поселился страшный вирус. Он ел Мишкино здоровье и Мишка делался слабенький.
Со временем перестала сильно болеть голова, Мишка узнал, что есть мама, папа, баба, тетя и ляля. Еще были деды, но они очень редко приходили и Мишка их боялся. У одного деды была машина, которая возила Мишку в больницы, у другого – борода.
Мишка любил ковыряться с игрушками. Вот научился сидеть и сразу стал играться. А потом как-то неожиданно сняли гипс и Мишкины ножки обрели свободу. Они все еще смотрели друг на друга, но Мишка уже мог немножко на них упираться. Все лето он ползал по дому и болтал свободными ножками. А потом пришла осень. Мишке кололи пальчик, брали кровь на анализ. И все. Так же Мишка ползал и снова игрался с игрушками, вызывая маму громким «Баба». Волосики на Мишкиной головке постепенно становились желтенькими.
Подошел второй Мишкин Новый Год. Опять надевали колпак и уложили рано спать, но Мишка, взбудораженный общими приготовлениями не мог спать и почти сразу же проснулся. Его забрали за стол, где он увидел чудное чудо – сыпящий искрами огонь на палочке, который ему, конечно же, подержать не дали. Мишка крутился за столом, никому не давал смотреть телевизор и просил внимания. А потом все высыпали на улицу и стали смотреть салют, но Мишка, спрятанный в одеяло, так и не понял, что это за искры наверху и чего все так радуются.
Прошел месяц. Мишка поднимался на свои корявки и стоял на четвереньках, баба ахала и сразу сажала его как надо. Мишке было все плохо видно снизу, и он старался стать повыше, все тянулся, хватался. Мама уже не плакала, но все равно беспокоилась. Мишка плохо кушал, болтал во сне ножками-раскривушками и ревел во все горло.
А потом Мишке сделали операцию. Даже две. И снова Мишка долго-долго, целых полгода был в гипсовых сапожках. Но он и тут не отчаялся, он был очень смелый и целеустремленный малыш. И стоял в гипсовых сапогах, как солдат на параде, придерживаясь за стол одной рукой.
Сапожки сняли и Мишка, не ощутив привычного груза на ногах, сразу захотел встать и пойти, но не смог – онемевшие ножки отвыкли самостоятельно стоять и не держали Мишку. Мишка плакал, жаловался маме в коленки, а мама гладила Мишку по рыжеватенькой головке и уговаривала потерпеть еще немного. Мишкин вирус затаился где-то внутри и иногда почихивал через Мишкин нос. Папа подбрасывал Мишку к потолку и Мишка хохотал.
Со временем Мишкины ножки окрепли и мама с папой выводили Мишку на прогулку. Он шел между ними, худенький и счастливый, по привычке держась за пальцы, словно боясь упасть, а мама смеялась и плакала. И над Мишкиной головкой на солнышке сверкали золотистой соломкой волосики.