Последний трактат о любви
Господь не оставил:
ни правды,
ни лжи,
ни губ,
ни волос цвета вызревшей ржи,
ни сладостной горечи лона,
ни взгляда,
ни пальцев,
ни стона,
сводившего бедную душу с ума...
Вторую неделю - лишь белая тьма
безмолвной больничной палаты.
Нет правых
и нет виноватых,
а то, что ты сдунут,
как прядка со лба,
так это привычно
сыграла судьба
мотивчик про жизнь и измену,
вслепую –
за жалкую цену.
1.
- И смотреть - то на тебя муторно. И не смотреть не могу. Красивая, тварь, в мать. - Паромщик Давыдов подул на горячий кусок мяса и протянул вилку дочери. - Держи. Да не давись, никто изо рта не рвет.
Дочь, медноволосая красавица Ксюшка, в свои тридцать два гибкая, худая, с тяжелого похмелья - ленивая и неряшливая, молча жевала мясо и смотрела на огонь в печи. Острые локти проклюнулись из прорех в стареньком полушубке, наброшенном на голубую комбинацию.
- Эх, Ксюшка, Ксюшка, - паромщик неожиданно слезливо запричитал, - бросила б ты свое баловство, а? Вернулась бы домой - чего еще не видела... Поди в Москве маятно, а? Маятно? Ты скажи... вон и морщинки уже , худющая - прозрачная стала.
Ксюша дожевала мясо, допила из аллюминивой кружки пиво и, достав из отцовой пачки папиросу "Север", ловко прикурила от кухонной керосинки.
- Нет, ты скажи, ответь. Ведь, как никак, отец я ...
Сверчки и мыши, прислушиваясь друг к другу, суетились где-то у старенького комода в углу.
Над комодом, сумрачные и серьезные донельзя, желтели фотографии вождей довоенной еще поры. Клим Ворошилов и Семен Буденный, вроде бы, молодые и полные революционного задора, казались почему-то очень старыми и умудренными житейскими невзгодами, а отец паромщика Давыдова, бородатый, угрюмый старик в косоворотке, наоборот - молодым и глупым.
Ксюша тоскливо, пуская через наздри табачный дым, в тысячный уже раз разглядывала фотографии.
- Ну вернусь, ну... Дальше что? Работы нет. С тобой еще кое-как проживу, а когда одна останусь? Ты как, вообще все представляешь? Меня себе в замену к канату приставишь? Или жениха какого найдешь? Так не пойдут за меня здешние. В постель любой ляжет, а взять в дом... Вон дружок заезжий твой, - она кивнула в сторону гостя, - даром, что женатый, а, случись, разведется или овдовеет, так и он не возьмёт.
- Что ты, что ты мелешь? Какой канат? На пароме, уже две пятилетки как, дизель стоит... Да и... Не уродина, поди. А на наших мордоворотах свет клином не сошелся... Верно? - Паромщик искал у столичного гостя поддержки. - Ведь красивая?
- Красивая.
Гость, Егор Возбранный, переводчик из столичного издательства, накинул дождевик, позвал своего пса Агата и они вышли из дома.
Всякий раз, сталкиваясь с дочерью паромщика, Возбранный ощущал острую тоску и тревогу. Красота её будила чувство, испытаное в детстве, когда его, десятилетнего пацаненка, ловко обокрали на вокзале, выудив из потаенного карманчика собранные детдомовскими деньги - на дорогу к нашедшей Егора бабушке. Не только денег было жалко; жгло сердце, что никогда не найдёт вора, не отомстит, не зарежет эту гниду, предварительно заглянув ему в помойные глаза...
Присев на сырую скамейку - прямо под приотворенным окном - Егор курил и слушал разговор Давыдовых.
- Надоело, папа. Не складывается у меня семейная жизнь. Я мужику не верю . Скучно мне с ним. С вами. Стирать, сопли утирать, придумывать любовь, слова говорить. Надоело. Был один из всех - мужик. Да где он? Еще и недели в тюрьме не высидел... Ждать? Придет лысый, старый и сам же мне этого не простит, - что пришел ко мне такой. Он же, сволочь, гордый. Ну, и я гордая.
- Упертая ты. А он этой гордостью и себя сломал, и тебя! Сел - ни за что. И жизнь профукал - ни за что.
- То-то и обидно, что ни за что... Гонор свой в кабаке показал, да не на того нарвался. Я его останавливала - куда там... Дал мне самой по морде и - снова в драку. Вот именно, папа, за фук нашу, мою жизнь отдал.
Даже деньги, что скопила за десять лет, все отдала; адвокат выгреб - вчистую.
- Да жалко, поди, мужика...
- Нет, папа. Теперь не жалко. Не стало его для меня. Как помер.
- Окстись...
- Уж ты бы, папа, помолчал... Сам-то...
- Там, доча, другое было. Да и не обо мне речь!
Ты пойми дура, люди как живут?
Дети - будущим.
Старики - прошлым.
А тебе?
Ты же баба, а бабе надо жить сейчас - сегодня... Что? Не так?
Докурив, Возбранный влез в свой пикап, прогонял двигатель, включил печку и вернулся в дом - за рюкзаком, снастями и уловом.
- Любишь ты, на ночь глядя, уезжать, странно это, - Давыдов суетливо убирал со стола, тёр рваной тряпицей клеенку, громыхал помойным ведром в сенях. - Не страшно? Места глухие.
- Это он боится ночевать, когда я в гостях у тебя, папа... Сколько уж лет приезжает, а всё боится. Ты не гляди, что он интеллегент, я у него наколку заприметила, якорёк на плече. Сь-и-нь-и-й... Из морячков? У них, говорят, в каждом порту любовь, - Ксюша вроде бы и подшучивала, но её взгляд был внимательным и серьёзным. - А вообще, папа прав. Места у нас глухие. Пацаны со 101-го километра шалят...
- Зато на трассе - пусто. В три утра уже в Туле буду, а к шести - в Москве. Ждут меня там, - ответил гость не Ксюше, а паромщику.
Паромщику Давыдову, понятное дело, было всё равно, когда Егор будет в Туле, кто ждёт Возбранного в Москве... Все его внимание было приковано к сидевшей за столом дочери.
Её медные волосы в круге света от слабой лампочки обрели магическую, бронзовую окраску
Ксюша подняла голову и снова - внимательно и серьёзно - посмотрела на Возбранного.
Пронзительно зелёные глаза на темном лице.
О чём она думала в эту минуту?
Знать бы...
Может быть, всё сложилось бы иначе и в его жизни, и - в её?
Э... Фантазии.
Паромщик в сенях раскладывал по мешкам рыбу. То и дело в дверном проёме возникало его черное от ветров и солнца, заросшее седой щетиной лицо.
- Что сказала? Ничего? - и снова суетился в сенях.
А Ксюша всё так же внимательно смотрела на гостя - и во взгляде её, как и год, два, пять лет назад, не было ни зова, ни отторжения, ни любопытства.
Она смотрела на Возбранного, как смотрят на реку, пламя костра, море, степь, - на подвижное, живое, но не одушевленное.
2.
В сущности паромщик Давыдов был, на первый взгляд, крепким скучноватым мужичком, вся жизнь которого прошла у реки. Скучноватость эту разбавляло лишь его фантастическое знание важнейшего мужского дела - рыбалки. Этот предмет был изучен им досконально.
Паромщик был по-сабанеевски дотошен и педантичен. Хэмингуэевски - масшабен. Но не хватало в нём барона Мюнгаузена, и это превращало рыбалку не в азартную радость безобидной борьбы, победы и удачи , а в будничную работу .
Однако, его изумительное умение поймать рыбу там, где поймать её невозможно, или выудить матерого сазана казачьим приёмом - на обыкновенную пуговицу! - само по себе было и чудом, и праздником; на рыбалку с паромщиком стояла очередь.
А свёл Возбранного с Давыдовым донос его односельчанина.
Ни имени, ни рода занятий информатора память не удержала. Да и Бог с ним. Человек этот давно умер от гнилой черной хвори. А вот рапорт участкового, капитана милиции Федякина, на имя своего начальника майора Весёлкина сохранился.
Майор, водивший дружбу с районной интеллигенцией, по выходе на пенсию, подарил рапорт Возбранному со словами: "Напиши об этом. Художественно. Тисни в журнале. Для молодежи полезно. Прямо-таки трактат о любви".
Много лет переводчик пытался написать - "художественно".
Он уже почти наизусть помнил рапорт капитана Федякина. А ничего не выходило - ни статья, ни рассказ...
"Начальнику ОВД Крапивенского райисполкома майору милиции Веселкину В.И.
По факту незаконного захоронения гражданки Давыдовой Н.И. , 1938 г.р. , русской , место рождения с. Середняя Буда Сумской области УССР, на территории бывшего храма св. Макария, сообщаю следующее.
1. Поступивший сигнал проверен мной лично с выездом на место захороненияс участием членов народной дружины совхоза "Жардовский" Окользина Г.Р. и Асмоловой П.Р.
2. Лично мной опрошены:
- совершивший, согласно поступившей информации, незаконное захоронение гражданки Давыдовой Н.И.гражданин Давыдов Петр Иванович, русский, 1930 г. р., место рождения п.Чернь Тульской области;
- гражданка Давыдова Ксения Петровна, русская, 1963 г. р., место рождения г. Белев Тульской области, являющаяся родной дочерью граждан Давыдова П.И. и Давыдовой Н.И. ; в настоящее время - ученица шестого класса Жардовской восьмилетней школы.
3. По месту захоронения обнаружен выступ земли четырехугольной формы с установленной на нем металлической крестовиной из нержавеющего металла. По вертикальной планке сделана гравировка без нанесения краски: "Давыдова Н.И. 1938-1975 ". (Снимок прилагается). Разрешения местных властей и соотвествующих организаций на организацию захоронения не имеется.
4. Проведен выезд (совместно с членами ДНД Окользина Г.Р. и Асмоловой П.Р.) непосредственно в п.Временный Ленинского района , ул Ковылзина 4 - частное домовладение; домовладелец Копылов В. Г. 1940 г.р., русский, место рождения п.Временный Ленинского района, судимый, (ст. 206ч.1 УК РСФСР; судимость погашена, по месту жительства и работы характеризуется положительно),.
5. По месту выезда опрошена гражданка Давыдова Н.Я. ,сообщившая следующее. В 1973 году гражданка Давыдова Н.И. сошлась для создания семейных отношений и совместного ведения хозяйства с гражданином Копыловым В.Г. Её муж, гражданин Давыдов П.И. согласия на развод не дал ей по настоящее время, знакомым и родным сообщил о якобы её смерти, справил поминки, без наличия умершей, объяснив это тем, что похороны состоялись а с. Середняя Буда Сумской области УССР, по месту рождения. О наличии захоронения ей ничего неизвестно.
6. Гражданин Давыдов П.И. дав мне лично объяснения своему поступку сообщил следующее. Поступок жены он считает изменой. Переживал её тяжело. По его объяснению, женщины, которую он любил, больше нет. Поэтому он провел её незаконное и несогласованное с компетентными организациями захоронение, куда, по сигналу иформатора, приходит регулярно, а по церковным праздникам приносит цветы.
7. Данные об убийстве гражданином Давыдовым П.И. гражданки Давыдовой Н.И. и её непосредственно тайном захоронении являются домыслом информатора.
8. Мною, в присутствии членов ДНД Окользина Г.Р и Асмоловой П.Р. ,проведена частичная выемка грунта на месте захоронения. Земля целинная, нетронутая, грунты - плотный суглинок. ( Фото прилагается).
9. Гражданину Давыдову П.И. предложено металлическую крестовину с памятной планкой выкопать., что и было им исполнено в присутствии членов ДНД Окользина Г.Р. , Асмоловой П.Р. и гражданки Давыдовой К.П., дочери опрошенного. Крестовина находится в помещении опорного пункта милиции, расположенного на территории Жардовского сельского совета.
Докладываю на ваше усмотрение.
участковый уполномоченный
капитан милиции Федякин И.Т."
На документе пометка майора Весёлкина:"Доложено первому секретарю райкома КПСС Пронину Л.Т. Возвращено без резолюции."
- Но на пленуме райкома, когда в перерыве мы в "предбаннике" президиума с секретарем остограмились, Пронин сказал мне, мол, замни ты эту историю, а то попадет информация в обком, притащится дурацкая комиссия... То да сё... Тут паводок на носу, сам знаешь, Жардово от большой земли отсечет на месяц, а у нас паромщик, он же бакенщик, - сумасшедший... А своего участкового Федякина ты поощри, но и проверь на вшивость:ведь как хитро обставился этими членами ДНД?! Чуть не в сортир с ними ходил... Не подкапаешься.Случись что - красивенько тебя обойдёт. Умён. С другой стороны, - работать умеет и душа у него имеется...
Как в воду глядел Пронин. Знаешь, кому я дела сдаю? Федякину. И - не жалею, зла не держу. Профи парень.
Ну, инцедент я тогда замял, а документ сохранил. Держи. Напиши об этом. Художественно, - требовательно сказал уходивший в отставку майор Веселкин и вручил Возбранному пожелтевшие листочки. Добавил задумчиво, - ... ты скажи, какие страсти кипят в людях, а? Поезжай. Порыбачь. Скажешь от меня. Да я позвоню ему лучше...
- Только Вы не говорите...
- ... Ни гу-гу, - перебил меня майор, - сам сообразишь, что и как. Езжай.
И Егор поехал.
Но ничего из этой поездки, кроме хорошей рыбалки, не вышло.
Переводчик так и не смог заставить себя задать Давыдову хоть один наводящий вопрос.
Не смог и сегодня, - через двадцать лет.
3.
Не хотелось обременять наломавшегося за день Давыдова. И, отказавшись переправляться на его пароме через Оку, Егор поехал кружным путём - на Белев, оттуда - на Калугу и выскочил, объезжая Тулу, на Москву.
4.
В Москве переводчик-востоковед, капитан запаса Егор Возбранный был вызван на Лубянку и оперативно зачислен в какую-то мутную спецгруппу. Через трое суток он подлетал к далекому азиатскому городу, откуда его эвакуируют после ранения, в багровом малярийном бреду только через полтора года. Поэтому обо всём, что произошло в ночь его отъезда из давыдовского дома, он судил сегодня только по рассказу Ксюши.
5.
В десятом часу, когда она уже стелила себе на широкой лавке, оставшейся ещё от того самого бородатого старика в косоворотке, который напряженно и глупо таращил выцветшие глаза со стены над комодом, залаял пес Фомка, кто - то громыхнул в таз, висевший над воротами давыдовского двора - специально для этого и повесили.
- Тьфу, принесло кого! В такую ночь... Покоя не дают.
Паромщик натянул, снятый было сапог, нахлобучил подаренную каким-то туристом альпийскую шляпку, пошел открывать. Ксюша прислушалась.
- До утра подожди, Митрий Саныч. Дочь приехала.
- Да нож у горла! На том берегу "зилок" левый ждет. В райцентр, на рынок... Тонна рыбы. К утру чтобы... Еще на одоевский автобус надо успеть. Ну... И магарыч конечно.
- Мне магарыч твой ни к чему.
- Ну тогда на приданое Ксюхе. Все знают... А, Давыдов? Коли хорошо, как думаю, дело сложится , то - по пол-копейки с рубля твои ...
Ксюша сбросила с плеч полушубок, нырнула под одеяло. Что-то она еще слышала, злилась на затянувшийся нудный торг в сенях. Уснула под утро, - как сорвалась в необъятное, в бесконечное падение, вовсе не страшное, в мягких лапах странного черного птицезверя.
И это ощущение сладостного полёта осталось в ней до того мгновения, когда короткий сон раскололся вдруг от шума и чьих-то причитаний, громких и безудержных.
- Вставай девка, беда... - Старуха-соседка погладила её по затылку, как маленькую. - Сирота ты, Ксюшка, теперь круглая.
Три дня сместились в одно сплошное недоуменное оцепенение. Но когда Ксюша очнулась от него, то ощутила вовсе не потерю, не утрату, а пустоту и спокойствие.
Она сидела в избе, изредка вставала со стула, чтобы поесть, прикурить, принести ковш воды.
Дом, ставший неожиданно большим, чужим и холодным, обрел странную власть над Ксюшей. Она не могла понять природу своей зависимости от него, да и разобраться в этом не пыталась.
На четвертые сутки Ксюша решила, было, выйти в сельмаг, - купить хлеба и сигарет, - но дом отчего-то не отпустил ее. И, когда она все же вышла, то в душе сразу же возникла острая тревога, почти страх... Купив сигареты, Ксюша бегом пустилась к дому и, словно извиняясь, лихорадочно принялась убирать в комнате, в сенях, в сарае, на сеновале - на это ушло почти двое суток. И когда измученная, она, наконец, впервые за неделю побанилась и легла в постель, ей показалось, что дом простил ее. За что?
А в конце месяца Ксюша поняла, что беременна. И узнав, поняв это, ни разу она не подумала об отце ребенка. Ни разу, словно беду или радость, - Ксюша еще не сумела разобраться в этом, - принес в её жизнь не человек, а большой, черный птицезверь из короткого сна.
6.
- Вот так всё и было, Егор. Во сколько будить? - Ксюша-паромщица подливала Возбранному чай и морщилась от папиросного дыма.
- В семь утра. - Возбранный не мог отвести взгляд от Ксюшиных пальцев, прокатывавших короткую папиросу "Север". Они были красными, в цыпках, и казались приставленными к ее тонким, гибким запястьям нелепо, впопыхах.
7.
Потом она поглаживала этими пальцами рубец на его груди и всё повторяла: "Ах морячок, морячок"...
Рубец - свежий, колоидный, багрово-вздувшийся. Подушечки ксюшиных пальцев - жесткие. И ласка превращалась в пытку.
Но вовсе не поэтому у них ничего не случилось.
Просто нельзя любовь придумать, - если ты, конечно, живешь всерьез.
Всё стальное можно выдумать. И - дружбу, и - сочувствие, и - боль... Даже - ненависть.
Но - не любовь.
8.
После выписки из госпиталя Егор приехал к давыдовым, не ведая о трагедии, - на традиционную осенннюю рыбалку. А вышло - на печальную годовщину.
Грешно сказать, но в глубине души шевельнулась радость о того, что сегодня они будут только вдвоём.
Так и случилось.
Возбранный сидел за столом с женщиной, снившейся ему десятки раз, желание обладать которой давно стало навязчивой манией.
Зеленые глаза на темно-румяном лице; сияющая бронза волос; лаково светящаяся кожа...
И - тот же внимательный и серьёзныё взгляд.
Что и вечность назад.
Ни зова.
Ни отторжения.
Ни любопытства.
Так смотрят на пламя, воду и степь. На подвижное, живое, но - неодушевленное.
9.
Ксюшины пальцы оторвались от воспалённого шрама. Она поцеловала Егора в щеку, молча встала и ушла к сыну. Возбранный присел к столу и, как мог, записал её рассказ о гибели паромщика.
В сущности, рассказ был, хоть и эмоционален, но - короток.
И он, не отрываясь от блокнота, додумывал к утру все остальное.
"Остальное" - это сама Ксюша.
История болезни его любви к ней.
Годами рвавшее душу, мучительное желание обнять, прижать к своей груди, вдохнуть запах этих медных волос, вобрать в себя ее дыхание...
И вот - особождение от неё.
Избавление от любви.
Обретение равенства с тяжко желанной, но недосигаемой женщиной
Целебность и тайный ужас равнодушия.
10.
Возбранный прочитал написанное.
Не получилось.
Не было ни свободы, ни освобождения, ни равенства.
11.
Лай пса Фомки и плач годовалого Юрки за красной занавесью пробудили Егора от всего напридумыванного им за давыдовским столом, скроенным из широких струганых досок.
Сверчок, певший за комодом всю ночь, смолк.
Со стены, ожив под первым лучом солнца, глянули на мир молодые Семен Буденный и Клим Ворошилов, а между ними - бородатый угрюмый старик.
Он, казалось, единственный, кто вообще замечал Возбранного в этом доме. И взгляд у него был такой, что Егор понимал: не нравлюсь.
И еще два лица высветились.
Раньше этого фотоснимка тут не было, а вчера Возбранный попросту не заметил его.
Паромщика, не похожего на себя, - нагло-молодого, с глазами, сияющими взрывной радостью, он узнал тотчас.
Давыдов был одет в полосатую пиджачную пару, над его верхней губой топорщились жесткие усики; он напоминал карикатуру на нэпмана.
Смотрел Давыдов не в объктив, а куда-то влево.
И в девочке, которую паромщик осторожно обнимал своей тяжелой рукой, Егор сразу же угадал Ксюшу.
Ксюша, по-отцовски сияющая радостью и счастьем, тоже смотрела не в объектив, не на отца, а в сторону, и - тоже влево.
Ах, сколько жизни и трепетной радости было в них...
Присмотревшись, Возбранный увидел, что левая часть снимка заретуштрована чернильным карандашом.
Но именно по контуру чернильного пятна можно было догадаться, что в нём утонула фигура человека.
Егор сразу понял, - чья.
...На пароме, вдыхая чистый и целебный воздух реки и леса, на кроху жизни ощутив вдруг невероятный покой и свободу, - неведомо от чего или от кого, - Возбранный достал блокнот, прочёл вчерашнее.
Ни друзей.
Ни врагов.
Даже нет тараканов.
В моей комнате
Серый кошмар немоты.
И я пью пустоту
Из ста тысяч стаканов,
Разевая по очереди
Все свои рты.
Пробежал еще пару страниц повертел блокнот и, неожиданно для себя, порвав его в клочья, швырнул в Оку.
- А ведь всю ночь трактат свой строчил... Народу, видать, напридумывал - хутор заселить можно... И всех - в Оку!
Не жалко, Егор?
Кого топишь-то?
Егор уловил в Ксюшиных глазах странную издевку. Словно она что-то поняла в нём - такое, до чего самому ни в жизнь не додуматься.
Белев - Ленинград
1979-1991 г.г.