Ничейная кукла
На зимних каникулах утащила подружка на каток. Солнце, морозец лёгкий, снег искорками переливается. А они – разрумянились! Как снежок этот чистый, сияли счастьем своих пятнадцати лет, и были уверены в том, что мир создан только для них! Носились по льду друг за дружкой, хохотали звонко. Там и познакомились с ребятами, студентами Политехнического института. Давид с первой же встречи глаз с неё не сводил. Красивый, серьёзный – уже в армии отслужил, по ночам в детском саду сторожем работал. А ухаживал как! Цветы дарил, приглашал в кафе, на концерты, пылинки сдувал. От такого обожания и взрослые женщины тают, а у неё и подавно голова закружилась. После первой ночи, испугалась, что бросит. Нет, не бросил. Внимательнее стал, бережней. Ей же скучно стало с ним. Поднадоело его вечное: «Таня, Танечка». А когда за неделю до выпускного, узнала вдруг, что беременна – такое отвращение взяло!
Мама о случившемся узнала поздно. Плакала у врача в кабинете, просила, деньги совала, но та ответила – нет! «Теперь только рожать. Вы о последствиях думаете?! Ей жить ещё – замуж выходить!...» Ох, и наревелись обе! Каждая в свою подушку. Одна от злости и жалости к себе, другая – от нежданно свалившегося позора. Мать, заслуженный учитель, после развода из небольшой зарплаты своей выкраивала копейки, чтоб не только одеть и накормить дочь, но дать ей всё, что можно. Обязательно отправляла дочку на экскурсии, водила в театры, в библиотеку. Казалось, хорошо знает своего ребёнка, и вдруг… Волосы дыбом вставали!
Давид же долго понять не мог, почему Татьяна так резко к нему переменилась: видеть не хочет, к телефону не подходит. У подъезда поджидал. Дождался. Увидел однажды, как она с мамой куда-то отправилась. Платьице на ней было летнее… Тут-то всё и понял. Вечером с цветами пришёл – замуж звать. Да ушёл, не солоно хлебавши. Она, увидев его, фыркнула презрительно, и заперлась в ванной. А Давид посидел с мамой на кухне, молча чай допил… Грустные были у него глаза. Мать листок с адресом взяла, но уговаривать идти за него не стала. Не хотелось ей дитя своё, пусть и непутёвое, в далёкую Грузию отпускать. А он родителям сообщил о скором появлении внука, отец из Тбилиси прилетел. Вдвоём уже пришли, и опять то же самое – видеть его не могла! Ни Давида, ни родню его носатую…
Родила в конце января. Как выплюнула. Сына хотела сразу в роддоме оставить – мать не дала. А когда домой пришла, и вовсе кошмар начался! Плач ребёнка по ночам, вечная стирка пелёнок, укоры матери, когда сил уже нет терпеть… Мать хотела, чтоб она опять стала «хорошей» -- с кем не бывает? – воспитывала ребёнка, училась. Как можно было ей объяснить, что – жить не хочется?!!! Выть готова от этих наставлений и планов на будущее! И, самое невыносимое – нужно как-то смириться с существованием этого смугленького, кареглазого… к которому даже прикасаться противно! Вот, после очередного ужина, когда мама, воспрявшая духом, и уже вошедшая в роль бабушки, рассуждала о том, что кроватку лучше поставить так, а стол переставить туда, а шкаф чуть подвинуть… Не выдержала. Нет, не завизжала, истерики не было – стиснула зубы, и кивала в ответ, а наутро, как только мама за порог, собрала сына и пришла в общежитие к Давиду.
Он с сокурсниками в институт торопился – а тут она. Рядом с вахтёром на скамеечке сидела, поводя зябко плечиками… и свёрток с нею. Давид не узнал сперва, но, когда дошло, вздрогнул, пальцы от волнения ходуном заходили. Поднялись наверх, к нему в комнату. Ребёнка на кровать положила, сумку с документами и пелёнками рядом поставила.
-- Твоё!... Забирай!
-- Заберу! – Он подался вперёд, но стормозил. Сел на кровать, приоткрыл одеяльце и долго вглядывался в личико спящего ребёнка. Наконец бережно взял на руки. – Знаешь, я сам хотел это предложить. Я же понимаю, ты молоденькая совсем... – поднял к ней лицо и… осёкся. Столько холодной ненависти было в её глазах! Постояла ещё с минуту и ушла.
Придя домой, Татьяна в остервенении разобрала детскую кроватку, кресло поставила на прежнее место, и взялась драить квартиру – чтобы даже запаха ненавистного не осталось! Чтобы всё стало как прежде, будто и не было никогда ни бессонных терзаний, ни писка младенца! Ничего!
Вечером с работы вернулась мать, румяная с мороза, оживлённая. Она сразу прошла с сумками на кухню.
-- Ой, Танюша, а чего ты генеральную уборку затеяла?
Татьяна молча домывала пол.
-- Я сосисок купила и детского питания… -- продолжала мама. Она сложила покупки в холодильник. – Слушай, зря ты в воду «Белизны» столько налила, Давай-ка, я с Данилкой на улицу пойду, а ты открой окно, пусть квартира проветрится.
-- Не надо никуда ходить.
-- Как – не надо? – мама направилась в комнату, -- Ребёнку нельзя дышать этой гадостью… -- и вскрикнула: -- Что же это?! – метнулась обратно, да так и застыла в дверях. -- Где ребёнок?!
-- Нет его. – Не глядя на неё, сказала, Татьяна. – Я его утром Давиду отнесла.
-- Как?!... – мама медленно опустилась на скамеечку возле двери.
Татьяна ждала упрёков, криков, слёз, даже того, что мать сейчас схватит мокрую тряпку и отхлещет её, но та молчала. Тянулись минуты, а она всё молчала. Татьяна подняла на неё настороженный взгляд, и стало страшно. Впервые в жизни ей стало так страшно! Противный холодок побежал по спине. Мать смотрела на неё глазами полными ужаса. Лишь беззвучно шевелила губами, словно силилась что-то произнести, но не могла. Наконец лицо её исказилось невыразимой болью и она, тихо выдохнула:
-- Доченька!!! Как же ты с этим жить будешь?!..
Она беспомощно шевельнула руками, затем поднялась и ушла в комнату. Молча. Через несколько минут оттуда послышался странный шум, будто упало что. Татьяна заглянула к ней и увидела, что та лежит на полу. Бросилась к ней:
-- Мама! Мамочка!... -- но мать лишь судорожно хватала ртом воздух.
Приехала «скорая». Татьяна, еле сдерживая рыдания, собирала необходимое в больницу, а в висках всё сильнее стучало: «Я её убила! Это я её убила!» Наконец, маму на носилках спустили вниз, погрузили в машину и уехали. А Татьяна до утра не находила себе места. Что угодно готова была сделать, лишь бы мама поправилась! На коленях бы просила Давида вернуть ребёнка!.. И с первым же трамваем помчалась к нему в общежитие.
С боем прорвалась через вахтёршу. Дверь открыл сосед, Лёха. Мимо него влетела в комнату: -- Давид!..
Кровать его была заправлена.
-- Где Давид?!
Лёха неодобрительно глядел на неё, презрительно скривив губы: -- Нет его.
-- Где его найти? Лёша, мне очень надо! Очень!
-- Ну, ещё бы! Только поздно – улетел Давид.
-- Куда?
-- В Тбилиси, ночным рейсом.
-- Может, он телефон оста…
-- Нет! – Лёха кивнул на дверь. – Иди, давай!
«Это конец!...» Не помня себя, вышла из общежития. Вахтёрша что-то кричала вслед – ей было всё равно. Слёзы застилали глаза. Прохожие, торопясь на работу, с удивлением на неё оглядывались и спешили дальше. А Татьяна, не замечая их, шла, механически переставляя ноги. Осознать то, что произошло за последние сутки, она не могла. Наконец, устав брести, присела на скамейку в каком-то дворе. На улице уже совсем рассвело. Она сидела в полузабытьи. Мысли медленно блуждали в голове: «В пору удавиться… А мама?... Кто о ней позаботится?.. Надо жить… А как?!...»
-- Тётя, а тётя! Ты чего плачешь? – раздался рядом детский голосок. Татьяна повернула голову. Возле неё стояла девчушка лет трёх-четырёх в яркой курточке, и с интересом смотрела на неё.
– Ты наверно, куклу потеряла?
-- Куклу? – Татьяна начала осознавать происходящее. Девочка ждала ответа. И Татьяна, чтобы хоть что-то ответить, кивнула: -- Да… я потеряла… куклу. – И вздрогнула от такого сравнения.
-- А ты не плачь! Возьми вот эту! – Девчушка протянула ей грязную тряпичную куклу в рваном сарафане и с оторванным глазом-пуговкой: -- Она хорошая, только ничейная! Возьми.
– Спасибо. – Татьяна и взяла в руки куклу.
Девчушка хмыкнула и побежала к маме, которая ждала её неподалёку. Они, мама и дочка, взялись за руки и, не спеша, пошли по двору, разговаривая о чём-то. Татьяна смотрела им вслед и всё крепче прижимала к груди эту ничейную, некрасивую и никому не нужную куклу. И в этот момент, вдруг стало ясно, что не всё кончено...