Звезда героя
Когда Ограниченный контингент из-за Речки выводили, я в обманном обозе шёл. Настоящий обоз другой дорогой двигался, а мы духов отвлекали. Ничего о своих не знали – вышли они, не вышли? Это потом поняли, что наши уже мост перешли, когда на нас вертушки упали. А тогда обрадовались – наши! А они стали мясорубками нас молоть! Мясорубка – это пулемёт такой, барабан у него во время стрельбы крутится, поэтому то место, куда пули попадают, превращается в фарш. Мы растерялись сперва – что же это?! Наши! Своих же!!! Ах, вы, суки! Я на «Шилку» прыгнул и давай их мочить! Первую вертушку завалил, а потом не помню ничего… Очухался в самолёте, забинтованный, между ящиками. Еле как поднялся, пошёл выяснять, где я? В соседнем отсеке ребята сидели, с ними врач. Меня увидел – руками замахал: «Ты куда, братишка?! Иди, ложись! Тебе нельзя вставать!» «Где мы?» «Домой летим, в Ашхабад».
Звезда Героя меня нашла через год.
А тогда я полгода в госпитале провалялся. Я ведь полгода ходить не мог. Думал уже никогда на ноги не встану. Ранение оказалось серьёзное – позвоночник задело. Вот ноги и отказали. Полгода от бессильной злобы подушку грыз – не хотел домой инвалидом возвращаться. А 23-го февраля все ушли втихушку праздновать, я один в палате остался. У меня 23-го день рождения – двадцать один год исполнился, а я – паралитик! Мне утку подают – подмывают!... До того тошно стало! Сел я и со всей злости ноги с койки сбросил – будьте вы прокляты! И, представляешь, чуть сознание не потерял – такая боль от пяток вверх пошла! Тут уж я заплакал – от радости. Ведь полгода хоть ножом режь, ничего не чувствовал, а тут – боль! Как мог, встал и… ну, в туалет пошёл, по стеночке. Добрался, стою, за стенки держусь… оправляюсь. И слышу, кто-то всхлипывает за спиной. Оборачиваюсь, а там она, медсестра. Смотрит на меня и плачет. Я ей говорю, мол, нехорошо это – за мужчинами подглядывать, а она меня под руки подхватила, плачет, смеётся: «Миленький! Ты же своими ногами! Сам!…» Потом в свои дежурства она, втихаря от врачей, меня заново ходить учила… И не только. А втихушку, потому что очень мне хотелось хирурга удивить, который меня мысленно уже землёй присыпал. Сколько десятков километров мы с ней ночами по коридору отшагали?! Перед моей выпиской она отгулы взяла, даже не простились. Сумбурно всё получилось! Я писал ей уже из дома, замуж звал, да она не ответила. Наверно, правильно сделала. Сколько ей таких, как я, спасать приходилось? Что же, за каждого спасённого замуж выходить?
Сам-то я из Казахстана. Родина моя – шахтёрский городок под Карагандой. После армии вернулся, пошёл на шахту уголь добывать. В бригаду попал – сплошь молодёжь. Называли нас «Ползунковая группа»! Потому что молодые и ещё, потому что нам всю смену ползать приходилось. На коленках. Пласт угля вырабатывали высотой восемьдесят сантиметров. Представляешь нору длиной восемьсот метров? До места выработки ползти восемьсот, да обратно столько же, да на месте… А смена – двенадцать часов. Домой приходил в кресло валился – так ноги болели! Даже стоять больно было. Мать в кресло мне ужин и приносила.
С Юлькой познакомился. Весёлая была! Тоненькая, как тростиночка. В общем, влюбился я в неё без памяти. На руках носил. Свадьбу сыграли, зажили хорошо. Забеременела, как положено, но врачи ей рожать не дали. Оказалось, у неё и до этого проблемы с сердцем были, а тут и вовсе – синеть начала. Я на смене был, когда её в больницу увезли. Примчался к ней, она бледная, губы синие – под капельницей лежит. На меня не смотрит, плачет тихо так, не всхлипывая. Мысли видно совсем невесёлые. Да и какие они будут, если и не жила ещё, а смерть уже в затылок дышит? За руку её взял, а рука холодная, слабенькая. У меня сердце так сжало, что сам прямо в палате чуть не завыл! Кинулся к врачу, а его нет. Жду в коридоре. Смотрю, идёт. Со мной поравнялся, бросил: «Двадцать тысяч через пять дней или оперировать не будем» -- и дальше по коридору, не сбавляя шаг и не оборачиваясь! А я стою, как дурак! Смотрю ему вслед, как оплёванный. У меня же кроме зарплаты – ничего! Только квартиру продать и жить потом на улице!..
Но сколь волосы на себе не рви, а деньги где-то надо добывать.
Пошёл к своим пацанам, «афганцам», они помогли. Но, разумеется, не за так. Деньги заработать пришлось. «Машинку» с оптикой дали, а после «ликвида» – ровно полторы штуки зелёных. Прямо в дипломате. Я в тот же день, вечером, пришёл к хирургу – как раз он дежурил. Молча деньги на стол ему положил и ушёл. Так же – не глядя, и не оборачиваясь!.. Пусть подавится, шкура.
Операция хорошо прошла. Я отпуск взял, чтоб за Юлькой ухаживать. Фрукты, там, курагу носил, еду домашнюю. Мать с тёщей тоже суетились. Ребята ещё пару заказняков подкинули – на эти деньги квартиру купил. Ремонт сам делал. Старался успеть к Юлькиной выписке. Работал как негр на плантации. И линолеум поменял, и обои, и сантехнику всю. Матери сказал, что снял квартиру, мол, друг в Германию уехал, на ПМЖ, а квартиру пока не продал. Вот мы с Юлькой и поживём в ней.
Так и зажили. Нормально. Юлька дома хлопочет по мелочи, носки вяжет. Остальное я сам. Ей ведь тяжелее градусника ничего поднимать нельзя. И, веришь, большего счастья для меня не было, чем её румяные щёчки видеть, да слышать, как она смеётся. Горы мог для неё свернуть.
И пошло – день-ночь в шахте, в выходные – с братвой, и дома – волчком. Машину купил, на лекарства теперь и Юльке, и матери хватало. В шубы их одел, «рыжья» надарил. В постели только с Юлькой боялся в полную силу – не дай бог ей плохо станет. Но ведь и она живая. Уговорила однажды, расшалилась, раздразнила. Ну, я и… от души! Опомнился, когда у неё уже губы посинели. И опять началось: «скорая», реанимация, цветы в палату, подарки врачам. Вот тут-то я и сорвался – пить начал. До этого даже по праздникам в рот не брал. Мать сильно переживала, хотя и не говорила ничего. Раз только слышал как она на кухне всхлипывала, думала – сплю. Подойти бы, обнять: «Мам, ну, ты чего? Нормально всё». Да только чего уж тут нормального? Если жизнь не в радость.
А Юльку после этого как подменили, видно и в ней что-то надломилось. В шмотки ударилась. Сапоги ей – не сапоги, шуба – не шуба, еду, будьте любезны, из ресторана привезите, сиделку на дом, а на базар или по магазинам – только на машине. Сам кручусь как белка – одно-другое-третье, а чтоб расслабиться – пью. Так ещё и покрикивать стала.
Витёк, нормальный пацан, не выдержал, на меня глядя: «Бросай, ты, эту стерву. Найми ей прислугу, алименты, там, плати по здоровью, а сам женись… да хоть на Ленке! Она давно на тебя глаз положила. Детей тебе родит, борщи варить станет, пылинки сдувать…». Я же ему чуть в рожу не заехал – до того уже нервы сдали. Помирились потом.
Но чем дальше, тем бессмысленней стала жизнь. Нет, за загубленные души меня совесть не мучила. Таких уродов насмотрелся – туда им и дорога. Страшно вдруг стало – сам таким же уродом становлюсь. А для чего? Я ведь влез во всё это ради Юльки, чтоб она была счастлива, а счастья ей нет. Превратилась в старуху из сказки – всё ей мало. Поговорить уже не о чем – разве о тряпках. А я?…Со мной-то о чём говорить? О том как долги выбиваю? О том, что пацаны зовут в долю – бизнес решили замутить? О будущем беспокоятся, как бабок побольше заработать, как потом легализоваться, чтоб ни одна вошь пальцем не ткнула, мол, бандиты, и богатство их на крови. Чтоб детей без охраны в школу отправлять. Правильно мыслят, но проблема в том, что я себя в этом будущем не вижу. Не нужны мне эти бабки, и крутизна поперёк горла встала. И это я Юльку такой сделал. А поверни всё назад – позволил бы я ей умереть без операции? Нет. Вот и получается: вход – рубль, а выход – два! И чем дальше, тем тошней.
Да тут ещё брательник из Сибири приехал погостить. Обычный работяга, а я ему позавидовал. Посмотрел он как я живу, и много чего понял. «Ты долго не протянешь, -- сказал, -- Пристрелят ведь, как собаку! Что тебя здесь держит? Мать? Так отправь её к нам. И сам перебирайся в Россию-матушку – начинай жить заново». Мы с ним всю ночь перед его отъездом проговорили. Проводил я его утром, на паровоз посадил. По дороге домой на базар завернул, и увидел, как Юлька на моей бээмвухе на рынок въезжает. Санька-Переплёт был за рулём. Она даже из машины не вышла, из окошка пальчиком показывала, сколько и чего ей надо, а торговцы, суча ногами, с улыбочками ей овощи-фрукты подавали.
Вечером я ей внушение сделал, чтоб скромнее себя вела, а она разоралась как мегера, что жизнь ей искалечил своей пьянкой, ахинею понесла про моих баб. Сам не помню как сгрёб её за шиворот:
-- Да знаешь ли ты, чем за всё это плачено?! За жизнь твою, такую красивую?
-- Да уж не потом! Воруешь без меры, а деньги шалавам раздаёшь! Думаешь, не знаю ничего?! Так пусть и мне хоть что-то достанется!.. До сих пор на съёмной квартире живём, как бомжи! Дал мне бог муженька-дебила!..
Отпустил я её, пошёл в спальню, достал из сейфа документы на квартиру и завещание на её имя – бросил перед ней на стол. Остальное содержимое покидал в сумку, сунул туда же кое-что из вещей и ушёл.
Этой ночью я умер.
Утром мою разбитую и изрядно обгоревшую машину нашли за городом в кювете.
Братки над закрытым гробом скорбели, вдова рыдала. Но после, тщательно обыскав квартиру, так и не смогла найти Звезду Героя Советского Союза – единственное, что было стоящего в моей жизни.