- Иногда я хочу расшифроваться, а иногда зашифроваться, – сказала Карина. – Сегодня – расшифроваться. Ты меня совсем не понимаешь, вообще не понимаешь, почему ты никогда меня не понимаешь?
- А почему я должен тебя понимать, мой ангел? – спросил Сергей и, подняв глаза к небу, задумчиво почесал подбородок.
- Но ты даже не пытаешься.
Они свернули в подворотню. Карина дернула его за рукав, остановила, глазами спросила:
- Ну?
- Что ну?
- Почему ты не хочешь меня понять? И даже не пытаешься.
- А почему я должен пытаться? Может, я тебя загадочную полюбил? Может, ты загадочная мне как раз и интересна. А расшифруешься – побью.
- Не смешно! – дернула плечом Карина. Похоже, новый парень был еще безнадежней прежнего. Он совсем не хотел разговаривать. Она его совсем не интересовала. То есть, ему было плевать на ее внутренний мир.
Они зашли в лифт и начали механически целоваться. Ну, что за напасть с этими лифтами! Не дают поссориться по-человечески. Надо было уж доссориться в подворотне и побежать в подъезд без него. А так глупо получилось. Вот, целуйся теперь.
- Сереж!
- У?
- Я же хотела поговорить.
- Да уж поздно. Домой пришли. Корми, мать. Я голодный.
Карина скинула босоножки и сердито потопала на кухню. Теперь, когда она чувствовала, что Сергей – не ее человек, и их встреча – случайность, и она нужна ему только для того, чтобы целоваться с ним в лифте и разогревать ему еду в микроволновке (этим она сейчас занималась), и он равнодушен не только к ее настоящему, но и к ее ненастоящему, и не только к ее ненастоящему, но и к ее настоящему, слезы катились по щекам, и хотелось не ссориться и не плакать, а остаться одной и включить телевизор.
Высморкавшись как следует, припудрив носик и подкрасив красивые, хотя и слишком близко (или узко? – она фыркнула) посаженные глаза, Карина решила, что надо зашифроваться. Это у нее получалось гораздо лучше, а главное, нравилось Сергею гораздо больше.
Она поставила еду на стол, кинула в сумку пару-тройку вещей, нужных в путешествии на пару-тройку дней, и ушла, позвонив в дверной звонок в смысле: «Ну, пока».
Сергей пожал плечами, включил телевизор и сел за стол. Не так чтобы очень, но есть можно.
Карина шла по улице, и ветер красиво шевелил ее волосы. Концы ее шарфа тоже волновались.
Независимость, самодостаточность, дисциплина! – громыхало в мозгу.
Надо было бирюзовую тунику надеть! – шелестело в подсознании.
Загадочная Карина.
2.
- Почему все хотят, чтобы я была умной? – спрашивала себя Карина, волоча по асфальту сумку на длинном ремне. Вообще-то это была удобная сумка, вроде и не слишком громоздкая, как бы дамская, но много чего в нее влезало, к тому же пэтчворк. – А я все-таки девочка, мне умной быть не положено. Могу себе позволить. А то учителя тиранили, родители тиранили, преподы тиранили, теперь мужики тиранить пошли. А я хочу совершать глупые поступки, как кто-то сказал… А кто это сказал? Ну, в общем, кто-то сказал… Вот и Сережа хочет, чтобы я понимала его без слов. И я, в общем, его понимаю…
- Девушка, вас подвезти? – приостановилась рядом машина.
Карина хмуро посмотрела на водителя-кавказца:
- Я не по этой части.
- По какой такой части?
- Не по этой.
- Как не по этой?
- Так, не по этой. – Она подняла сумку на плечо и зашагала решительнее.
- А по какой? – донеслось вслед.
- Ни по какой. Не про вашу честь, говорю! – крикнула Карина, не оборачиваясь.
Ночь обещала быть нелегкой.
3.
Карина зашла в первый попавшийся – не очень скоро попавшийся – подъезд без домофона и переоделась, достав из сумки-пэтчворк бирюзовую тунику.
Она сразу почувствовала себя молодой, красивой, двадцатидвухлетней – независимой, самодостаточной и очень дисциплинированной. Такой Карине можно было не быть умной. Ей можно уже вообще было не быть. Она превратилась в ангела. Дисциплинированного ангела, у которого множество поручений, а ночь коротка. Пока Сережа смотрит свой боевик, пока родители тиранят друг друга, пока лихие кавказцы рассекают по опустевшим ночным улицам на своих стремительных авто, Карина будет совершать глупые поступки. Карина будет выполнять поручения.
Для начала она раскрасит ночь красками утра. Добавит к бирюзовому вызова розовый, голубой и салатный, пастельную нежность гармонии. Пусть опьяняющий, чувственный бархат ночи сменят легкие шелка утреннего ветра.
Потом она подберет котенка, утешит бездомного, сожжет мосты.
Она будет сидеть у моста на скамейке с этим бездомным, нищим человеком в мятой, не слишком опрятной одежде и будет разговаривать с ним о главном. Она скажет ему, что она ангел, но земнее, чем просто ангел, и поэтому ей так трудно, и просто ангелом было бы много легче. Он скажет:
– Карина! Жизнь длинная, а ты так молода. У тебя все впереди, не отчаивайся. Смотри, как горит огонь, сжигая все печали. Смотри, как лицо твое красиво и нежно в отблеске чистого пламени. Но красота не может быть единственным смыслом, она лишь часть нашего быта, к тому же не самая существенная. Хорошо, пусть не быта, а бытия, все равно лишь часть. В твоих зеленых глазах таится нечто большее, чем красота. Может быть, море, из которого все мы вышли? Может быть, лес, в котором бродят звери и духи? Может быть горы, которые ближе к небу? Может быть, вера, которую ты не знаешь? Может быть, память о людях, которые уже не вернутся? Может быть, сила, которая позволит выжить? Может быть, готовность принести себя в жертву? Может быть, тоска по земле, которой страдают ангелы, как неизлечимой болезнью?
Он будет еще долго что-то бормотать, этот нищий. Он будет бормотать, вытянув ноги, надвинув на глаза шляпу, засыпая. Карина поцелует его руку и уйдет босиком, сняв каблуки, чтобы не разбудить.
...
Из сумки-пэтчворк выглянула мордочка белого котенка с черной отметиной на лбу. Котенок пискнул. Он явно не хотел, чтобы путешествие затянулось на пару-тройку дней. Карина тоже почувствовала, что проголодалась.
- Сейчас я съела бы лошадь! – громко сказала она на всю пустую улицу.
Духи арийских предков с гиканьем прогнали табун.
Сплоченность, свобода, родина! – прогрохотали копыта.
Пора домой! – шевелилось в подсознании и пустом желудке.
Карина застегнула босоножки, прижала сумку с котенком к груди.
Она была бездомная, как и он.
Пора домой.