Иначе и не назовёшь. Надумала моя мать избавиться от избушки, в которой мы жили примитивным способом. Было у нас земли шесть соток. Подспорье в питании достаточно серьёзное. Что ей в голову втемяшилось построить дом на паях с богатым горожанином, я тогда не понял. Понял только, что эту ненавистную картошку сажать весной можно будет в половину меньше!
Это-то меня и окрылило. Я дал согласие. Смешно, конечно, что она стала советоваться со мной. Было мне тогда лет семнадцать, и был я в этих бизнес-делах дурак набитый. Как-то не пришло мне в голову, что картофель мы ели всю зиму, а теперь нам этого чудесного овоща могло не хватить и на ползимы.
Строились мы, конечно, тяжело. Скандалы сыпались чуть не еженедельно. То моей матери не нравилось, что новый сосед обжулил, то сосед возмущался, что я ничего не делаю в помощь. Я как-то не догадался, что строительство потребует и от меня посильного вклада.
В общем, я был в самой невыигрышной ситуации, кроме того, что избавлялся от вскапывания огромной площади огорода и посадки картофеля. Так ведь и урожай-то тоже надо было убирать, надсажая пуп!
У моей матери был, скорее всего, мужской характер. Ей нравилсь строить! Она обзавелась, неизвестно когда, очень качественным молотком, которым даже мне было тяжело махать. Забивала она, обычно, чудовищной величины гвозди везде и всюду.
Можно сказать, делала она всё на века по деревенской привычке. Дом созрел, но выяснилось, что договор мать моя составила не грамотно. Пришлось внутренность дома всю нам и обделывать. Мать взяла ссуду семь тысяч. Сумма в 1956 году была сногсшибательная.
Слепили, однако, окна, рамы, стёкла и двери. Дальше-то старичок, столяр куролесил. Ясно, что дом был сикось-накось пьяными плотниками срублен. В каждом проёме прямоугольники не получились, так что первый мой опыт столяра-краснодеревщика начался с подгонки каждой рамы. А окон было десять! Так что свой вклад в строительство я, всё же, успел внести с помощью примитивного рубанка.
А дальше возникло обстоятельство весьма пикантное. Наверно, мать моя всё подрасчитала уже без моего согласия. Как только я сдал экзамены за десятый класс, она меня за руку завела в отдел кадров и с рук на руки передала этому заводу-душегубу.
Я ведь и на самом деле, чуть не потерял сознание, когда вошёл в цех. Воздуха никакого. К нему я привыкал целый месяц. В общем, пока был в учениках, всё время и привыкал. Дело было в том, что монтажницы сидели рядами и паяли! Смрад никакой вентиляцией не устранялся в какую-нибудь отдушину.
Вот в этом, обильном свинцом и оловом, воздухе я и стал расплачиваться с маминым кредитом. Дело дошло до того, что я, как спортсмен, следил не столько за своим сердцебиением, сколько за тем, сколько тысяч рублей осталось до финиша.
Наверно, мать меня могла бы однажды вообще потерять из виду, если бы не сказала, что семь тысяч уплачены, и мне можно купить новую рубашку. Я за год в заводе настолько обносился, что охрана на проходной завода смотрела на меня с подозрением. Я был настолько раздет, что меня и ощупывать, как других, им в голову не приходило.
И хотя я мог, наконец, прилично одеться и, не то слово, начать шиковать, я выбрал совсем другой путь для своей жизни - пошёл и поступил в институт. В
этом институте я вспоминал о своих заработках в заводе, которые были нешуточными, все пять лет, когда ел бесплатный хлеб Хрушёвской целины и запивал чаем за три копейки.
Ижевск, 2011 год