Тяжёлая артиллерия в Первой мировой.
Положение дел с русской артиллерией.
Необходимо сделать ещё одно, довольно большое, отвлечение от событий, происходивших в начале осени 1914 года на фронте 1-й русской Армии в Восточной Пруссии.
Огромную роль в ходе всей Первой мировой войны играла тяжёлая артиллерия. С середины осени 1914 года почти на всех фронтах война стала принимать позиционный характер, войска стремительно «зарывались» в землю, передний край начали опоясывать несколькими рядами сплошных траншей. Наиболее стремительно это происходило на Западном фронте, где обе стороны имели большое количество тяжёлой артиллерии, а Антанта активно применяла на приморских участках и дальнобойную корабельную артиллерию калибров до 15 дюймов включительно.
На Восточном фронте этот процесс тоже шел: медленнее, но также неотвратимо.
И тут выяснились ОЧЕНЬ большие проблемы с русской артиллерией, которая оказалась СОВЕРШЕННО не готовой к позиционной войне. Да и не только к ней.
Вот что писал об этом известный русский специалист, генерал Е. Барсуков в книге "Русская артиллерия в мировую войну":
«Русская армия выступила на войну, будучи весьма слабо обеспеченной артиллерией.
Между тем с первых же боевых столкновений война резко подчеркнула огромное значение артиллерии. В течение многих лет до мировой войны считалось бесспорным, что ружейный огонь и значительно усиливший его огонь пулеметов во много раз губительнее артиллерийского огня. С самого начала мировой войны выяснилось, что артиллерийский огонь, несмотря на самое широкое применение пулеметов, является самым уничтожающим и наносит наибольшие потери.
В русско-японскую войну потери от пули (винтовки и пулемета) в русской армии составляли 86% и лишь 14% от артиллерийских снарядов; через 10 лет в 1914 г., в начале мировой войны, наоборот, потери от артиллерийского огня доходили до 75% и в среднем уже в три раза превышали потери от ружейного и пулеметного огня».
Неоднократно отмечалось, что именно русская армия, парадоксальным образом, хуже всех извлекала уроки из своих поражений в недавней русско-японской войне. О слабости русской полевой артиллерии открыто говорили японцы в своих приказах, об этом прекрасно знали наши полководцы, включая Куропаткина, однако за 9 лет до Первой мировой наши военачальники ничего не сделали для исправления положения:
«Достаточно, например, людям, попавшим под обстрел шрапнелью 76-мм легкой пушки, лечь и набросать перед собой земляную насыпь в 60—70 см высоты, чтобы избавиться от потерь при стрельбе на дистанциях менее 4 км. При стрельбе даже на 4 км пуля, пролетевшая по касательной к гребню насыпи, упадет за ней на 60X3, т. е. в 180 см, и не поразит лежащего за ней человека среднего роста, около 170 см. Намерение разрушить шрапнельным огнем преграду, укрывающую противника, было бы напрасной тратой снарядов, так как шрапнель, поставленная "на удар", совершенно не годится для разрушения даже самых ничтожных закрытий ввиду слабого вышибного заряда ее, лишь в 20 золотников (85 г) пороха.
В общем фронтальный шрапнельный огонь русской 76-мм легкой пушки является бессильным для поражения сколько-нибудь и чем-нибудь закрытого противника...»
И это ещё далеко не всё. Огромную роль артиллерия играла для подавления пулёметного огня противника, непосредственной огневой поддержки пехоты в бою. А вот про это НИКТО из наших полководцев не подумал.
Е Барсуков отмечал:
«Русская армия к началу войны не имела специальной артиллерии "сопровождения" для ближайшей поддержки пехоты в бою…
Никаких ни штурмовых, ни траншейных батарей в русской армии в начале войны не было. Готовясь к мировой войне, как-то забыли о траншейной артиллерии, хотя значение ее выяснилось и она понадобилась еще во время войны с Японией в 1904 — 1905 гг., и хотя образец 76-мм скорострельной штурмовой пушки, разработанный Путиловским заводом, был утвержден еще в 1910 г.
В маневренный период войны 1914 г., когда стал ощущаться "снарядный голод", огонь неподавленной неприятельской артиллерии стал наносить большие потери наступающей пехоте, а при подходе к атакуемому противнику она попадала под огонь его пулеметов. С удаленного наблюдательного пункта командира батареи пулеметы противника не были видны.
Телефонный провод, идущий от командира батареи к поддерживаемой им пехоте, часто перебивался снарядами или рвался своими же войсками, вследствие чего связь нарушалась, и пехота предоставлялась самой себе… Баллистические качества 76-мм полевой пушки (чрезвычайная отлогость траектории) не позволяли вести огонь по противнику, расположенному ближе 200 — 300 м от своей пехоты, во избежание ее поражения. В самый критический тяжелый момент для пехоты, когда она подходила к противнику на близкую дистанцию, с которой могла броситься в атаку, она лишалась огневой поддержки артиллерии и безнаказанно расстреливалась неприятельскими пулеметами».
Фактически, русской пехоте, атаковавшей противника, изготовившегося к обороне, приходилось преодолевать последние 300 метров перед неприятельскими окопами вообще БЕЗ АРТИЛЛЕРИЙСКОЙ ПОДДЕРЖКИ, неся огромные потери от ружейно-пулемётного огня оборонявшихся. И если против австрийских войск такой способ атак иногда приносил удачу, то более стойкие и дисциплинированные германские части, быстро разобрались в этих особенностях русской тактики и успешно отражали наши атаки. Потери при этом наши войска несли огромные, и далеко не всегда оправданные.
Корни этих бед русской армии - в её довоенных представлениях о характере войны и неверной оценки опыта войн 19-го столетия. Превалировало увлечение теориями о всемогуществе русского штыкового удара, уверенностью, что его не способен выдерживать ни один неприятель.
Е.З. Барсуков вспоминал:
«Устав полевой службы 1904 г, редактировался известным М. И. Драгомировым и, ввиду авторитета редактора, признавался большинством современников последним словом военного искусства. Поэтому доктрины устава свили прочное гнездо в старой русской армии…
Писал Драгомиров против 3-лин. магазинных винтовок, а пулеметы высмеивал так:
"Если бы одного и того же человека нужно было убивать по несколько раз, то это было бы чудесное оружие. На беду для поклонников быстрого выпускания пуль человека довольно подстрелить один раз и расстреливать его затем, вдогонку, пока он будет падать, надобности, сколько мне известно, нет".
Такими приемами, более остроумными, чем серьезными, не брезгал Драгомиров, чтобы побить своих противников, придающих большое значение могуществу огня современного оружия…
Старая суворовская "Наука побеждать", для которой "человек" — все, а "материя" — почти ничто, авторитетным словом Драгомирова глубоко внедрялась в толщу русской армии и: жила в ней до самого последнего времени как более простая и милая русскому сердцу, чем немецкая военная наука с ее сложной техникой…
Суворовские афоризмы, казалось бы, вполне ясные и категоричные, толковались различно и послужили в свое время яблоком раздора между двумя партиями военных мыслителей: одни признавали "штык" — знамение отваги, духа, храбрости и утверждали, что каковы бы ни были совершенства техники и силы огня, все же главное на войне будет "человек", что важно не огнестрельное оружие, а человек с его решительностью, и что так как представителем этого качества является штык, то суворовский афоризм "пуля — дура, штык — молодец" вечен; другие, увлеченные могуществом современного огня, признавали преобладающее значение техники, отрицали "штык", а с ним и суворовский афоризм.
М. И. Драгомиров окрестил первых "штыколюбами", вторых — "огнепоклонниками". Первые, возглавляемые самим Драгомировым, остались победителями, покровительствуемые верхами военной власти. В боевых уставах подчеркивалось преобладающее значение духа над материей; с давних времен в русской армии воспитывалось отчасти даже пренебрежительное отношение к технике, всемерно развивался и поддерживался так называемый "моральный элемент". Например, даже в последнем Уставе полевой службы, утвержденном в 1912 г., сохранилось суворовское "Поучение воину перед боем", в котором имелись такие "руководящие указания": "В бою бьет, кто упорнее и смелее, а не кто сильнее и искуснее"; "лезь вперед, хотя бы передних и били"; "не бойся гибели"; "неприятеля можно бить или штыком, или огнем; из двух выбор не труден"...; "если враг близко — всегда штыки; если подальше — сначала огонь, а потом штыки" и т. п.»
Конечно, в конце 18-го века, при Суворове, Россия находилась на вершине своего военного могущества. Действия сомкнутыми строями, неприхотливость терпеливость и глубокая религиозность ТОГДАШНЕГО русского солдата, скованного к тому же, железной дисциплиной и служившего 25 лет военного профессионала - были серьёзными козырями в войне с любой, даже европейской армией. Однако с развитием скорострельности ружей и артиллерии тактика действий сомкнутыми строями стала стремительно устаревать. ДАЛЕКО не всегда удавалось довести дело до излюбленного штыкового удара, противник успевал расстреливать наши колонны в ходе атаки, не допуская солдат до рукопашной схватки. Первый «звоночек» прозвенел ещё в Крымскую войну, но на него обратили мало внимания. Тем более что в ходе войны 1877-78 г.г удалось одолеть войска Османской империи. На огромные потери русских войск в этой войне, при ЧЕТЫРЁХ штурмах Плевы, обороне Шипки и т.д. как водится, особого внимания не обратили. Потом последовал разгром и шок от наших поражений в русско-японской войне. Об этом опыте довольно подробно писал А.Н. Куропаткин своём большом труде «Русско-японская война, 1904-1905: Итоги войны».
Но, как видим и уроки этой войны «штыколюбы», определявшие политику военного ведомства Российской империи, по большому счёту проигнорировали.
Была и ещё одна причина: со времён Александра III, взявшего курс на союз с республиканской Францией, Россия многократно получала у французов огромные кредиты.
По сути дела всё «благополучие и процветание» царской России начала XX века было основано на этих французских кредитах. Фактически, наша страна жила В ДОЛГ, с трудом расплачиваясь лишь по процентам с этих кредитов. (Кстати, до сих пор эта тема в нашей историографии одна из самых запутанных и малоизученных).
Результатом этой «мудрой» политики и стала тесная привязка русской экономики к французскому капиталу и французским производственным мощностям. Мы были вынуждены, к примеру, размещать заказы на производство крупнокалиберной артиллерии не в Германии, на за заводах Круппа, а во Франции на заводах Шнейдера, которые не справлялись с такими объёмами выпуска продукции.
В результате, еще в 1913 г. при заказе французскому заводу Шнейдера осадных 11-дм. мортир (гаубиц) нового образца выяснилось, что они будут готовы лишь ... к 1916 г.
На крайне неудачном решении, в русской армии, вопроса о гаубицах, безусловно, сказалось, влияние французских союзников, упорно не вводивших на вооружение своей армии ни гаубиц, ни полевых тяжелых орудий.
Е.З. Барсуков отмечал: «Один из русских артиллеристов, пользовавшийся большим авторитетом в Арткоме, много заимствовавший у известного в то время французского артиллериста Ланглуа, писал в 1910 г., что введение в артиллерию для поражения укрытого противника полевых гаубиц "представляется менее выгодным", чем принятие к полевой пушке особого бризантного снаряда». В результате, как известно, у нас не было ни бризантного снаряда, ни гаубичной артиллерии в требуемом количестве.
Как подчёркивал генерал Е. Барсуков, до самого конца войны русская артиллерия мгновенно действующего взрывателя так и не получила.
«При взрывателе мгновенного действия снаряд взрывается, едва прикоснувшись земли, вследствие чего все его осколки летят в разные стороны, не зарываясь в землю и нанося вокруг сильное поражение).
Какое значение имел этот «промах» наших военачальников для судеб миллионов русских солдат, говорить не приходится.
Были и другие причины:
«Русские артиллеристы недоверчиво относились к полевым легким гаубицам, вследствие чего их ввели на вооружение русской армии в весьма незначительном числе. Недоверие к гаубицам объясняется гипнозом казавшихся несомненными преимуществ 76-мм пушки в маневренном бою. Несмотря на тяжелые уроки русско-японской войны, гипноз этот не был изжит в русской армии до начала мировой войны под влиянием наступательных тенденций. При этом совершенно ошибочно оценивали значение 122-мм гаубиц, будто бы пригодных по малоподвижности больше для обороны, чем для наступления, а не наоборот, как в действительности следовало оценивать. Упускали из виду, что при наступлении не только на остановившегося противника, но и во встречных столкновениях придется выбивать противника или из-за укрытий или накапливающегося в складках местности, и что для разрешения подобных задач наиболее пригодна именно гаубица, а не пушка.
Система 122-мм гаубицы в общем тяжела (2217 кг в походном и 1 337 кг в боевом положении), но в отношении подвижности она мало отличается от полевой 76-мм пушки, хотя несколько уступает полевым гаубицам немцев», отмечал Е. Барсуков.
Ещё ХУЖЕ в России было положение с боеприпасами к тяжёлым орудиям:
«к началу войны в боевых комплектах оказался недостаток выстрелов к 122-мм легким гаубицам — около 62 000, или 12%, и особенно к 107-мм пушкам и 152-мм гаубицам полевой тяжелой артиллерии — около 133 000, или почти 52%. Недостаток этот мало тревожил верхи царской русской армии ни в довоенный период 1910 — 1914 гг., ни даже в первый период маневренной войны 1914 г. Причиной тому было установившееся общее убеждение, что участь войны решится быстрыми внезапными ударами в полевом бою и что центр тяжести боевых маневренных операций лежит в 76-мм полевых пушках, для которых боевой комплект был заготовлен в большем против положенного количестве почти на 215 000 патронов.
Принимая во внимание средний расход патронов на 76-мм пушку за год русско-японской войны, ГУГШ признавало 76-мм полевые пушки обеспеченными патронами, "по крайней мере на год войны".
Однако, на деле, обстановка с этим вопросом была просто нетерпимой: «Русская армия во все время мировой войны терпела недостаток в выстрелах для легкой гаубичной и для тяжелой артиллерии, в особенности к орудиям крупных калибров. В начале войны этот недостаток не был достаточно осознан, так как полагали, что в полевых маневренных боях главную и почти решающую роль будет играть полевая пушечная артиллерия. К тому же тогда полевой тяжелой артиллерии было очень мало, а тяжелой артиллерии крупных калибров на вооружении маневренной действующей армии вовсе не было...
Русская полевая артиллерия выступила на войну, имея два типа снарядов — шрапнель с дистанционной трубкой и фугасную гранату с безопасным взрывателем, снаряженную тротилом или мелинитом.
Свойства шрапнели и гранаты подтвердились на опыте войны. Убийственная по открытым живым целям, шрапнель оказалась бессильной по сколько-нибудь укрытым целям. Для разрушения закрытий и поражения живых целей 76-мм граната оказалась слабой...»
Для того чтобы хоть как-то преодолеть слабость наших фугасных гранат и их недостаточное количество в действующей армии, царское правительство начало закупать гранаты во Франции. Однако качество французских гранат оказалось отвратительным. Е. З. Барсуков пишет, что из этого получилось:
«Гранаты французского образца изготовлялись цельнокорпусными, т. е. без отдельной винтовой головки, и снабжались особого типа взрывателями — не вполне безопасными. Вследствие изготовления из чугуна или сталистого чугуна, т. е. из хрупкого металла по сравнению со сталью, с упрощенным взрывателем, гранаты эти иногда давали разрывы в каналах орудий, сопровождавшиеся порчей орудий и несчастными случаями, действующими на войска самым удручающим образом. Во Франции в течение 1915 и 1916 гг. было испорчено около 6 000 полевых 75-мм пушек, из которых 3 100 разорвались и, 2 900 получили раздутие канала стволов, причем несколько тысяч артиллеристов было ранено и убито (Ребуль, Военные производства во Франции в 1914-1918 гг., перев. с франц., Промиздат, 1926).
Благодаря большой осторожности и стремлению русских специалистов артиллерийской техники вводить на вооружение только совершенные образцы, выдержавшие всесторонние испытания, преждевременные разрывы снарядов не имели такого массового характера, как во Франции. По статистическим сведениям, собранным в Арткоме ГАУ, в русской артиллерии за весь период войны 1914 — 1917 гг. произошло лишь около 300 преждевременных разрывов в канале 76-мм пушек при стрельбе фугасными снарядами с русскими взрывателями и ударными трубками, а всего за время войны произошло около 450 преждевременных разрывов фугасных снарядов в орудиях не только 76-мм, но и 107-мм, 122-мм и 152-мм калибров. Если даже считать, что за три года войны русская артиллерия потеряла разорвавшимися и испорченными от недоброкачественных снарядов и взрывателей около 400 полевых 76-мм пушек, а французы за два года войны потеряли от тех же причин около 6 000 полевых 75-мм пушек, то язык этих цифр достаточно красноречиво свидетельствует о том., что русские 76-мм снаряды и взрыватели даже суррогатного типа были в общем прочнее и безопаснее французских...
Армия, давая правильную оценку чугунным гранатам французского образца — некоторая опасность при стрельбе от возможных преждевременных разрывов в канале орудия и слабое фугасное действие, — стала с осени 1916 г. просить не присылать ей это "дерьмо" (так называли чугунные гранаты в армии, так называл их и сам начальник ГАУ Маниковский (Письмо А. А. Маниксвекого к Е. З. Барсукову от 19 октября 1916 г.)
, а вместо них давать по-прежнему стальные гранаты или шрапнели
Для увеличения осколочного действия гранат по живым целям пытались делать надрезки на внутренней поверхности корпуса снаряда, чтобы получить осколки более правильной формы и достаточно крупные, но лучшим средством считалось введение специального мгновенно действующего взрывателя. Образец такого взрывателя разрабатывался в Арткоме, но до конца войны русская артиллерия мгновенно действующего взрывателя не получила».
Можно повести небольшое сравнение дисциплины и стойкости французских и русских артиллеристов в годы Первой мировой войны на этом примере.
С одной стороны – приятно, что БЕЗОПАСНОСТЬ русских гранат, для собственных артиллеристов, оказалась намного выше, чем аналогичный показатель у французских снарядов, но... Одним из главным показателем на войне является боевая СТОЙКОСТЬ войск. А она у французов в Первой мировой оказалась намного выше, чем у их русских союзников, увы.... Несмотря на столь большое количество преждевременных разрывов фугасных снарядов в стволах орудий (6 000 у французов против 450 случаев у русских), ни бунтов ни отказов от выполнения боевых приказов у французских артиллеристов не было. А вот наша артиллерия, к сожалению полностью разложилась летом 1917 года. Причины это – тема отдельного разговора.
Вернёмся к ситуации с боеприпасами для русской артиллерии крупного калибра:
«Снабжение же выстрелами орудий крупных калибров было совершенно неудовлетворительно; эти орудия получали в общем, всего лишь одну десятую того, что им нужно было в действительности. И если бы не кое-какие запасы подходящих снарядов береговых крепостей (особенно Владивостока, откуда снаряды приходилось перевозить за несколько тысяч километров по одноколейной Сибирской железнодорожной магистрали), а также не некоторая помощь со стороны морского ведомства (снабжавшего выстрелами 305-мм гаубицы Обуховского завода), то русская крупная тяжелая артиллерия была бы обречена чуть ли не на полное молчание на фронте...
Нередко даже легкие полевые гаубицы открывали огонь лишь по особому разрешению с указанием определенного на это и всегда ограниченного расхода снарядов. Русской тяжелой артиллерии разрешалось вести огонь непосредственно перед и во время той или иной операции, тогда как германцы развивали ежедневно усиленную деятельность своей тяжелой артиллерии. Создавшиеся таким образом условия деморализующим образом сказывались на личном составе, обслуживавшем тяжелую артиллерию, порождая в силу бездеятельности скуку и праздность».
Что можно сказать о руководителях страны, втравивших её в войну с такой первоклассной военной державой, как Германия, и не удосужившихся ДАЖЕ снабдить собственные войска боеприпасами?! Авторитетнейший специалист АРТКОМА Е. Барсуков подчёркивает, что наши тяжёлые орудия получали ЛИШЬ ОДНУ ДЕСЯТУЮ долю того, что было нужно в действительности. Да и этот мизер приходилось возить аж из Владивостока (!!!)
Отсутствие снарядов русские войска были вынуждены компенсировать огромными потерями в живой силе. Потерями, УЧЕТ которых ВООБЩЕ НЕ БЫЛ НАЛАЖЕН в русской армии....
О том, как некоторые «штыколюбы» попытались проверить справедливость своих взглядов на поле брани, и что из этого получилось, говорит история с осадой и штурмами австрийской крепости Перемышль.
В начале сентября 1914 года Юго-Западный фронт русской армии окружил мощную австрийскую крепость Перемышль. Осадной артиллерии у русских там не было вообще, тяжёлых гаубиц и мортир – совсем немного. Возникла идея взять крепость БЕЗ ТЯЖЕЛОЙ АРТИЛЛЕРИИ, «открытой силой».
Интересно, что Ставка и командование фронта ВОЗРАЖАЛИ против этого:
«Мысль русского генерального штаба об атаке Перемышля открытой силой была совершенно чужда и Алексееву и Иванову, который сообщал Ставке, что “без осадного парка борьба под крепостью затянется надолго, если бы эту борьбу явилось возможным вести”.
За неимением осадной артиллерии командование фронтом решило блокировать Перемышль. План блокирования был одобрен и главковерхом, который 8 (21) сентября телеграфировал:
“Осада Перемышля не входила в мои планы. Я считаю, что следует ограничиться соответственным заслоном. Отсутствие у нас осадных парков и недостаток тяжелой артиллерии не дают права рассчитывать на благоприятный исход осады. Надо искать живую силу и ее разбить”...
Несмотря на такое мнение высшего командования, командующий 8-й армией Брусилов, согласный с заключением командира блокадного корпуса Щербачева, что штурм крепости имеет много шансов на успех, решает атаковать Перемышль открытой силой 24 сентября (7 октября) 1914 г., не дожидаясь сформирования необходимой осадной артиллерии.
Неудачный штурм Перемышля, гибельный для некоторых атаковавших русских полков, потерявших до 25 — 30% состава, указал на необходимость строить расчеты подобных операций не только на моральной, но и на материальной базе, и в первую очередь на разрушительной силе массового огня мощной тяжелой артиллерии».
После таких тяжелейших потерь ( а в полку в то время было около 5 тысяч бойцов), наши «штыколюбы» были вынуждены снять 28 сентября (11 октября) осаду и отступить. И только потом, в ходе второй осады крепости (начавшейся с 8 ноября 1914 года) , наученные горьким опытом, наши полководцы начали подтягивать к Перемышлю осадную артиллерию, снятую с морских (!!) и сухопутных крепостей:
«Для второй атаки Перемышля назначено было всего 148 тяжелых орудий, а именно: 1-и и 2-й дивизионы Кронштадтского мортирного полка — 8 мортир 280-мм, 12 мортир 229-мм и 8 пушек 120 мм; два полка Брест-Литовской осадной артиллерийской бригады —12 пушек 1 52-мм (200 пуд.); 72 пушки 152-мм (120 пуд.); 16 пушек 107-мм и 8 гаубиц 152-мм; Ковенский тяжелый артиллерийский дивизион — 12 пушек 203-мм. К тому времени выставлено было на позиции 116 орудий, остальные 32 не были выставлены, в том числе: 12 мортир 229-мм, 12 пушек 203-мм, 4 гаубицы 152-мм и 4 пушки 120-мм.»
После нескольких месяцев правильной осады и обстрелов фортов крепости из тяжёлых орудий, Перемышль сдался русским 22 же марта (9 апреля)1915 года.
О том, КАКОЙ неожиданностью для русских войск оказалось это событие вспоминал протопресвитер русской армии Г. Шавельский:
«Победа в значительной степени обязана была качествам австрийской армии, разношерстной и разнузданной, по стойкости и искусству сильно уступавшей германской: как наши войска с трудом и частыми неудачами боролись с германскими, так австрийские войска всегда бывали биты нашими...
Около 11 ч. дня по Ставке распространилось известие: пал Перемышль! Хотя падение Перемышля не могло быть совершенною неожиданностью, ибо армия генерала Селиванова давно окружала крепость, а другие наши армии были далеко впереди ее у Карпат, и Ставка со дня на день ждала радостной вести о взятии неприятельской твердыни, но всё же известие произвело невероятное впечатление. Весть передавалась из уст в уста. Генерал-квартирмейстерская часть суетилась, выясняя подробности сдачи, офицеры Генерального Штаба выглядели именинниками: при успехах на фронте они всегда напускали на себя важность: вот, мол, мы каковы!
…
За высочайшим завтраком только и говорили, что о Перемышле. Всех, конечно, интересовало количество трофеев. В самом начале завтрака великому князю подали телеграмму Юго-западного фронта, которую он тотчас передал Государю. Штаб фронта доносил, что в крепости Перемышль взято в плен 130 тысяч австрийского войска.
— Этого быть не может! — воскликнул великий князь. — Откуда там 130 тысяч, когда в нашей осаждавшей армии было 70-80 тысяч. Это, несомненно, ошибка. Вероятно, — 30, а не 130 тысяч. Юрий Никифорович, идите и сейчас же по прямому проводу переговорите со штабом фронта, выясните точную цифру!
Через несколько минут генерал-квартирмейстер вернулся с докладом, что штаб фронта подтверждает цифру — 130 тысяч.
— Надо еще выяснить! Тут недоразумение! Откуда у них 130 тысяч? — не унимался великий князь. По-видимому, и все присутствующие разделяли неверие князя. И хотелось верить, и страшно было верить, именно страшно за прошлое. 130 тысяч! А наш штаб считал, что гарнизон Перемышля не превышает 50 тысяч, и, уверенный в точности этой цифры, двинул все свои армии вперед, оставив для осады Перемышля малобоеспособную, составленную из второочередных, из ополченских, слабодушных и недостаточно вооруженных частей армию ген. Селиванова. И эта 70-80 тысячная армия тонкой ниткой была растянута на периферии семидесятиверстного круга, образовавшего осадную линию крепости Перемышль. Осажденной неприятельской армии, почти в два раза превосходившей нашу — осаждавшую, не стоило никакого труда прорвать эту линию. Что, если бы австрийцы вместо сдачи повели наступление, прорвали осадную линию, а затем вышли в тыл наших армий, стоявших у Карпат? Получилась бы иная картина. Беспримерное беспутство австрийских офицеров, доведших Перемышльский гарнизон до крайнего разложения, не только спасло нас от возможной катастрофы, но дало нам большую победу. Было что нам поэтому праздновать».
Как видим, русская Ставка и её Верховный главнокомандующий понятия не имели ни о количестве неприятельских войск в осаждённой крепости, ни о их моральном духе. Обстрелы русской осадной артиллерии сыграли свою роль в моральном разложении гарнизона Перемышля и он сдался нашим войскам, ВДВОЕ превосходя их по численности. В плен русским сдались 9 генералов, 2300 офицеров и 122 800 нижних чинов.
Это была ЕДИНСТВЕННАЯ крепость, взятая русской армией, на австро-германских фронтах Первой мировой войны за все 3 года. И взята она была отнюдь не пехотной атакой «открытой силой», а именно за счёт огня русской осадной артиллерии...
Справедливости ради отметим, что спустя совсем немного времени, после знаменитого Горлицкого прорыва Макензена и начала Великого отступления русской армии в 1915 году, и 3 июня Перемышль был снова сдан австро-германцам без особого сопротивления со стороны наших войск.
Заканчивая этот небольшой экскурс в проблематику русской артиллерии можно согласиться с выводами А.З. Барсукова:
«Следует признать, что русские, готовясь к войне с немцами и зная о мощном артиллерийском вооружении своего будущего противника, в отношении обеспечения своей армии артиллерией пренебрегли одной из основ военного искусства, установившейся еще в эпоху Наполеона: "не уступать в вооружении противнику". И хотя ввиду союза с Францией Россия не предполагала без ее участия вести войну с Германией и Австрией один на один, но все же русским следовало учесть: во-первых, то обстоятельство, что даже при направлении на западный фронт против Франции большей части своих сил Германия с Австрией все же в отношении артиллерии были бы сильнее России и, во-вторых, что союзная
французская армия к началу войны была обеспечена гаубичной и тяжелой артиллерией еще в гораздо меньшей степени, чем русская армия…
На вооружении русской артиллерии вовсе не было орудий крупнее 305-мм калибра, тогда как германцы имели 38-см пушки и 42-см мортиры, а у французов к концу войны появились 400-мм и даже 520-мм гаубицы. Не было в русской артиллерии и сверхдальнобойных пушек, подобных германской, так называемой "парижской" пушке или "Колоссаль", имевшей дальность до 100 — 120 км, или французской 210-мм сверхдальнобойной пушке на железнодорожной установке с дальностью до 120 км, система которой была готова к концу войны, но, впрочем, не была использована на фронте, так как оказалась настолько тяжелой, что тяжесть ее не выдерживали даже железнодорожные мосты.
Слабо развитая техника и тяжелая промышленность России были главнейшими причинами слабости русской артиллерии как в отношении образцов тяжелых орудий, так и в особенности в отношении количественного обеспечения армии артиллерийскими орудиями».
А теперь посмотрим, КАКУЮ артиллерию имела германская армия и КАК она её использовала.
На фото германское орудие Круппа
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/09/29/323