Падение. Глава 4. Воспоминания о былом

        Глава 4.         Воспоминания о былом


Пусть мы не политики и не князья
В истории нас не прославят,
Зато только нам после смерти друзья
В надгробия лопасти ставят.

Изумительный авиационный психолог, прекрасный командир и лётчик, под внешней грубоватостью которого и ещё более самой устрашающей внешностью когда-то скрывалась тонкая и лирическая душа, Нурислам Бек лежал в гробу. В его чёрных как смоль волосах, на которые падали и уже не таяли февральские снежинки, можно было рассмотреть нити седых волос. Последнее время он болел, перенёс операцию.
Седьмое февраля выдалось морозным и ясным, только, вымерзая из сохранившего влагу воздуха, бесшумно опускались и оседали на ветвях деревьев, крышах автомобилей, проводах электропередач и телефонов редкие и почти воздушные снежинки. Гроб вынесли и поставили у подъезда. Но народу было столько – не подойти и тогда его перенесли на расположенную рядом детскую площадку, по случаю сильного мороза совершенно пустую. 
Траурный митинг открыл бывший командир первого отряда Владислав Дмитриевич Шахов. Сняв шапку, он несколько мгновений стоял молча у гроба.
- Сегодня мы провожаем в последний путь нашего друга и коллегу, замечательного лётчика всю свою сознательную жизнь посвятившего небу. И хотя многие годы он был  к нему  ближе, но, как говорят, звёзд с неба не хватал, как и другие пилоты, а не чиновники от авиации. Он был на её переднем крае, а тут, известно, всегда риск и трудности. В долгой лётной жизни этого человека не раз возникали ситуации, когда он стоял между жизнью и смертью. В бытность свою военным лётчиком, ему пришлось покидать горящий истребитель. Приходилось ему садиться на вынужденную посадку уже и у нас, летая на самолёте Ан-2. И всегда его выручали хорошее знание техники, выдержка, умение находить выход в доли секунды из сложных аварийных ситуаций. Но когда-то приходит такая ситуация перед которой мы все бессильны. Ситуация эта – смерть.
Толпа народа, окружившая гроб была велика и чтобы все слышали, Шахову пришлось напрягать голос почти до крика. Только, оторвавшись кому можно от своих рабочих мест, из аэропорта приехали люди, битком набившиеся в три служебных автобуса. Кто-то приехал на своих авто, остальные – а в аэропорту работа почти всюду сменная -  на общественном городском транспорте. Таких людей было большинство.
- К сожалению, - продолжал Шахов, - лётчики долго не живут, только единицы доживают  до  семидесяти, больше  половины  не  доживает  до  шестидесяти.  Нурислам
Хамзиевич прожил 63 года, из них более сорока – в небе.
Шахов поднял голову и оглядел притихших людей, как будто кто-то не верил в только что им сказанное, и продолжал:
- Он мог бы прожить гораздо больше, выбери другую профессию. Но он, как и большинство из нас выбрал её сознательно и ни разу об этом не пожалел. В нашей профессии, известно, не дают наград, в ней не станешь миллионером. Мы не пустые шоу-артисты и продажные политики, о которых сейчас шумят с экранов телеканалов и в случаях их нелепой смерти, в которой, как правило, они сами и виноваты, трезвонят на весь мир. Мы всю жизнь честно и благородно выполняли свой долг, не требуя за это ни наград, ни известности, ни больших денег. Хотя всего этого лётчики заслуживают. Мы работали без права на ошибку, так как нам нельзя ошибаться. Но все люди и все ошибаются. Тот, кто ошибался в авиации – того уже нет среди нас.
- Ну, понесло Шахова, - сказал тихонько, поёживаясь от холода, своему соседу Сергею Максимовичу Дрыгало Чувилов. – Это же не разбор полётов. Короче надо. Я тоже хочу сказать. Всё-таки когда-то вместе служили.
Привыкший за долгие годы работы на начальственных должностях Шахов имел для лётчика небольшой, но, в общем-то, простительный изъян, над которым часто подшучивали: когда он произносил речи на разборах или собраниях то, как говорят, «заводился», раскручивая тему. Но, нужно отдать должное, говорил он хорошо. Беда была в том, что лётчики терпеть не могли длинных речей. Особенно этим славился Заболотный, который, кстати, ораторским искусством не обладал абсолютно и речи его были не только длинны, но и нудны.
- А где лопасть-то взяли? – спросил Чувилов, обратив внимание на стоявшую у гроба на массивном круглом основании лопасть с искусно вделанной в неё техниками авиационно-технической базы  фотографией. – По нынешним временам это дефицит. Не то, что раньше.
- Да, сегодня лётчиков с лопастями уже не хоронят – цветной металл. Но её с ещё не списанного АН-24 сняли, - ответил Дрыгало. –  Он уже всё равно не полетит. Теперь Галимов самолёты списывает – не нужны. Это мы всё их покупали. Говорят, сейчас на кладбищах мародёры с могил лопасти выдирают. 50 кило цветного металла всё же.
- Слышал, - кивнул Чувилов. – Не пожалеет потом Галимов, что распродаёт технику?
- Как знать, - пожал плечами бывший начальник АТБ. – Я бы законсервировал её до лучших времён. А продать и списать никогда не поздно.
- Да и продают-то, говорят, за бесценок.
- За бесценок? – повёл глазами Дрыгало. – Откуда  знаешь?
- У меня же сноха и сын в порту работают. Несколько Ка-26 продали по стоимости автомобилей.
- Не может быть!
- За что купил, - теперь пожал плечами Чувилов.
- Вероятно в этом есть чей-то интерес, - медленно произнёс Дрыгало.
- Вот и я так думаю. Нынче же всё можно. Не то, что раньше.
Траурный митинг продолжался около получаса, несмотря на мороз. Выступали начальники служб, выступали бывшие лётчики – воспитанники Бека. Эмоциональную речь произнёс бывший замполит ОАО Агеев.
- Смотри, как нахваливает покойного, - сказал Долголетову Байкалов. – А помнишь, когда-то с его подачи Бека с должности командира эскадрильи сняли?
- Да, он был один из инициаторов, - кивнул Григорий. – А ещё вон тот, - повёл головой в сторону Заболотного. - Да и Бобров не ангелом был в этой истории. Сколько нервов ему испортили.
- Я всегда был уверен, что в воздухе их меньше расходуется.
- Конечно. Мы же в воздухе отдыхаем, а работаем только на земле.
- Это когда всё идёт по плану, и нет внештатных ситуаций.
- Именно это я и имею в виду. Кстати, где ты, командир,  теперь работаешь? Вот жизнь, встречаемся только на похоронах.
- Так, в одной шараге, - печально улыбнулся Байкалов. – Кому ещё нужны сейчас списанные лётчики. Вон и с аэропорта, говорят, Галимов их попёр.
- Да. Теперь и нашего бывшего отряда уже нет.
- Слышал. Кстати, чем Токарев занимается?
- Он теперь Трутман. И заведует аэровокзальным комплексом.
- Комендант вокзала?
- Что-то в этом роде.
- А почему Трутман?
- Еврейские корни обнаружились, как у Жириновского. Говорят, сейчас это модно.
- Возможно. Раньше было страшно. Ясно. Ну, он всегда любил командовать.
- Кто? – не понял Долголетов.
- Да этот… Трутман.
- А, да. Только теперь не лётчиками, а уборщицами командует.
- Ничего, пенсии-то одинаковы. Чего ж не покомандовать.
- У нас сейчас первым замом работает какой-то родственник Галимова. Ещё недавно завгаром был. Вороватый мужичок. Так вот с ним Трутман, как говорят, в тесной связи. Ходят слухи, какие-то делишки обстряпывают.
- Сейчас это без проблем, имей только немного наглости. На руку нечистым теперь раздолье. – Байкалов помолчал. – Так говоришь, Трутман?
За городом на кладбище было ещё холоднее, и прощальные церемонии закончились быстро. Кое-кто бегал отогреваться в автобус, где около ящика с водкой восседал Митрошкин и наливал всем желающим погреться по полстакана. Прослышав, что в автобусе наливают греться побежали все, кроме женщин. Вероятно, они мёрзли меньше. Тут же крутился, в надежде получить внеочередную порцию, Кутузов. Но Митрошкин по второму разу никому не наливал и этим авиатехник был весьма недоволен про себя обзывая его скупердяем.   
Поминки проходили в столовой городского дома офицеров. Как и положено, молча и не чокаясь, помянув усопшего фронтовыми сто граммами, люди отогрелись и стали разговорчивее. Слова просили один за другим и говорили только хорошее. Да про Бека, если и сказал бы кто-то что-то плохое, то наверняка бы ему никто не поверил, ибо это был человек редкого душевного тепла. Он умел поладить с человеком любого склада и характера, умел понимать их и прощать ошибки. Но это отнюдь не значило, что он мог без ответа оставить хамство или грубость.
Слово взял подвыпивший Заболотный и начал говорить витиевато и нудно, восхваляя покойного. И Григорий не выдержал. Всплыла и старая личная обида за несправедливые наказания, полученные от Заболотного в бытность того заместителем Боброва по лётной части.
- Хорошо говоришь о покойном, а чего же вы его живого не ценили? – выкрикнул он.
На него зашикали со всех сторон. Заболотный прервал речь и уставился своими навыкат глазами на Долголетова, переваривая смысл сказанного.
- Чего уставился? Повторить? – привстал Григорий.
- Григорий, прекрати немедленно! – потянулся к нему через стол Байкалов. – В такой обстановке отношения не выясняют.
- Извини, командир, терпеть не могу двуличных людей, - уже тихо, садясь, произнёс он.
- Нынче демократия, нынче всё можно, - глупо хихикнул за соседним столиком Глотов, давясь куском поминального пирога.    
- Катился бы ты отсюда вместе с Заболотным, - снова привстал Григорий.
К нему подсел Чувилов, усадил его, обнял за плечи и тихонько что-то начал объяснять.
- Вот так с нами поступают бывшие наши подчинённые! – развёл руками Глотов, обращаясь к Байкалову. – А за что? Дорогу вроде я ему не переходил и всегда стремился добро делать. Нет, демократия нам явно не на пользу. Разболтались люди.
- Мы всегда стремимся добро делать, но иногда наоборот выходит, - глубокомысленно произнёс Байкалов. Он всегда недолюбливал людей, не имеющих своего твёрдого мнения и не умеющих это мнение отстаивать.
- На что намекаешь, Валентин Валентинович? – прекратил жевать Глотов. – Может быть, ты был безгрешен, когда отрядом командовал? И тебя все любили, как любили Бека?
- Да нет, я просто сказал то, что сказал. Без всякого подтекста. И любви к себе ни от кого не требовал. А вот дисциплину требовал.
- Как будто я не её требовал, - проворчал Глотов, не желая вступать в дальнейшую полемику, и снова нагнулся к тарелке с пирогом.
Байкалову хотелось сказать, что и дисциплину можно требовать по разному, как и по разному отстаивать свою точку зрения. Если конечно таковая есть. У Глотова она почему-то совпадала только с точкой зрения старших начальников. Всегда.
Первым напоминался Кутузов. Коллеги авиатехники вывели его на улицу, усадили в такси и отправили домой. Затем появились и другие. Водку покупали за свои деньги тут же у стойки бара. Многие уже разошлись по домам. Давно покинули зал и родственники Бека, утомлённые печальными хлопотами. Самые стойкие сидели ещё долго уже с трудом представляя, зачем они сюда пришли.    
------------------------------------
- Из всех бывших советских праздников у меня осталось хорошее впечатление только о Дне Победы да ещё о 23 февраля – Дне армии, - сказал Доронин. –  Почему? Не надо было на эти их коммунистические демонстрации ходить. После скопления таких масс народа всегда остаётся грязь, мусор и, простите, залитые мочой подъезды. Да, кстати, и то последний праздник изуродовали демократы. Кто знает, как он называется сейчас?
- Кажется день защиты какой-то, - неуверенно ответил кто-то.
- День защиты отечества, - пояснил Устюжанин. – Только не пойму вот от кого же его защищать? Неужели кто-то на нас нападать собирается?
- Да уж, - кивнул Саша Ипатьев. – Кто на нас нападёт – пожалеет не раз. Мы свою такую богатую страну разорить умудрились - разорим и любого агрессора, кто нас завоюет.  Без штанов останется.
- Да нас уже давно завоевали, - икнул Малышев, отхлёбывая пиво. – Третья мировая закончилась не в нашу пользу и теперь идёт хищническое разграбление ресурсов страны с помощью наших же нуворишей и демократов. Всему миру нефть да газ продаём, что будем делать, когда кончится? В Европе - там тепло, а у нас – Сибирь. Вот от таких нуворишей – я согласен – нужно отечество защищать. Иначе, ты прав, Саня, мы первые без штанов останемся.
- Ну, мы-то и так уже без штанов.   
- Мужики, давайте сегодня не будем о плохом говорить, - встал Васин.  – Спасибо вам, что старика пригласили на свои традиционные февральские посиделки. Я хочу выпить за вас, ребята, за будущее нашей авиации, за наш «БАЛ» и его лётчиков.
- Да будет ли оно у нас, будущее, Герард Всеводолович?
- Будет, Паша, будет. Вечно так продолжаться не может.
- Что-то сомнение берёт. Эх, угораздило же в этой стране родиться! Сколько уже лет в бардаке живём?
- Если с начала перестройки считать, то уже тринадцать, - услужливо подсказал Ипатьев.
- Ещё скажи, что для истории – это миг. Но мне от этого не легче.
 Праздник этот всегда отмечали чисто в мужской кампании, традиционно с размахом, если была возможность, когда не летали. Январь и февраль для авиаторов были «мёртвые» месяцы и в лучшие времена, ну а сейчас загрузка рейсов и вовсе упала, соответственно упал и налёт. Многие рейсы сокращали и объединяли. В кабину в лучшем случае садились два раза в неделю. Больше всего в авиакомпании в это время был налёт на Ту-134.
В этом году собрались в элитной бане с сауной, бассейном отдельным кабинетом и прочими удовольствиями. Такие заведения не в пример разваливающимся государственным предприятиям в последние годы стали расти в городах, как грибы после дождя, капитально перестроенные из бывших заштатных советских бань. Когда Васина позвали сюда, он сначала отказался. В частном секторе и цены были частные.
- Такой бани мне, Эдуард, на мою пенсию только на два раза хватит, - печально ответил, - но ведь на что-то ещё надо и жить.
- Да ты что, командир! – удивился Доронин, - за всё уже уплачено. Мы ещё за неделю до праздника её заказали.
- Да! Говорят, сейчас там и на девочек заказы принимают?
- Принимают, - усмехнулся он, - но мы обойдёмся без излишеств и проведём вечер чисто в мужской компании. Тем более, что у меня он будет прощальным.
- Всё-таки решился?
- Жена настаивает.
- Что же, пожалуй, она права. Москва – есть Москва, там работа будет всегда. Ведь почти все деньги страны в столице крутятся.
- Ещё бы, громадная страна на один город работает. Честно говоря, я не люблю Москву, терпеть не могу метро, дикие пробки в часы пик и вечную суету москвичей.
- Зато есть возможность переучивания на новую технику, Эдуард. А это для пилота главное, ему  засиживаться долго на одном типе нельзя – мозги черствеют.
- У тебя же не зачерствели.
- Так ведь мы и новых самолётов не знали. Самолёты Туполева были наш предел. Не то, что сейчас в Москве «Боинги», «Эрбасы» разных модификаций. Но я, Эдик, с людьми работал, летать их учил, а как с очерствевшими извилинами учить? В нашем деле нельзя быть безразличным и чёрствым, дорого обойтись может.
- Так принимаешь предложение, командир?
- Спасибо, Эдик, принимаю. Честно говоря, тоскливо дома на пенсии сидеть.
- Ничего, скоро уже весна, на дачу переберётесь – веселее будет, - успокоил он Васина.
На это Герард Всеводолович только вздохнул печально и Эдуард не стал развивать тему. Он знал, что личная жизнь командира сложилась не удачно, с женой уже давно не было взаимопонимания, дома они почти не разговаривали, и весной на даче едва ли что изменится. Спасала работа, отвлекала от серой стороны быта, но теперь нет и её, и жизнь покатилась по инерции.
Когда нет в семье взаимопонимания в молодом возрасте – это тяжело, но в водовороте жизненных забот, в работе и постоянном общении с людьми об этом меньше думается, просто некогда. Да и поправить это ещё не поздно, применив хотя бы и крайнюю меру – развод. Сколько людей это делали! А что делать, когда тебе идёт седьмой десяток? Дети выросли и разъехались, у них свои проблемы и заботы. И вот остались к старости два чужих человека в одной квартире ничем не объединённые, кроме как единой жилплощадью. Разменять квартиру? Но кому сейчас нужна их малометражная панельная двухкомнатная квартирка конца шестидесятых годов?
Не раз у него возникали мысли разменять её на две однокомнатные, но без существенной доплаты не обойтись. Но известно, что лётчики капитала к пенсии не скапливают. Да и кто его в этой стране скапливал, если честно трудился и не воровал? А значит, вопрос отпадал сам собой.
Как-то он вспомнил бывшего бортмеханика Данилова, который жил в их подъезде дома, построенного когда-то для аэропорта не без участия Боброва. Ходил он всегда хмурый и какой-то задумчивый, а лет двадцать назад он ушёл из семьи, не находя взаимности с женой. И не узнать стало человека. С лица его не сходила улыбка, он стал весел и приветлив. Шутя, выплачивал алименты на детей, и это его не тяготило. Ничего, выросли его девчонки и уже замуж повыскакивали. Он у обоих на свадьбе был. И до сих пор Данилов весел и приветлив. А секрет прост: живёт мужик с любимой женщиной, и любим сам. Только-то и всего. Но простота этого секрета подкрепилась двадцать лет назад жилплощадью его новой избранницы: она имела квартиру. А если бы не имела?
Сколько людей от этого не нашли своего счастья? – думалось иногда Васину. Не потому ли в стране у нас так мало люди улыбаются? Что ж, за ошибки молодости нужно тоже уметь платить. Всё поздно, всё уже поздно! И главное сейчас достойно прожить оставшиеся годы и не удариться в беспробудное пьянство, оставляя в магазине на потеху Бахусу  половину своей и без того нищенской пенсии. А ведь есть такие лётчики, есть и не один. Может, потому и умирают быстро, прекращая летать? Лучшие годы проводят в постоянном напряжении и концентрации, в готовности к худшему и это становится смыслом и ритмом жизни. С годами организм к этому привыкает. Но вот этот ритм зачастую не всегда обоснованно резко прерывают врачи, и человек не выдерживает такого резкого перехода. На земле ему всё кажется серым скучным и фальшивым. Ведь мог бы ещё полетать, мог!
Когда Васин проходил последнюю свою комиссию, он понимал, что она будет ему приговором. Хотя особых жалоб на здоровье не имел, разве что были мелкие возрастные болячки, на которые и врачи-то особенно не обращают внимания даже у молодых.  Но годы, годы! Они были главным врагом Васина. Это за границей в какой-нибудь Франции можно летать до шестидесяти пяти. У нас-то, правда, и не живут больше, но есть же исключения.
Тогда он за три недели, что бегал по врачам собирал всевозможные анализы и бесчисленные бумаженции от десятков врачей, потерял шесть кило веса. Три недели как на работу ходил к ним с утра и часами стоял в очередях на приёмы.
Тут ещё и к этому придрались. Почему так вес теряется? Ничего, как говорится, пережили голод – переживём и изобилие. Ему повезло: от настоящей кабины он отвыкал в кабине тренажёра. Просто иногда садился и делал несколько заходов на посадку. И чувствовал, как организм внутренне быстро концентрируется, настраиваясь на повышенный выброс адреналина. Ему просто было необходимо это, чтобы потом весь остаток дня, общаясь с людьми, поддерживать такой же ритм.
Сейчас Васин сидел у стола, завернувшись в простыню, в блаженной истоме с бокалом пива в руках и слушал трепотню лётчиков. Водку он не пил. Как всегда, поговорив о женщинах, перешли на работу. А тут уж только успевай слушать. Обсуждали перевод Доронина в Москву.
- А чего тут делать? – философски вопрошал Устюжанин, размахивая бокалом. – С такой политикой, которую проводит Галимов, мы через несколько лет без самолётов останемся. 
- Это точно! – пробасил Палда и одним глотком отхлебнул половину литрового бокала пива. Малышев с испугом посмотрел на него: не подавится ли?  Не подавился. – У нас скоро делать будет нечего. Особенно молодым лётчикам. Вот у меня три вторых пилота. Летают раз в неделю. И то не всегда. Скажите, они могут в таком ритме полётов повышать свою квалификацию?
- А военные лётчики, говорят, теперь по полгода и больше не летают, - сказал Малышев.
- Ну и какие же из них после этого будут защитники отечества? – повернулся к нему Володя. – Да их любая ворона собьёт. Не хотел бы я быть на их месте. Потому-то они и увольняются тысячами из армии. – Он проглотил остаток пива и отодвинул пустой бокал поближе к Устюжанину, около которого на полу стояла канистра с разливным пивом. – Наполни, заморыш!
- Была бы у меня в Москве квартира, я бы тоже уехал, - молвил Пашка, поднимая канистру. – Скучно нам без тебя будет, Эдик. Может, передумаешь?
- Утухни, Пашка! – бабахнул кулаком по столу Палда. – Сам же говоришь, скоро без самолётов останемся. Чего здесь сидеть? Это нам деваться некуда. А что Эдика тут держит?  Родственников нет, у жены - тоже. Жильё в Москве имеется. Всё правильно делаешь, Эдуард. Наливай, за твой отъезд!
- Да вот же, уже налил, - подвинул Пашка бокал с пивом.
- Рюмки налей, - отмахнулся Палда. – Буду я за хорошего человека пиво пить.
Выпили по рюмке, закусили. Палда запил пивом.
- А теперь и погреться пора, - возвестил он.
- Вы сауной-то не увлекайтесь, - напомнил Васин, - после водки всё же.
- Ерунда, Всевдлыч! – отмахнулся Володя, - сейчас ещё и девочек закажем.
- Чтобы тебя обнять одной-то девочки будет мало, - глядя на живот Палды, хихикнул Пашка.
- А мы не в обнимания будем с ними играть. Понял? Есть другие игры. Ха-ха-ха!
Выпятив живот, он вразвалку, словно моряк, сошедший на берег после сильного шторма, направился к двери сауны. За ним потянулись остальные. За столом остались только Васин с Дорониным.
- Когда улетаешь?
- Через неделю. Жена с дочкой уже там. Я отпуск ещё полтора месяца взял. Раньше мая там летать не начну. Так что буду прилетать сюда ещё. Надо же квартиру продать.
- Бывшая жена не претендует?
- Нет. Всё давно забыто, командир. Мы сейчас почти друзья. А с Пашкой можно сказать бывшие родственники.  Он же на младшей сестре Элеоноры женат.
- Судя по нему у него всё хорошо.
- Да, Карина прекрасная девушка.
- Ну а как у тебя? Второй раз в разнос не пойдёшь в Москве?
- Разве я похож на человека дважды наступающего на одни грабли? У меня всё хорошо, я люблю жену и дочь.
- Ну, дочурку твою невозможно не любить, она – само очарование.
- Да у меня и жена ничего, - улыбнулся Эдуард. – Давай, командир, выпьем за тебя, пока они в сауне. Я очень тебе обязан в жизни. А всё плохое забылось, ты был прав.
- Давай, Эдуард. Удач тебе в столице. У тебя всё получится. Всё-таки скажу я тебе хорошо быть молодым и счастливым.
- Если бы тогда Заболотный не отстранил нас от полётов - всё могло бы быть иначе, - сказал Доронин. – Я иногда даже благодарен ему за это. И не поехал бы я сейчас ни в какую Москву. Как иногда причудлива наша жизнь!
- За это Пашке надо спасибо сказать, - улыбнулся Васин. – Помнишь, как он знания инспектора пытался проверить?
- А Заболотного чуть инфаркт не хватил. Помню.
- А я за вас тогда выговор получил. Правда, потом Шахов добился и его сняли. Кто же мог знать, что всё это для твоего счастья делалось. Не отстрани Заболотный нас тогда от полётов - ни на какое море ты бы не полетел отдыхать. 
- Это точно! Да и на родину неизвестно когда бы попал.
- Кто-то из родственников там есть?
- Никого, командир. Только одна могила, где лежат совсем ещё молодые и самые дорогие мне два человека.
- Про это знаю. Извини.
- Ничего, это очень давно было. Боль уже утихла.
Из сауны горохом посыпались в бассейн распаренные ребята, гогоча, словно жеребцы.  Поплавав в воде, вылезли, подсели к столу.
- Пива мне! – вскричал Палда. – Много пива!
Он схватил бокал и залпом осушил его.
- Чего это вы там ржали, словно колхозные жеребцы? – спросил Васин. – Опять Володя анекдоты травил? – Все знали, что он был непревзойдённый мастер их рассказывать и знал множество.
- Да, почти анекдот только из жизни нашей бродячей, - сказал, снова засмеявшись, Малышев. – Рассказать, командир?
- Трави!
- Нет, это, правда, было. Помните, ещё в начале перестройки был у нас на вертолётах командир звена Соколов, старый такой  лётчик. Его сейчас уже нет. Работали они как-то зимой на Ми-8 в одном затерянном таёжном посёлке с геологами. Жили всем экипажем в обычном сельском доме, где все удобства на улице. До удобств этих  нужно 20 метров до конца двора пройти, а кому хочется, когда мороз под сорок градусов. Ну и выбегали ребята пописать не одеваясь, прямо за угол дома в снег. Соколов – педант – раз их предупредил, мол, некрасиво, два – бесполезно. Ну и решил отучить. А вот как? Да просто. На севере, вам известно, всюду живут лайки, а у гостиничного дома лётчиков они крутились постоянно. Сами лётчики их и прикармливали. Так вот Соколов несколько раз в один из дней, когда ребята летали,  выходил за угол, делал вид, что расстегивает ширинку, а вместо, извините, члена - ха-ха-ха! - доставал зажатую в руке сосиску. Слегка помотав ей, бросал затем лайкам. Собаки эти умные и уже при четвёртой попытке, увидев его в определённой стойке, с визгом бросились к нему так, что он едва успел отбросить от себя сосиску. Иначе бы…
- Ха-ха-ха! – снова заржали лётчики. Засмеялись и Васин с Дорониным, представив такую картину. Захохотал и сам рассказчик.
- Так вот, прилетел вечером экипаж, поужинали в столовой и уже в гостинице разлили традиционную бутылку спирта на пятерых. Первому приспичило технику. Выскочил, как всегда, не одеваясь, а через некоторое время влетел ещё быстрей обратно. Глаза навыкат. Собаки, говорит, с ума сошли, едва х… не отгрызли. Над ним посмеялись, нашёл, кого разыгрывать. Вторым вышел командир вертолёта и скоро с проклятиями прибежал обратно. Да что это с собаками, словно на кошку бросаются? Как потом не отпугивали собак – они не уходили. Лайки они такие, где пару раз их покормили – долго не уйдут. И что интересно, идёт человек или стоит – они не бросаются, стоит ему достать прибор – наперегонки несутся. Так вот отучил Соколов ребят безобразничать за углом.
В углу помещения, на металлической подставке резко разрезая воздух, шипел вентилятор, и струя попадала прямо Володе в лицо, отчего простыня с него постоянно сползала. Это ему надоело, и он ткнул в вентилятор толстым пальцем, обращаясь к сидевшему ближе Ипатьеву:
- Зафлюгируй!
- Чего? – не понял тот.
- Повторяю для тугодумов: выключи вентилятор. Задолбал он меня!
Ипатьев потянулся к вентилятору и засмеялся.
- Чего это я смешного сказал? – изумился Палда.  – А если тебе ещё и палец показать? Обхохочешься!
- Да флюгер я вспомнил, - продолжал смеяться штурман. – С этим словом у меня связано первое моё происшествие в авиации. И серьёзное и смешное одновременно.
- Ах, вот оно что! Тогда трави, под пиво хорошо слушается.
- Помните, был такой командир у нас когда-то, Алексей Тимошин? Он уже старый сейчас и давно на пенсии. Летим мы как-то, из Перми, кажется. Лето, жара. В кабине вся вентиляция работает. Вы же знаете, электрический вентилятор прямо на себя не направляют, а так, чтобы немного в сторону струя дула. Так второй пилот и сделал. Ему хорошо, но струя дула прямо на командира. Тому надоело, он толкнул в бок дремавшего механика, неопределённо ткнул пальцем направо в сторону вентилятора и сказал: «Зафлюгируй!». Ну, механик и зафлюгировал… правый двигатель вместо того, чтобы вентилятор выключить. Заревела сирена, аварийно отключился автопилот, самолёт швырнуло в сторону с курса, и он начал терять высоту.
- Ты чего наделал? – заорал Тимошин. – Я что тебе приказывал? Правому – запуск, чёрт возьми!
Обалдевший механик нажал кнопку запуска в воздухе. Двигатель исправно запустился, снова набрали заданную высоту. Тогда мы около километра потеряли.
- И вам сошло это? А чего расшифровка показала? – недоверчиво произнёс Палда.
- В том и дело, что тогда на Ан-24 стояла устаревшая регистрирующая аппаратура, да и та почти ни на одном самолёте не работала. В те годы на это сквозь пальцы смотрели. А если и работала, то расшифровку проводили только в случае явного лётного происшествия: поломки, аварии или катастрофы.    
- Повезло вам, сейчас бы испугом не отделались, - смеялись ребята.
- Уж это точно, - согласился Малышев. – Меня вон за полтора градуса выпущенного неизвестно как стабилизатора два месяца таскали и всё-таки талон нарушений вырезали.
- Ну, тебя-то, брат, ни за что наказали, - рокотал Палда. – Не надо было пилотское свидетельство этим уродам - инспекторам отдавать. Да и наши командиры не на высоте оказались. Или бы в суд подал на них и тебя бы оправдали. Ведь вину-то твою доказать было надо. А кто её доказал? Я правильно говорю, Всевдлыч?
Васин улыбнулся.
- Не забывай, Володя, что я уже не работаю и многого, что происходит в отряде, теперь не знаю.
- Ах, да! – схватился за бокал Палда и повернулся к Малышеву. – Я расскажу или сам расскажешь?
Тогда они возвращались из Ростова. Ночной полёт складывался трудно. Началось с того, что улетели туда с задержкой на десять часов из-за погоды: в Ростове шёл сильный мокрый снег с видимостью триста метров, и стояла низкая облачность, что для южных регионов бывает не так уж часто. Там свирепствовал циклон. С наступлением ночи погода улучшилась и видимость по огням ОВИ (огни высокой интенсивности) на полосе стала приемлемой для посадки. А когда прилетели в Ростов, погода уже была ясная, но температура – минус один градус. Это означало, что налипший влажный снег на полосе, который так не любят чистить в южных портах, превращается в каток для самолётов.
Аэропорт не закрывался очисткой, давал минимально допустимое для посадки сцепление на полосе 0,3. Лётчики знают: если дают такое сцепление – держи, как говорят, ушки на макушке, ибо его может и не быть. Не раз при подобной погоде самолёты скатывались с полосы и уже потом, при контрольном замере сцепления  всегда оказывалось, что оно меньше минимально допустимого и намного. А всё дело в том, что нерадивые работники некоторых аэропортов, надеясь на авось, завышают коэффициент сцепления. Собственную лень оправдывают тем, что мол, не хотели, чтобы аэропорт закрывался и самолёты уходили на запасные, хотя при правильно организованной работе можно дать заранее телеграммы о закрытии и не один самолёт к тебе не вылетит.
 А в Ростове к тому же уже ждали новую смену. Чего ж тут не ясного. Обычно так все и делают.
До ВПР активно пилотировал Малышев, после перешёл на контролирующее управление. С таким сцеплением предписывалось сажать самолёты только командирам. К тому же в Ростове не такая уж длинная полоса, да ещё и горбатая, то есть с большой выпуклостью как раз в зоне приземления с рабочим курсом. Как, впрочем, и в Норильске. Нередко даже опытные командиры получали тут перегрузки больше двух единиц. Что это значит? Да то, что самолёт весом с посадочной массой 50 тонн в момент жёсткого касания будет весить сто тонн.
Сели хорошо, мягко, включили реверс, и он тормозил самолёт до скорости 120 километров. Затем его положено выключить во избежание заброса во всасывающие тракты двигателей кусков снега, пыли или мелких камешек с полосы и приступить к педальному торможению. Вот тут-то и началась эквилибристика.
Едва командир нажал на тормоза, как почувствовал, что сцеплением 0,3 и не пахнет. Самолёт как катился, так и продолжал катиться вперед. Малышев даже подумал, что отказали основные тормоза и пора бы применить аварийные. Об этом же проорал и механик. Но потом поняли, в чём причина. Велик был искус придавить педали «как следует». Но тогда при полностью заблокированных колёсах самолёт пошёл бы юзом и наверняка бы выкатился в сторону. Педали только слегка прижимали и тут же отпускали, что не приносило ощутимого эффекта. А конец полосы уже вот он, его прекрасно видно.  «Не на боковую выкатимся, так на концевую, - подумал Малышев, - хрен редьки не слаще».
 Не выкатились. Остановились буквально на последней плите.
- Как сцепление? – спросил диспетчер.
- Соответствует, - ответил вспотевший командир.
«Зачем он так сказал, - подумал Малышев, - ведь за нами заходит какой-то борт и его экипаж может оказаться не таким удачливым».
Так и вышло. Уже остановившись на стоянке и открыв форточки, услышали, как заходящий борт повторно включил реверс. Это означало чрезвычайную ситуацию. Экипаж севшего за ними борта доложил, что они выкатились на боковую полосу безопасности и им требуется буксир.
- Не повезло, - вздохнул механик. – Вот так и подводим друг друга.
- А что подумал обо мне бы этот экипаж, скажи я, что сцепление меньше? Мол, сам сел, скотина, а нас на запасной аэродром отправил? – зло ответил командир, вытирая вспотевший лоб. – Так что ли? 
- А теперь у них будут проблемы.
- Ну, это уж нас не касается. Нечего было на тормоза давить. Мы же не выкатились.
- Не все такие опытные, как ты, - сказал Малышев.
- Готовить надо себя к такой посадке, - отмахнулся командир. – Наверняка у него ещё и перелёт был.
- Я одного не пойму, зачем мы аэродромную службу прикрываем? Они ведь наверняка знали, что сцепление не соответствует. И при контрольном замере, которое обязаны они сделать в присутствии командира самолёта,  это выяснится. Порт закрыли. Сейчас инспекция начнёт шерстить всех.
- Да не волнуйтесь вы, экипажу ничего не будет, ведь он не знал, что сцепление меньше, - успокоил командир.
- Зато мы знали, - снова вздохнул механик. – Эх, романтика!
В АДП к ним подошёл инспектор.
- Командир, - спросил, - каковы были условия на посадке?
- В пределах, - ответил тот.
- Ничего необычного не было?
- В общем-то, нет.
- Знаете, что заходящий за вами борт выкатился? 
- Да, мы по бортовой рации слышали.
- Значит, у вас всё было нормально? Я сам бывший лётчик, что-то  смыслю в этом деле. А вы ведь остановились в самом конце полосы. Почему?
- Если вы лётчик, должны понимать, что при таком сцеплении нельзя давить педали. Мы и рассчитывали остановиться так.
- Да, да, - хмуро кивнул инспектор. – Вам повезло. Позвольте взглянуть ваше полётное задание?
 Он переписал фамилии экипажа себе в блокнот.
- У меня к вам претензий нет, - так же хмуро сказал, возвращая задание. – Это я так, на всякий случай. Вдруг свидетели понадобятся. Сейчас, с этой демократией теперь чуть что – так вы в суды бежите.
С обратным вылетом они задержались, ждали, пока не эвакуируют выкатившийся самолёт. Взлетели уже поздно ночью.
Обратный полёт проходил неспокойно. Их почти всё время ощутимо болтало. Полёт проходил в конвергенции воздушных масс. Они несколько раз просили диспетчеров о смене эшелона, им разрешали, но это помогало мало. Иногда даже при особенно сильной болтанке приходилось отключать автопилот и брать управление на себя.
Снижаться и заходить на посадку должен был Малышев. С началом снижения штурман из-за большой попутной составляющей ветра прозевал. Их путевая скорость временами достигала больше 1100 километров в час. И поэтому, чтобы успеть снизиться, пришлось держать повышенную вертикальную скорость. Но при этом нужно было выдерживать приборную воздушную скорость не более 600 километров в час. При болтанке у них то и дело загоралось табло «V>600». Малышев вцепился двумя руками в штурвал, нечего и думать было справиться с ним одной рукой. Помогал ещё и командир.
Они зашли и сели без особых отклонений, ибо в приземном слое болтанка и сдвиг ветра почти прекратились. А через день им сказали, что на эшелоне перехода 1500 метров, где атмосферное давление на высотомерах устанавливается на давление аэродрома посадки по показаниям средств объективного контроля у них оказался выпушен на 1,5 градуса стабилизатор на скорости 530 км/ч.
 И началось. Прежде всего, у них отобрали свидетельства.
- Так на какой скорости выпускается стабилизатор? – задал им первый вопрос инспектор.
- На скорости 400, - пожал плечами командир. – Кто ж это не знает?
- Вероятно, вы не знаете. Да и высота… Стабилизатор выпускают на высоте круга равной 500 метрам. Вы его выпустили на эшелоне перехода на высоте 1500 метров. Зачем?
- Ничего мы не выпускали, - снова пожал плечами командир. – Не вижу тут никакой логики.
- И я не вижу. Но вот же расшифровка вашего полёта.
- Ну и что? Вероятно, произошёл какой-то сбой. Была сильная болтанка, самолёты наши старые, в них всё возможно. Почему вы верите расшифровке, а нам нет?
- А мы обязаны верить расшифровке, - встрял начальник штаба отряда Заболотный. – Потому и проводим расследование.
- А кто нам обязан верить?
- Это демагогия, - отмахнулся инспектор. – Выпуск стабилизатора возможен с обоих пультов: командира и второго пилота. Кто его выпускал? Может второй пилот скажет?
- Я вёл активное пилотирование, - ответил Малышев, - и подавал только команды. На расшифровке есть команда выпустить стабилизатор на эшелоне перехода?
- Нет, там всё нормально.
- Тогда какие к нам претензии? – спросил командир.
-  Но ведь кто-то же его выпустил! Мы хотим знать кто? Возможно, это сделано непреднамеренно. Вспомните?
Вспоминать было нечего. Тогда обратились к инженерам. Те ничего не могли сказать, кроме одного: эти полтора градуса на безопасность полёта повлиять не могли, так как и на 1200 км/ч стабилизатор не отвалится. Так-то оно так, но ведь есть нарушение руководства по лётной эксплуатации. Даже если бы пресловутый стабилизатор выпустили на скорости 400, 1 км/ч. А вот если бы на 399,9 км/ч – вопрос бы не возник. Хотя, ведь и высота не та.
И целых две недели их ежедневно уговаривали признаться. В чём?
Затем их отправили в отпуск. Пока они были в отпуске, высокое начальство решило, что пресловутый стабилизатор, как менее опытный, выпустил по ошибке второй пилот. Его-то и решено было наказать. А командир продолжал летать, поскольку вторых пилотов было на каждого командира по 2-3 пилота.
- Из тебя, Саня, козла отпущения хотят сделать, - говорили лётчики. – Подавай в суд и выиграешь. Ведь никто не доказал, что ты это сделал. Иди к Плаксину, заступнику нашему. Он поможет заявление написать.
Он не пошёл. Не пошёл, ибо не верил, что вот так, ни за что могут лишить лётчика талона нарушений. На помощь нового командира эскадрильи Касимова Марата и не надеялся. Тому важно было избавиться от избытка вторых пилотов, многие из которых   от длительного безделья ударились в неумеренное потребление спиртного. Никто из командиров не встал на его сторону.
А Малышев без конца ходил в курилку и глотал дым вместе с незаслуженной обидой. Талон нарушений ему погасили, но приказ  в управление почему-то не отсылали. Вероятно, боялись за необъективность расследования.
- Саня, подавай в суд, - советовал ему и опытнейший командир Самохин.  – Сделай прецедент. Ты его точно выиграешь. Доколе же будут издеваться над лётчиками?
Но в суд он так и не пошёл. Зашёл к Заболотному и спросил, когда его вызовут в управление на ковёр. Тот потряс отпущенной бородой и промычал что-то неопределённое. Тогда Малышев попросил воспользоваться телефоном и сам позвонил в управление, где начальником отдела инспекции был его бывший второй пилот ещё по самолёту Ан-2. Тот быстро продвинулся по служебной лестнице благодаря известным родителям, хотя никогда особо не был поборником строгости и дисциплины. Объяснил ему ситуацию, на что тот ответил, что никакого приказа на Малышева в управлении нет.
- Бери командировку и прилетай – разберёмся, - ответил собеседник. – Дай-ка Заболотного.
Малышев сунул трубку Заболотному и тот, что-то мыча и кивая, долго соглашался.  Затем положил трубку и молча выписал командировку.
- Не переживай, - сказал ему бывший второй. – Я вот начальник отдела и то без талона хожу.  Забыли на посадке курсовую систему выключить. Так и сели с ней. Слышал наверно. Сам начальник управления талон погасил. Горжусь! Вообще-то обстановка у нас тут ещё та! Грызут друг друга. Сиди, отдыхай. Сейчас зачётку принесут.
 Зачётный лист принесли уже со всеми подписями. Они пообедали в кафе, выпили по два больших бокала вина, вспомнили прошлое. Вечерним рейсом он улетел домой.
- Ну что тебе сказали в управлении? – слегка льстиво спросил его на следующий день Касимов. Он уже знал от Заболотного, что Малышев запросто разговаривает с начальником отдела управления.
- Привет вам передали, - протянул он зачётку.
- Ну, вот видишь, всё хорошо как вышло, - заулыбался командир эскадрильи, - теперь скоро и летать начнёшь.
- Не скоро, а завтра.
- То есть? – перестал улыбаться командир. – Тебе ещё проверка техники пилотирования предстоит. – Не знаю, разрешат ли мне тебя проверить. Ведь это прерогатива инспектора.
- Поставьте нас в наряд завтра в ночь вместе с…
И Малышев назвал фамилию начальника отдела инспекции управления.
- Завтра днём он будет здесь. И не куда-нибудь поставьте, а в город Надым.  Если мне не верите, вот телефон, позвоните.
- Нет, почему же, я верю, - засуетился Касимов и принялся подбирать им штурмана и бортмеханика.
Присутствовавшие при этом лётчики выскочили из комнаты, тихо давясь от смеха.  Они впервые в жизни видели, как второй пилот командует немного надменным командиром эскадрильи.
- Но ты действительно не трогал этот злополучный стабилизатор? – спросил Васин, выслушав историю.
- Нет, конечно.
- Значит, его трогал твой командир.
- Говорит, что нет. Но чтобы увеличить скорость снижения – мы тогда с ней опаздывали – он пытался загнать самолёт в скольжение и какие-то манипуляции на своём пульте производил. Скорее всего, манипулировал триммером руля поворота. Может, и зацепил нечаянно тумблер  стабилизатора. Они рядом расположены на его пульте и оба под предохранительными скобами. Но кто точно может утверждать? В кабине-то темно.
- Интересная ситуация. И ничего доказать нельзя, кто из вас это сделал. Но талон, явно, погасили тебе неправильно.
- Да может, это просто был сбой в электрической цепи в линии стабилизатора?
- Может быть. Тогда это так называемый плавающий дефект и жди снова его появления.
- О – о! – заревел Палда. – Вот это командир! Ведь так и было. Сначала у нас – мы замечание написали. Не выпускался он у нас, этот долбанный стабилизатор ни с левого, ни с правого пульта. Сели без него. Пришли инженеры, включили, погоняли – всё работает. Отписались. А через неделю борт этот в Симферополе застрял. Тут уже наоборот, не могли убрать этот стабилизатор после посадки. Несколько дней дефект искали, всю проводку поменяли. Где-то разрывалась цепь, попробуй, найди. Вот тогда и вспомнили Малышева. 
Палда отпил громадный глоток пива и закончил:
- Я тогда говорил: Саня, иди к этому бородатому козлу Заболотному и требуй, чтобы приказ об изъятии талона аннулировали. Не пошёл. А зря.
- Нервы дороже, - отмахнулся Малышев.
- А как теперь командиры и инспектор тебе в глаза смотрят?
- Да плевать я на них хотел.
- А они на тебя! Ха-ха-ха! – загрохотал Палда.
- Случай, конечно, скверный, но бывает и хуже. Хотя бы кто-нибудь извинился?
- Куда там! Кто же будет перед вторым пилотом извиняться? Вы что, Герард Всеводолович? Я же, как вот Пашка говорит, помазок.
- Да, - вздохнул Васин, - лётчики у нас хорошие, но вот интеллигентности явно не всем хватает. А уж у отцов командиров-то она бы должна быть.
- Система! – подвёл итог Устюжанин. – А она воспитывает себе подобных экземпляров.  И в ней Поливановы и Заболотные ещё не худшие.
- Ну, а как вам новый командир отряда?
- Путихин? Ха! Ни рыба, ни мясо, - сказал Палда. – Мне кажется, он собственной тени боится. Да в отряде-то и не он, а Заболотный командует. А этот, сами знаете, насквозь бумажная душа.
- Да и новый командир эскадрильи на Ту-134 Касимов не лучше, - сказал Палда. – Никогда за своих лётчиков не постоит.
- Да кому они сейчас нужны-то, лётчики? Всюду сокращения. Уйдёшь – только обрадуются. Галимов скоро всю технику распродаст. Так что, Эдуард, ты правильно делаешь, что в Москву переводишься. Тут с таким командиром ловить нечего.
- Не с командиром, а с генеральным директором, - поправил Палда и оглядел стол. – Что же, у нас всё кончилось?
- Хорошего – понемногу, - ответил Малышев. – Мы уже шесть часов тут загораем. Пора и по домам.
- Нет, - возразил Палда, - по домам не получится.
И он извлёк из своего портфеля бутылку водки.
- Я знал, что будет мало, - философски произнёс он. – Давайте, как говорят, на посошок. Чтоб тебе, Эдька, в столице хорошо леталось. И нас не забывай.
После этого Доронин взялся за мобильный телефон.
- Что, пора девочек заказывать? – улыбнулся ему Палда. – Дозрели?
- Нет, такси. Хочу, друзья, чтобы вас домой к жёнам с комфортом привезли.
- Одной не обойдёмся.
- Я две  закажу.
- А на две положена скидка. Ха-ха-ха! – Два такси подъехали через 10 минут.
Разъехались поздно вечером.
Дома Эдуард разобрал портфель с банными принадлежностями и вышел покурить в лоджию. Пошёл снег и усилился ветер. Вплотную к их дому недавно построили 16-ти этажный дом, и ветер здесь по закону Бернулли намного усиливался. Снег летел почти горизонтально.  Покурив, вернулся в комнату. Затем позвонил Ольге в Москву.
- Мы только что пришли с прогулки с дочкой, - ответила она, – тут прекрасная погода, всего минус три. Как там у вас, холодно?
- Минус 15, но сильный ветер и снег.
- Эдик, когда приедешь? Мы скучаем.
- Не приеду, а прилечу. Дней через шесть–семь. Нужно уволиться, получить расчёт. Затем снять машину с учёта. Я считаю, её нужно продать. И ещё подготовить квартиру к продаже. Ты же знаешь наших бюрократов, везде нужно время.
- Машину мы здесь купим новую, это не проблема. Так что продавай её. Мебель и всё прочее тоже, что продать можно. Может, найдётся покупатель на квартиру и обстановку сразу? Это было бы прекрасно. Не тащить же всё это в Москву.
- Будем попробовать. Ольга?
- Ну что, что?
- Догадайся!
- Даю, даю!
- Папа! – прокряхтело в трубку дитя. – Мама сказала мне, что я уже взрослая. А ты скоро к нам прилетишь?
- Скоро, мой хороший. Ты слушаешься маму?
В трубке тишина.
- Так слушаешься?
- Я через два раза слушаюсь, - виновато ответила дочь.
- Понятно. И вероятно мама за это сердится на тебя?
- Нет. Она говорит, что когда ты прилетишь – она всё расскажет тебе, и ты меня будешь ругать. Это правда?
- Мы побеседуем с тобой на эту тему, - улыбнулся Эдуард.
- Папа! – после некоторого молчания позвала дочь.
- Что?
- Не надо беседовать, я буду слушаться.
- Обещаешь?
- Да!
- Тогда вопрос исчерпан.
- Папа!
- Что?
- Мы с мамой скучаем. Когда ты прилетишь?
- Уже скоро, букашка, скоро.
- Я не букашка, - возразило дитя, - я девочка.
Поговорив ещё пару минут, он положил трубку. Включил телевизор и уселся в любимое кресло. В дверь постучали. Вошёл сосед, пенсионер лет семидесяти изрядно навеселе.
- А я уже думаю, - начал он, - что ты в Москву подался насовсем. – Два раза приходил к тебе, нет и нет. Выпить-то не с кем, старуха моя не пьёт, зато ворчит много. Пришлось одному прикладываться к рюмке для поднятия тонуса.  Кис-кис-кис! – позвал он и погладил брошенную Эдиком на диван меховую шапку. Старик без очков очень плохо видел.
- Калистратович, это не кошка, а моя шапка! – улыбнулся Доронин.
- Да? Вот чёрт! Она на  Дусю похожа.
- Дуся  в другой комнате спит.
- Её-то с собой в столицы заберёшь, ай как?
- Придётся, привыкли мы к ней.
- Ай-ай! – заколыхал головой Калистратович. – Какая кошечка хорошая!  Кис-кис-кис! – И снова погладил шапку. – Жалко Дусю, жалко.
Дуся, мяукнув, отозвалась на зов и, подняв хвост, прибежала из комнаты, где спала.
Пьяненький сосед ещё с полчаса о чём-то говорил, Эдуард механически кивал ему и иногда поддакивал, не вникая в смысл, а в ушах ещё как будто звучал голос дочери. Он никогда не мог бы и подумать раньше, что это маленькое существо может тянуть к себе с такой силой.
Сосед, вдоволь наговорившись про зимнюю рыбалку, которую Доронин терпеть не мог, пожелал ему спокойной ночи и, шлёпая тапочками, ушёл к себе. Собеседник сегодня оказался не разговорчивым. Но это его не огорчило. Он вернулся и принёс трофеи рыбалки – несколько ершей и ещё каких-то мелких рыбёшек, из-за которых весь день просидел на льду реки. Тут уж Дуся его мгновенно полюбила и стала громко мяукать и тереться о ноги. Получив рыбок, тут же угрожающе зарычала – теперь не подходи!
Ночью Эдуарду приснился сон. Как будто они с Палдой вдвоём на Ту-134 заходят на посадку в сложных метеоусловиях и никак не могут попасть на полосу, всё время проходят выше глиссады с большим перелётом и уходят на второй круг. После трёх неудачных заходов диспетчер приказал уходить им на запасной аэродром. Они набирают высоту, а штурман почему-то молчит, хотя обязан вести радиосвязь. Доронин нагнулся посмотреть, что там со штурманом. А кабина пуста. Нет в ней штурмана. Но ведь был же. Куда он мог деться? Мало того, они не обнаружили рядом и механика. Да и кабина… нет, это не кабина Ту-134, а какого-то совершенно другого незнакомого самолёта и половина приборов им также совершенно не знакома. И он вдруг понял, что они никогда не смогут посадить этот самолёт.
От этой мысли он проснулся. Чёрт, приснится же такое!  Заснуть снова не удавалось. Включил свет – четыре утра. Дуся, спавшая у него в ногах, встала и сладко потянувшись, последовала за ним на кухню.
- Нет, девочка, завтракать ещё рано, - ответил он ей в ответ на требовательное мяуканье.
Кошечка подошла к своей кормушке, понюхала рыбьи косточки, оставшиеся от вечерней трапезы и обиженная ушла обратно.
Заснул снова он в седьмом часу с ощущением, что утром торопиться некуда. И снова снились какие-то непонятные размытые сны, о которых, проснувшись, не вспомнишь.
----------------------
Зимой лётчики теперь уже бывшего третьего отряда, вернее, то, что от него осталось, практически не летали. Про них, казалось, забыли все. Самолёты, которые ещё не успел распродать Галимов, сиротливо стояли на своих стоянках, по пояс занесённые снегом.  Правда, два самолёта к полётам готовили ежедневно: один для санитарной авиации. Второй - для аварийно-спасательных и поисковых работ. Но ни тот ни другой в воздух не поднимались. У санитарной авиации края давно не было для этого денег, и они перешли на автомобили.  Каково ехать зимой на автомобиле несколько часов больному человеку, нуждающемуся в срочной операции, никого не интересовало. А поднимался он в воздух лишь тогда, когда где-то в районе становилось плохо какому-нибудь ответственному чиновнику. Для простых смертных самолёты почти не вызывали. Ну а в полётах спасателей и поисковиков не было необходимости – никто нигде не падал, не садился на вынужденные посадки. И дежурные экипажи целыми сутками слонялись по аэропорту, изнывая от безделья. Да и их бы давно сократили, если бы не приказ управления.
О Григории Долголетове тоже никто не вспоминал. Он автоматически каждый день приезжал на работу и также, изнывая от безделья, ждал вечера, чтобы уехать домой. Его лётчики на работу приезжать перестали, просто звонили и, убедившись, что никому не нужны, сидели дома. А последние два месяца секретарша перестала приглашать Григория на еженедельные расширенные оперативки к генеральному директору, и он довольствовался только селекторными, которые проходили по утрам ежедневно.
Доложив, что в отряде изменений нет и работа (какая к чёрту работа!) идёт по плану, запланировав на следующий день два очередных экипажа, можно было уезжать домой. Так и делали попеременно с помощником. На него Григорий мог положиться вполне, так как помощник был бывшим пилотом, списанным ВЛЭКовскими эскулапами по состоянию здоровья, и штабную механику лётной деятельности знал хорошо.
Удивительное дело, но заработную плату им платили исправно, и это возмущало некоторых пилотов из первого отряда.
- Зачем нам эти Ан-2! – роптали они. – Пусть выделяются в свою отдельную кампанию. Почему мы должны их содержать? И вертолёты, кстати, тоже. Что там Галимов про это думает?
На разборах первого отряда генеральный директор соглашался с ними, но дальше слов дело не шло. Потом стали поговаривать, что отсоединение авиации ПАНХ от авиакомпании не выгодно Галимову.
- Вы посмотрите, сколько техники уже продано? – говорил Вадин. – А по какой цене? Вон несколько вертолётов продали по цене старых «Жигулей». А куда делось несколько АН-2 вообще не ясно.
- Что ты этим хочешь сказать? – вопрошали его непонятливые.
- Только то, что наш генерал начал строительство огромного коттеджа в соседнем посёлке, - просвещал непонятливых Палда. – На какие шиши? А новый джип у него видел? Тебе всю жизнь на такой не заработать, даже если жрать и пить бросишь.
- Ёлки-палки, куда прокуратура смотрит?
- Ха-ха-ха! – раскатывался своим неподражаемым басом Палда. – Куда надо – туда и смотрит.
- Кстати, технический директор тоже от него не отстаёт.
- Слышал я, что и все самолёты АН-28 хотят продать. Нам, говорят, они не нужны.
- Эх, демократия! Воруй – не хочу. Не развалят ли так нашу компанию? А ты, Вадин, куда смотришь? При Дунаеве-то всё не так было.
- Никуда не смотрю! – зло отвечал Вадин.  – Нет у нас теперь ни СТК, ни выборности руководителей, как прежде.
- Короче, никакого контроля кроме государственного.
- Ну, этот контроль нам известен, не первый год замужем.
- И это демократия?
- Сам голосовал за неё, вот и пожинай, что хотел.
- Я такого не хотел. Что же это за демократия, если всё в стране разваливается?
- Кстати, наш самолёт Ту-154М вон тоже в аренду сдали в Караганду. Создали там авиакомпанию «ТАН». Летает самолётик в Германию и другие страны. А вот денег от такой аренды не видим.
- Кому надо – тот видит.
- А куда же профсоюз смотрит? Он-то у нас пока есть ещё?
Такие разговоры возникали всё чаще, но на этом всё и кончалось. Худо-бедно, но транспортные самолёты летали, прибыль была, зарплату платили исправно и без задержек. Что ещё надо? Правда, её при Галимове ни разу не повышали, а цены вон растут непрерывно.
Долголетов уже не раз задумывался: а не бросить ли всё и не уйти ли на пенсию? Но на неё и собака-то не проживёт нормально. И только это сдерживало. А от работы давно не стало никакого удовлетворения. Да и может ли быть удовлетворение от безделья? Ушёл бы, если бы была какая-то другая работа. Но в городе практически все предприятия дышали на ладан, особенно те, что работали на оборонку. А в частные структуры берут только молодых, до 35 лет.
В его теперь единственной эскадрилье остались только старички, типа Митрошкина, которым уже за сорок. Он видел, что они уже перестали ощущать себя лётчиками. На работу теперь приезжали не в форме, как раньше. Старая износилась, а новой не выдавали, её просто не было. Первому отряду, правда, летнюю форму ещё давали, чтобы хоть в самолёте видно было, что это экипаж, за границу всё же летают, а вот вместо зимней одежды лётчики давно носили свою, гражданскую. Да раньше бы за такое как минимум строгий выговор можно было получить. А сейчас хоть в джинсах летай.
Григорию уже и не верилось, что когда-то они и зимой и летом не вылезали из кабин и летали ежедневно. От пассажиров отбоя не было, а груз возили по всей громадной территории управления. Помнится, в бытность его ещё вторым пилотом на груз они вылетали на так называемую свободную охоту. Тогда он одно время летал с опытным старым лётчиком Зубовым, который любил свободную охоту больше всего, особенно летом. Старый – это по опыту, а по возрасту – 33 года.
- Не ставьте меня блевотников возить, - взывал он к командирам. – Терпеть не могу, когда пассажиры рыгают. Дайте мне на неделю грузовой самолёт, и я вам привезу половину месячной санитарной нормы для плана.
Самолёт ему давали. С утра они шли на грузовой склад и выбирали груз до какого-нибудь города на предельную полётную дальность. Загружались, брали термос с кофе и бутерброды – и вперёд.  В какой-нибудь Пензе – ночёвка. Утром – снова на склад. Куда есть груз? В Волгоград, Ростов, Краснодар, ещё куда? В Махачкалу? Прекрасно! Грузите.
В Махачкале они день отдыхали, купались в море. Никто их не тревожил, ведь это не пассажирский рейс, выполняемый по расписанию. И командир сам себе хозяин таких полётов. На следующий день с утра снова на грузовой склад.
- Есть срочный груз в Алма Ату, - говорили им. – Берёте?
- Грузите.
Пока грузили ящики, они готовились к вылету. Нужно было проложить на карте маршрут. Быстро подписывали у диспетчера задание, заправляли самолёт – тогда с этим никаких проблем не было – и вот они уже снова в воздухе в беспосадочном перелёте. Ночёвка. Успевали накупить всяких фруктов. Утром – опять грузовой склад. Есть груз до Магнитки? Отлично, это по пути к дому. Грузите. Восемь часов полёта с посадкой на дозаправку в Целинограде (теперь Астана) и они в легендарной Магнитке. Ну а уж оттуда был груз в любой город страны, грузись на выбор.
- Так, где мы ещё не были? – чесал затылок Зубов. – До Москвы? Нет, туда специальный допуск нужен, а у нас нет. В Иваново? Ого! Город невест! Грузите! 
  И вот они вечером уже гуляют в парке БИМ (Большая Ивановская Мануфактура), где в одном конце играет эстрадный, а в другом духовой оркестры. А женщин, женщин! Они танцуют друг с дружкой, потому что мужчин мало. Ну и уж конечно красавцам в лётной форме не будет отказа. В Иваново любили летать все. Особенно с ночёвками.
Иногда их теряли из виду на базе. На седьмой день прилетали домой, бросали на стол начальника штаба полностью исписанное полётное задание с налётом в сорок пять-пятьдесят  часов – и домой. Пару выходных отдыхали – и снова на свободную охоту. Правда, в такие полёты отпускали только опытные экипажи. В таких полётах ощущаешь себя лётчиком, не то, что ежедневно по нескольку рейсов летать в тот же Ак-Чубей, куда и с закрытыми глазами можно долететь.
Ах, какое это было время для авиации! Золотое время. Всё делалось, чтобы лётчик летал. Захватил ещё это время Долголетов. И о нём остались самые лучшие воспоминания в его авиационной жизни.
 А потом постепенно свободную охоту упразднили. Почему? Да потому что начались проблемы с заправкой. В редком аэропорту в АДП не лежало предупреждения: «Заправка только рейсовым бортам до ППП». Загадочные три П – это первый пункт посадки. Григорий помнит, как в конце 70-х и в начале 80-х годов у них в аэропорту сутками простаивали громадные Ан-12, прилетавшие из Магадана.  Их не заправляли, а иногда и не разгружали. Командиры, брызгая слюной, кричали в трубки телефонов о невозможности таких полётов, звонили в управление и даже в центральную диспетчерскую службу МГА – бесполезно. Правда, через пару дней их всё же заправляли и они с проклятиями улетали обратно.
А что было делать, если не было топлива? И это в нефтяном-то регионе. Стране нужны были доллары, и нефть гнали и гнали на Запад. А в поле стали гнить скошенные хлеба, потому что без бензина простаивали комбайны.      
Так вот и закончилась эра массовых полётов на свободную охоту. Такие полёты остались выполнять только самолёты ведомства МАП – министерства авиационной промышленности. Но у тех почти всюду были свои заправки и аэродромы и от Аэрофлота они зависели мало.
Ну а сейчас с керосином проблем нет, проблема стала с оплатой. Нет денег – тебя и не заправят. Мало того – и на запасной не пускали одно время. До абсурда дело доходило. Только сейчас Григорий понял, какая махина развалилась – «Аэрофлот», крупнейшая компания мира. Может, она была где-то излишне и бестолковой, но нынешнее время нисколько не лучше, а во многом и хуже. 
Опытный пилот, Григорий понимал, что долго такое их состояние продолжаться не может, поскольку они практически перестали летать. А лётчику нужно летать, иначе он просто потеряет свою квалификацию.
Как-то к нему зашёл бывший заместитель командира отряда носивший теперь новую фамилию Трутман.
- К прошлому мы уже никогда не вернёмся, - сказал он.- Не думай и не надейся, что через год или два снова будешь работать, как раньше. Этого не будет, Григорий. Почему? Да потому что изменилась вся система ценностей в стране. И никто уже не заставит тебя безрассудно травить землю химикатами ради мнимых прибылей. Теперь нам некого «догонять и перегонять». И химия будет только эпизодическая. Да и в Азию теперь не полетишь, другие государства там уже. Поэтому правильно делает Галимов, что самолёты продаёт. По крайней мере, Ан-2.
- Продаёт, но как? По цене старых «Жигулей».
- Ну, это вопрос другой, - загадочно улыбнулся Трутман. – Там есть нюансы.
- О них я и говорю.
- А сейчас только ленивый не ворует, Гриша. Почему им там, - мотнул он головой куда-то за плечо, - можно государственную собственность «прихватизировать» - а там миллиарды – а другим нельзя? Можешь объяснить? Или ты считаешь, что всё там делается честно? Откуда вылезли никому не ведомые Абрамовичи, Гусинские, Березовские и прочие? Ты читал Гарольда Роббинса, его романы «Наследники» «Торговцы грёзами»? Как там сколачивались первоначальные капиталы? Так вот у нас страна переживает то же время. Никакой большой капитал не сколачивается честно за год-два. Его иные всю жизнь сколачивают. А разбогатеть неожиданно честно нельзя. Но память человеческая коротка иногда. Уже у их наследников никто не спросит, как был сколочен их капитал. Так-то вот.
- Выходит что же, воруй налево и направо?
- Почему же? В основной своей массе людям воровать нечего. Вот, к примеру, что ты можешь своровать? Ничего. А воруют те, кто распоряжается материальными ценностями и финансами. Но с умом воруют. За что ты, например, придерёшься к Галимову? Документы на продажу самолётов оформлены. Дешево? Ну и что? Так договорились. Это ещё не преступление. А откаты попробуй, докажи. Да и кто в наше время будет этим заниматься? Каждый свой карман набить спешит в этой неразберихе. Подожди, он ещё и Ан-28 продаст и Ан-24. 
- Доказать-то можно, но ты прав, - покивал головой Долголетов, - некому доказывать. Ну откуда у него мог, например, появиться джип стоимостью 150 тысяч долларов? Что же, это трудно вычислить? Он же и года не работает ещё.
- Те, кому положено вычислять и доказывать тоже любят деньги, - улыбнулся Трутман.
Ещё бы ему про это не знать. У него сосед по даче – прокурор района, за пару месяцев такую домину в три этажа отгрохал, что и в дурном сне какому-нибудь работяге не приснится. А рядом директор центрального рынка не меньший особняк  отстроил.
Они тогда долго сидели и, как, уходя, сказал Трутман, расставили точки над I. Кстати, о нём тоже ходили слухи, что он вместе с первым заместителем по наземным службам – родственником Галимова, занимается тёмными делишками. Например, отправкой бочек со спиртом в соседние регионы на самолётах министерства авиационной промышленности. А спирт нелегально вывозится с расположенного неподалёку  водочного завода.   Ну, тут, как говорится, рыбак рыбака видит издалека. В 17 году была первая еврейская революция, сейчас началась вторая. Да здравствует первоначальное накопление капитала!  Чем-то всё это закончится?
Существовавший ранее отдел применения авиации в народном хозяйстве Галимовым был расформирован. Да он и действительно стал не нужен. Ибо никаких заказов на авиацию ПАНХ не было. Раньше в это время уже были сотни заявок, сейчас – ни одной. Оно и понятно: колхозы разваливаются, их просто бросили и забыли, тут уж не до самолётов. Зарплату нечем платить.
Не лучше положение и в нефтянке. Правда, какая-то добыча нефти идёт, и труба что-то ещё пока качает.  Дело в другом.  В нефтянке, как и в газовой сфере, разгорелась нешуточная борьба за делёж государственного пирога. И тут уж тоже не до самолётов и вертолётов. Сколько уже было заказных убийств по стране в этой сфере? Десятки, если не сотни. Что ж, всё идёт по законам дикого рыночного капитализма. Да было бы удивительно, если бы в России было иначе. Про это рассказывали нам ещё в школе. Вот, мол, как там у них плохо. Дожили и мы. Гордитесь, люди. Вся страна превратилась во второй Чикаго.
Но у них там – вот штука-то какая! – уже давно этого нет. Они через это уже прошли. А что в России? Раньше нефть принадлежала всем хотя бы формально, теперь открыто принадлежит нескольким кланам.*

* Забегая вперёд. Вот что писала газета «Правда» в январе 2008 г. «Из каждых 100 долларов от продажи нефти в казну России поступает лишь 34, тогда как в США - 60, в Эмиратах - 91. Не оттого ли прожиточный минимум в стране на 700 рублей ниже мирового порога бедности, а средняя пенсия ветерана труда в два раза ниже (!!!) содержания заключённого в тюрьме?». Как говорится, комментарии излишни.(прим. авт.)

Вот что плохо-то. Это шаг к феодальному капитализму? Или куда? Но в век ядерных ракет это опасно.
Примерно такое же положение с газом и другими полезными ископаемыми. И это не в какой-то маленькой забытой в песках Саудовской Аравии, где шейхи уже живут лучше, чем в раю. Это в непредсказуемой России с её холодным климатом и отнюдь не арабским многомиллионным населением. Берегитесь! Ох, доиграетесь! Ага, надеетесь на армию и МВД?  Вам захотелось гражданской войны? Давно её не было. А можете представить, какой она будет?  Нет? Впрочем, она шла все последние годы, начиная с 17-го. Исключая годы второй мировой. А вообще-то …
Самолёты уже наготове. Максимум семь часов лёту и вы далеко от этой непредсказуемой и замерзающей страны. Это, конечно если так и дальше будет продолжаться. Но долго ли там вам будет комфортно? Вон одного достали даже в Мексике. Но когда это было? Сейчас возможностей намного больше. Захотят – достанут. И никакая охрана не поможет. Вот ведь штука-то какая!
 Куда катишься, Россия? Закончится газ и нефть, и кому ты вообще будешь нужна?
И что будет с твоим многострадальным народом?
И вечный вопрос: кто виноват?
 Ничего, разберутся. Но разбираться будут жестоко. Что ж, тут уж, как говорится, подскажет опыт истории. Поэтому не надо бы будить зверя. Пусть он спит и дальше. Ведь одно дело – умирать всем вместе, но сытыми от ядерного заряда, совсем другое – умирать от голода. Не будет нефти и газа, но, чёрт возьми, куда денутся ядерные ракеты? И куда-то они полетят, выпущенные злыми и голодными? С Дальнего востока на … ?.   А кто гарантирует, что не на …
В том-то и дело. Это не батька Махно со своими тачанками.
Так рассуждал зимой 1999 года пилот первого класса командир эскадрильи Григорий Долголетов. Он ли один?
---------------------------

Первый отряд лихорадило. А поводом послужила готовящаяся продажа очередного самолёта  на этот раз  Ту-134. На разборе лётчики, уже не боясь ни Заболотного, ни нового командира отряда Путихина открыто и весьма бурно возмущались подобной политикой, требуя объяснений. Начальники только разводили руками не в состоянии сказать ничего определённого. 
 - Тогда давайте сюда Галимова, - требовали иные, - мы сами с ним поговорим. Его пригласили сюда работать, а не распродажами заниматься.
- Так мы скоро без самолётов останемся, - вторили другие. – Мы его пригласили сюда – мы и снимем. Пусть уходит. Или бастовать будем.
- Это вредительство! – кричали третьи. – Позвать сюда его.
Путихин вынужден был выполнить волю коллектива. Он ушёл к генеральному директору и вскоре вернулся с… директором по экономике Зиминым.
- А этому чего тут делать? – ещё сильнее возмутился коллектив. – Мы кого просили прийти?
Политику Зимина все знали. Каждую оперативку он твердил одно и то же: почти все рейсы нерентабельны и приносят убытки. На вопрос: что делать, он пожимал плечами, мол, руководство пусть думает, я же только констатирую факты. А когда ему задавали вопрос, как же тогда летают на таких же рейсах и на тех же самолётах другие компании и приносят прибыль, говорил, что за другие предприятия он не отвечает. Да и вообще, считал, что самолёт Ту-134 рентабелен только с полной загрузкой.
Всё-таки слово ему дали.
- Генеральный директор сейчас занят, - вышел Зимин на трибуну, - и потому поручил мне выслушать ваши претензии.
- Вот как? Да он просто не хочет с нами встречаться! – выкрикнул кто-то из зала.
- Потому, что ему нечего нам сказать!
- Третий отряд распродал и до нас добирается! Гнать его! 
- Почему распродаёте самолёты?
Зимин невозмутимо дождался тишины и голосом, полным собственного достоинства и убеждённости в своей правоте произнёс:
- Самолётами я не распоряжаюсь. Для этого есть генеральный и технический директоры. Я всего лишь экономист.
- Да какой ты экономист? – удивлённо воскликнули из зала, – ты же авиационный инженер. А если экономист, то объясни, почему кто-то покупает наши самолёты, если они нерентабельны? Кому же они нужны-то такие?
- У нас очень большие аэропортовые расходы, - пояснил Зимин. – Только две взлётные полосы какие! Их же содержать нужно. У других аэропортов могут быть расходы намного меньше.
- Так вот и сокращайте расходы, а не рейсы и самолёты.
- А если мы совсем остановимся – лучше будет?
- Ну и политика!
- Дурдом!
- Точно!
- Ещё хуже!
- Почему при Дунаеве всё нормально было? И самолёты покупали, а не продавали. Работать не умеете.
- Тогда другие цены были, - попытался объяснить Зимин.
- И стоимость билета тоже была другая, - возразили ему. - Экономисты Дунаева ежедневно знали порог рентабельности. Вы сейчас можете сказать, какова она по авиакомпании?
- Таких данных у меня нет, - потупился Зимин.
- Так чего же вы к нам пришли, если не в состоянии ответить на поставленные вопросы?
- Пришёл по поручению генерального директора выслушать ваши претензии.
- Претензии мы ему выскажем, пусть потом не обижается.
Зимин ушёл. Лётчики, пошумев, решили провести профсоюзное собрание. Повестка дня: финансовое положение компании и обстановка с продажей авиационной техники. Постановили: через неделю провести внеочередное собрание и пригласить с отчётом гендиректора, чтобы объяснил мотивы распродаж техники.
Если же он снова проигнорирует решение коллектива, принять решение о недоверии Галимову руководить авиакомпанией. Копии направить в УГА, министерство транспорта и местным  властям.
  ---------------------
Неожиданно и скоропостижно скончался бывший незаменимый и когда-то единственный старший инспектор Никита Петрович Кухарев – гроза всех лётчиков. И только тут поняли: это был настоящий инспектор и ни одного лётчика он за всю свою многолетнюю деятельность не наказал, не разобравшись. Но шороху умел навести. Некоторые молодые пилоты, даже не совершившие никаких нарушений при встрече с ним теряли дар речи. Хотя и виновных-то он не очень часто наказывал самым страшным для лётчика наказанием – изъятием талона нарушений, которое вело к автоматическому отстранению от полётов. И делал он это тогда, когда убеждался, что человек шёл на сознательное нарушение, а не из-за недоученности. И если такое обнаруживалось – тогда уж доставалось его командирам: почему плохо учили? К тому же он сам – бывший лётчик – был хорошим авиационным психологом и методистом. Он не учил пилотов летать, но он учил их, летая, предвидеть ситуацию, смотреть вперёд. Ведь не зря же говорили, что хороший лётчик не тот, который сидит в кабине, а тот, который летит впереди своего самолёта. Он учил лётчиков анализировать не текущую ситуацию, а ту, которая им предстоит по курсу полёта. Во многом благодаря Кухареву, в авиакомпании выработался свой особый лётный почерк, направленный на профилактику лётных происшествий и безопасности полётов.
- Не знаю лётчиков, любящих инспекторов, - сказал как-то опытнейший командир Самохин вскоре после своей посадки без шасси, - но после этого случая я стал относиться к нему с уважением, как профессионал к профессионалу. И это понятно. Мне другое непонятно: как он умудряется вызывать в нас такой страх? Ведь даже многие старые пилоты чувствуют себя рядом с ним неуютно.
- Да, уж, по крайней мере, это не Евстропов, - соглашались с ним.
Евстропова уже мало кто помнил, он работал ещё до Кухарева и давно умер. Но дела его в памяти пилотов живы, они передавались из поколения в поколение. А славен он был тем, что наказывал лётчиков за распитие спиртных напитков… вместе с ним.  И делал это своеобразно. От лётчиков он получил кличку Колченогий, потому что ходил, прихрамывая на одну ногу. Когда-то он, летая ещё на Ми-4, попал в аварию и сильно повредил ногу, получив сложный перелом голени. Кости срослись неправильно, и он стал довольно сильно хромать, за что и был списан.
Евстропов был большой почитатель Бахуса и ещё больший любитель выпить на дармовщину. Обычно он прилетал или приезжал с проверкой на оперативную точку с ночёвкой. Долго ходил, хромая, по аэродрому, выискивая недостатки в организации работ. А где их не бывает. Затем собирал экипаж и объявлял, что их по совокупности недостатков уже можно отстранять от полётов. Но он этого делать не будет, и даёт им время до утра на устранение всех  замечаний.
А вечером в непринуждённой беседе с командиром во время ужина намекал, что неплохо бы было и пропустить по стаканчику-другому чего-нибудь и, величая себя в третьем лице, говорил:
- Инспектор, он отходчивый человек. Глядишь, завтра и забудет все ваши прегрешения.
- Так ведь на точке нельзя! – нерешительно возражали ему.
- Это почему? – девственно удивлялся Евстропов. – Нельзя вам, а инспектору – можно. Вы где-нибудь читали, что инспектору нельзя пить на точке? Хоть один документ покажите?
Документов таких не было. В них всюду фигурировал только лётный состав. Обрадованный командир кивал механику. И на столе появлялась бутылка. Одной, как правило, дело не кончалось. Ну, уж теперь-то им нечего бояться. А утром…
- Ну что, братцы-кролики? – хмуро вопрошал Евстропов. – Нарушений у вас – масса. Что же мне с вами делать? – ворчал, заполняя журнал замечаний. – С такими замечаниями я обязан отстранить вас от полётов. Мало того, вы ещё и спиртные напитки на точке распиваете. Я же вам говорил вчера: мне – можно, вам – нельзя. Говорил или нет? Ну?
- Говорили, - обескуражено отвечали лётчики.
С садистским наслаждением Евстропов продолжал издеваться над ними.
- Ума не приложу, что мне с вами делать? – снова вопрошал он. – Талоны нарушений вам погасить – жалко. Но и не наказать не могу, ведь я же инспектор. А вы его напоили, теперь вот тут болит. Это же надо! – и он хватался за голову.
А командир, уже решивший про себя: семь бед – один ответ, предлагал:
- Так может её поправить?
- Чего? – заинтересованно вопрошал инспектор.
- Ну, эту… голову-то?
Евстропов любознательно смотрел на командира и как бы оправдываясь, произносил:
- Но мне ведь ехать нужно.
- Так вы же инспектор! Машина вон, - кивал командир, - стоит, водитель ждёт. За рулём-то не вам сидеть.
- А что, пожалуй, верно, - нехотя соглашался Евстропов, глубокомысленно почёсывая подбородок.
Тут уж экипаж – ни грамма. А Евстропов, приложившись, пару раз к бутылке, добрел. Приложившись, третий раз, произносил:
- Хотел я вам талоны погасить, но жалко вас, сам ведь когда-то летал. Поэтому объявляю вам выговор. Обо всех недостатках сообщу на базе командованию, кроме вот этого, - щёлкал ногтем по изрядно опустевшей бутылке. – За это сами знаете, что бывает.
Его благодарили, и инспектор благополучно отбывал на другую точку. Так он гастролировал несколько дней и на базу приезжал помятый и опухший, ибо кое-где с благодарностями бывал перебор.   
В дальнейшем, когда эту слабость Евстропова  раскусили, лётчики перестали его бояться. А бутылка всегда была в запасе в каждом экипаже. Тут уж, как говорится, не извольте беспокоиться. Но на нервы пилотам он действовал своей непредсказуемостью.
Так было несколько лет, пока не пришёл к власти Бобров. Он, узнав об этом, без лишних слов распорядился Евстропова уволить. Бобров знал очень многих лётчиков  старой формации, которые не боялись говорить с ним на «Ты». Они-то и рассказали ему про инспектора. После этого тихо и незаметно Евстропов исчез. Целый год его вспоминали, но вскоре забыли. А на его место пришёл ещё более страшный инспектор Кухарев. Он ничем и никогда не провоцировал лётчиков, но почему-то его боялись много больше, чем Евстропова. Какая-то своеобразная «генная» зависимость, передающаяся среди пилотов по наследству. Да и что говорить: во все времена во всех лётных происшествиях винили лётчиков. За исключением, конечно, элиты. Эти падали и ломали самолёты по своей вине, но… попробуй их обвини. И обвиняли других.  Было такое, было. В авиации просто списать вину на другого человека, ибо, где-то кем-то не затянутая гайка может быть причиной происшествия. Ого, да ещё какого! А может и не быть, но если нашли, что она не затянута и не законтрена…
Причинно-следственные связи в авиации ясны, но, порой, непредсказуемы. 
Никита Петрович Кухарев умер тихо, быстро и незаметно. Все, кто знали, приехали проводить его в последний путь. Но лётчиков почему-то было мало. Хотя это было и не заслуженно.
А, может быть, так провожают всех? Каждому своя эпоха, свой возраст, свои люди.
А буквально через неделю умер бывший много лет секретарь парткома Леднёв. Некрологи  висели  на  всех проходных и в штабе авиакомпании. Ничего плохого люди о нём не говорили, но и провожать его в последний путь мало кто пошёл. Просто подходили, читали некролог и молча отходили. Да и действительно, кто он им был? 
А некоторые злорадствовали.  Ах, жизнь, ты жизнь!
И если Кухарева вспоминали, что он был когда-то военным лётчиком и возил никому не нужные атомные бомбы днём и ночью, патрулируя на своих стратегических бомбардировщиках пол мира и пугая ими всю планету, то Леднёва почему-то не очень вспоминали, что он ещё успел повоевать за правое дело. Он был штурманом авиационной эскадрильи и бомбил Берлин в 1945-м году. А начал войну в конце 1943 года.
Кто же знает, но, видимо, нажимать кнопку сброса бомб с высоты нескольких километров намного легче, чем просто нажать на курок карабина, целясь в конкретного человека. Видимо поэтому у Леднёва было много наград. Одной бомбой он мог убить много больше, чем пехотинец из автомата. Хоть и за правое дело. А вот у Кухарева наград почему-то почти не было. Не потому ли, что не нажимал кнопки и не сбрасывал свои бомбы?  Не дай-то бог! Хватит и Хиросимы.
А через месяц похоронили и Матвея Филипповича Агеева. Галимов почему-то распорядился привезти гроб в аэропорт.
- А это зачем? – спрашивали лётчики.
- Ну, как же, он был замом Боброва, - возражали им. – Они это всё, - вертели головой окрест, - начинали.
- Бобров был лётчик с большой буквы, а этот кто? Он что, летал, строил?
И тогда возражать было нечего. Оказывалось, что Агеев когда-то был весьма посредственный инженер на перроне. Но за свой «подвешенный» язык вскоре стал руководить комсомолом, потом – партийной организацией авиационно-технической базы, затем стал замполитом объединённого отряда. И проработал на этой должности до пенсии. И ещё работал бы, если бы не пресловутая горбачёвская перестройка. 
Говорил он хорошо, и слушать его любили. И не потому, что верили в его обещания, нет, просто любили слушать его, как артиста. И Боброва за это любили. И Дунаева. Хотя, последний, и не такой уж был любитель говорить и тем более обещать.
А ещё удивлялись перевоплощению Агеева. Он, привыкший за много лет спать в президиумах на многочисленных бесплодных заседаниях и не менее бесполезных совещаниях с открытыми глазами, мог тут же проснуться и произнести такую речь, что, услышь его давно почивший Цицерон – он бы обильно прослезился и посчитал бы себя ничтожеством.  Да и куда ж ему! Тогда ведь не обещали древние своему населению, что «наше поколение будет жить в коммунизме». Не дожил до него и Агеев. Но для себя и своей семьи он строил его по мере сил своих и способностей. И неплохо строил. Как и Бобров и Леднёв. И тысячи других, как они.
За счёт кого строили?
- Правда, что Агеев умер? – поинтересовался  Устюжанин у Павды.
- А ты что не слышал? – покосился на него Володя, ожидая подвоха. – Умер.
- Точно?
- Точно!
- То-то смотрю я, он в гробу  в штабе лежит. А он перед смертью потел, не знаешь?
Володя немного подумал и сказал:
- Он – не знаю, но ты сейчас вспотеешь.
- За что?- отскакивал в сторону Пашка. – Уж и спросить ничего нельзя!
Обо всех этих усопших, когда-то имевших большую власть в громадном объединённом отряде, где работали тысячи, люди вспоминали с каким-то равнодушием, как будто они жили и работали не рядом с ними, а где-то в какой-нибудь далёкой Австралии.
Да и вообще, как давно это было! Ещё при социализме. Как будто в прошлом веке. Как будто  в прошлом тысячелетии. Впрочем, так оно и было.
---------------------------------------
Вторую неделю Шахов лежал в кардиологическом отделении центральной больницы Бронска. Инфаркт, хорошо, что не обширный, подловил его прямо во время занятий в учебном центре, где он преподавал аэродинамику самолётов и руководящие документы. Но, кажется, всё обошлось, и дело шло на поправку. Врачи уже разрешили небольшие прогулки по коридору, хотя ему казалось, что состояние его такое же, каково было  и до инфаркта.
- Через неделю мы вас выпишем, - сказал лечащий врач, - но предупреждаю: никаких физических и тем более нервных нагрузок. О работе, почтеннейший, пока тоже забудьте. Спокойный и размеренный образ жизни – вот сейчас для вас главное. Ну а через полгода посмотрим. Кстати, мне доложили, вы много читаете. Не увлекайтесь, делайте перерывы. Нельзя читать целыми днями.
Нельзя? А что же ему теперь можно? Целеустремлённый по натуре, не привыкший сидеть без дела и полчаса только здесь Шахов осознал, что значит безделье, хотя и вынужденное. Но мозг не хотел с этим мириться. Что значит – забыть о работе? Чем же тогда заниматься целыми днями? Ну, уж нет, дайте только выйти отсюда! И не нужен ему никакой щадящий режим. Да он и неделю так не сможет просуществовать, ибо полёты, а потом, когда врачи запретили летать,  работа, связанная с полётами других давно стала смыслом его жизни. Ничего другого он не представлял да и представить не мог. Да и что он ещё мог делать, если с юношеских лет в его жизни существовала только авиация, которая, как известно, всегда была уделом молодых.
Он, Шахов, должен был быть благодарен судьбе. Тридцать восемь лет провёл в кабинах различных типов самолётов. Отнюдь не каждому это дано. Уже давно пошёл ему седьмой десяток, но возраста он не ощущает. Не ощущает, несмотря на инфаркт. И всё кажется, что тебе сорок лет. Нет, отдых, щадящий режим – это не для нас. Вон Галимов сократил всех бывших лётчиков, которым за шестьдесят и что? От безделья они начали умирать друг за другом. А его оставил по его просьбе. Наверное, потому, что сам когда-то летал в экипаже Шахова ещё на поршневом самолёте Ил-14. Но как он сейчас посмотрит на него? Решится ли оставить на работе после больницы?
Ах, не так, всё не так в этом мире! Не так всё пошло и в авиакомпании «БАЛ» с приходом Галимова. Как-то собрались ветераны, пришли к нему. Разговор был на «ты». Что ты делаешь, зачем распродаёшь технику? Нельзя жить одним днём, ведь не вечно же будет продолжаться этот бардак. Где потом её взять, если стоят все заводы? На чём потом летать?
Не прислушался. Хорошо ещё, что принял. И вот нет уже одной эскадрильи Ту-134, нет эскадрильи Ан-28 и Ан-24. Самолёты распроданы, якобы за ненадобностью. От самолётов Ан-2 и вертолётов Ми-8 и Ка-26 остались жалкие остатки. Но почему же техника оказалась нужна другим предприятиям, кстати, лежащим когда-то на боку? Взять тот же Оренбург, ту же Казань, Самару, Пермь, Тюмень. Совсем, почти не дышали, а сейчас снова встают на крыло, поднимаются и берут у них самолёты. Вон все Ан-28 купили представители солнечного Магадана. От двух эскадрилий Ан-24 осталось два самолёта. Ан-74 тоже раздали неизвестно куда, и остался стоять на дальнем конце перрона только один последний самолёт. Да и на этот, говорят, нашёлся уже покупатель. А лётчики болтаются месяцами без дела.
 Некоторые увольняются и идут работать в другие предприятия, которые раньше стояли, но воспрянули и – вот ведь парадокс – начали ощущать нехватку лётного состава. Бронских пилотов с удовольствием берут в Оренбурге, Москве, Екатеринбурге, Челябинске, Когалыме, Тюмени, Якутске, Питере. Везде, где авиация начала подниматься с колен. А чего же не взять готовых, да не вчерашних курсантов, которых, кстати, почти перестали готовить, а опытных, пролетавших не один год пилотов. Раньше такое и не снилось. А сколько нужно сил и средств, чтобы из вчерашнего курсанта подготовить лётчика? Труднее, чем из обычного куска металла, да не металла ещё, а руды, сделать сложную деталь.
Вот уж действительно, пророков нет в отечестве своём.  И что интересно, местные власти политику эту поддерживают. Не нужна им собственная авиация. А ведь если бы захотели - могли бы отстоять и собственное территориальное управление, как отстояли его авиаторы Казани. Но им не нужны самолёты, а вот аэропорт нужен. Сколько командой Дунаева было потрачено сил? Первая отдельная авиакомпания с правами территориального управления не сходила тогда с газетных полос и экранов телевизоров. Самолёты с эмблемой «БАЛ» на борту принимали всюду, ибо за ними никогда не было долгов. Не то, что сейчас. А может это удел всех первых? Сверкнуть и… пропасть?
Взять хотя бы последний случай с экипажем Палды. Прилетели они в Надым обычным рейсом, а их не заправляют и не обслуживают. И начинается трёп нервов. Пассажиры подняли бучу в аэровокзале. Их можно понять, они купили билет и их обязаны вовремя доставить, куда надо. Ан, нет. Командир идёт к руководителю полётов и тот заявляет: у него указание не обслуживать их и не выпускать в обратный рейс до полного погашения задолженности. Тогда он звонит коммерческому директору аэропорта Надыма домой и тот говорит то же самое. Звонит в ПДСП Бронска, там разводят руками: а мы-то причём?
- А кто, чёрт возьми, причём? – орёт в трубку взбешенный Палда. – Я что же сюда по собственной прихоти полетел? Принимайте там какие-то меры, пока нас тут пассажиры не разорвали.
- Двенадцать ночи, - ответили, - и начальство всё спит. Утром разберутся.
- Утром? - взревел Палда. – А что нам тут до утра делать?
- И вы спать идите, - меланхолично посоветовали ему. – Чего ж делать, если вас там не выпускают?
Вдоволь наругавшись, пошли в гостиницу. Но там сказали, что у них распоряжение: бронские экипажи не расселять за те же долги.
- Мы заложники бардака, - сказал Палда и приказал механику запустить вспомогательную силовую установку.
- Зачем? – удивился тот.
- Не на улице же нам спать. А без ВСУ в самолёте холодно, тут не лето пока.
- Тонны две керосина до утра сожгём.
- Да хоть пять! Плевать мне на керосин! Раз вытолкали нас сюда в заложники – пусть и разбираются завтра.
Девушки проводницы приготовили импровизированный ужин. Потом поделили салон на две половины и устроились спать в креслах: впереди проводницы, сзади – экипаж.
Обратно они вылетели только на следующий день в обед с нулевой загрузкой. Десять пассажиров сдали билеты, и лететь отказались. Остальные улетели в Бронск  рейсами других компаний. Вот вам и престиж авиакомпании!
Кто-нибудь посчитал убытки от такого рейса и понёс наказание? Галимов на оперативке приказал разобраться. Да чего ж там разбираться, всё ясно, как божий день. Ответ один: нет денег. А директор по экономике твердит: рейсы не окупаются, летаем себе в ущерб. На вопрос, что делать, один ответ: сокращать нерентабельные рейсы.
А это приводит лётчиков в бешенство: да сколько же можно сокращаться? А может сократить коммерческий отдел, руководимый сыном Галимова?         
За последние полгода из компании уволились практически все руководители служб, с которыми работал Дунаев. А это были лучшие специалисты, набранные не по родственным признакам и протекциям. Дунаев этого не любил.
 Результаты не заставили себя долго ждать. А тут ещё непонятно кто и для чего создал авиакомпанию «ТАН», состоящую из одного арендованного у них самолёта. Самолёт этот летал много, но денег в авиакомпании не видели и куда и как они перечислялись, оставалось тайной за семью печатями. Но на оперативках Галимов требовал подробного доклада именно об этом самолёте. И если, случалось, он простаивал, требовал немедленно принять срочные меры. Злые языки утверждали, что компания создана для отмывания денег. Но кем она создана - никто не знал. Да и зарегистрирована была почему-то в другом государстве в городе Караганде. А незнание порождало чудовищные слухи. Дескать, компания предназначена для отмывания денег наворованных местными чиновниками крупных рангов.  Иначе говоря, мафиозными структурами. Галимов конечно всё знал, но он молчал, как рыба в воде. А на всё чаще задаваемый об этом лётчиками вопрос на разборах грубо и нервно отвечал: не ваше дело. Ваше дело – летать.
И в профсоюзе лётного состава не выдержали. Под нажимом совета ветеранов собрали общее собрание. Только так можно было официально заставить Галимова отвечать на поставленные вопросы. А вопросов накопилось немало. Откуда, например, у него громадный немецкий джип? На какие средства строится громадный трёхэтажный особняк с сауной и бассейном и автономным водоснабжением?  И если на эти вопросы он может и не отвечать, собрание – не прокуратура,  то на вопросы производственные обязан дать исчерпывающие ответы.
Как уж там другие, но Шахов-то был уверен, что ответы на вопросы Галимову будет дать трудно. То есть, он может, конечно, как говорится, навешать лапши на уши, но лётчики – не тот контингент, чтобы глотать эту лапшу. И это лишь ещё сильнее их разозлит. И тогда уж – держись, губерния! Во все инстанции пойдут письма от коллектива с требованием разобраться, проверить, наказать виновных. Налетят корреспонденты, телевидение. А они известно, как разбираются. Им нужна сенсация. О-о, гибнет некогда первая независимая авиакомпания! Её разворовывают? Она на грани банкротства! И пошёл по миру резонанс. Хотя, банкротством тут ещё и не пахнет. Но вот всем остальным…
А кому это нужно? И чем больше Шахов про это думал, тем большая поселялась в нём уверенность, что вскоре Галимов должен уйти. Сам ли или по приказу откуда-то, но должен уйти. Ибо резонанс – это очень опасная штука. И куда-то от него потянутся трещины?
         ----------------------------
                продолжение следует