Рабочий день начинался в 6 утра. Для того, чтобы в 6 утра быть на месте, вставать надо минут за 20 до пяти. Весь дом спит. Чтобы никого не разбудить, быстренько захлопываю будильник и сразу поднимаюсь – я точно знаю, что если полежать , постепенно отходя от сна, как это и положено, то скорее всего усну снова, и тогда на работу точно опоздаю. А опаздывать я не привык, хотя в данном случае опоздание не будет иметь никаких последствий: начну я мыть очередной гектар полов на 5-10 минут позже – это никого не волнует, никто не отметит мое опоздание точно так же, как и своевременный или преждевременный приход. Но привычка есть привычка, она уже в моем организме твердо прописана. Все мои сотрудники по прошлой жизни знали: если встреча назначена на 2 часа, то я появлюсь в 2, ни минутой раньше, ни минутой позже, часы проверять можно. Почему? Да все очень просто: терпеть не могу, если своим опозданием заставляю людей ждать, и, соответственно, не люблю, когда ждать заставляют меня. А придешь раньше – можешь помешать. Ни к чему это. Лучше во время. Поэтому я встаю сразу, тихонько прохожу в ванную, закрываю за собой дверь, и приступаю к необходимым процедурам. Потом прохожу на кухню, а там уже закипает чайник, бутерброды готовы к употреблению, и еда для обеденного перекуса упаковывается.
- Чего ты вскочила? Неужто не управлюсь? Иди, спи.
- Ага, так голодный и уйдешь. Сейчас лягу. Лекарства не забудь.
Ну что ты будешь с ней делать? Одно слово – жена, вечная хлопотунья, заботунья, вечная наставница и зануда. Я человек самостоятельный, не раз проверено, но всякий раз думаю – какое же это счастье, что ты от бога мне дана, мать моих детей, бабушка моих внуков.
Минут через 20 выхожу на улицу, спускаюсь между двумя пальмами на тротуар, и, вдыхая свежий утренний воздух, направляюсь в сторону улицы Бен Гурион. Постепенно окончательно просыпаются ноги, руки, тело наливается энергией. Голова становится яснее по мере приближения к улице Ицхак Рабин. Навстречу попадаются уже знакомые лица любителей утренних разминок, спешащих спортивным шагом в погоне за здоровьем. С некоторыми обмениваемся встречными улыбками и ничего не значащими, не требующими ответа вопросами типа «ма нишма», что-то вроде нашего как дела. Прохожу мимо улицы Бен Цви, одна сторона которой застроена, а вторая – горы земли непонятного происхождения, пересекаю улицу Ицхак Рабин, прохожу через проход в антишумовой стене, еще 5 минут и я подхожу, наконец, к ульпану. На часах без двух минут шесть, я уже хорошо размялся и готов к трудовым подвигам. Алекс стоит у оградки и с сонным видом и разглядывает то, что должно стать сквером - н живет рядом, и еще не успел размяться, как я. Площадка возле ульпана уже разровнена, уложены бордюры по бокам будущих тротуаров, и насверлены какие-то ямы по всей площадке.
Наш бригадир Оксана - молодая, крупная, яркая блондинка из Украины конечно опаздывает. Она тут раньше работала одна, но работы много, не управлялась, и уговорила каблана дать ей помощников. Злые языки утверждали, что она уговорила его через постель, но меня это не касается – мне предложили, и я с радостью согласился, так как уже подискивал себе подработку, а она – вот она. Корзина абсорбции, которую нам платит государство в течение полугода после приезда, подходила к концу. Пособие по прожиточному минимуму будут платить только нам с женой, а еще дочь с внучкой. В ульпане учиться еще месяц, без хорошего языка дочери достойную работу не найти, ей предстоит еще учеба – и язык, и курсы по специальности для адаптации к местным условиям, так что подрабатывать просто необходимо. Тем более что мы уже сейчас почувствовали, что того, что мы получаем – недостаточно для более- менее нормальной жизни. Переезжая в Израиль, некоторые сразу бросаются в море невиданных ранее удовольствий, не утруждая себя размышлениями о будущем. Некоторые вынуждены искать любую работу, не требующую языка и квалификации типа раскладки товаров в магазинах, уборщиков, нянечками по уходу за детьми или стариками. Это люди в хороших годах, которых не возьмут на работу по специальности из-за возраста, и матери-одиночки, которым помочь некому. А мы решили, что дочери надо учиться, чтобы со временем стать на ноги. И для этого надо подрабатывать нам, старичью. Так что это предложение было очень своевременным, как нельзя кстати. И теперь вот стою со своим напарником Алексом, жду когда соизволит прийти Оксана – ключи у нее. Вообще-то это детский клуб, ульпан арендует несколько классов, все остальное для детей: два этажа классов, библиотека, спортзал и подвал с художественными классами. Наша задача – подготовить эти помещения к началу занятий, к восьми часам.
- Что-то наша мадам задерживается, - говорю.
А куда ей спешить. До восьми часов она успеет ногти накрасить. Хоть бы пыль вытирала, моль крашеная, - Алекс высказывает неудовольствие, но я уже знаю, чем это закончится.
- Не бери в голову. Дольше чем до восьми часов работать не будем, а деньги те же. Дыши и просыпайся.
В этот раз Оксана опоздала всего на 15 минут.
- Привет, мальчики, - бодрая Оксана пышет здоровьем.
Мальчики оба почти на голову ниже ее, один ей в отцы годен, другой – в деды. Но мы не возражаем, мальчики – так мальчики.
- Привет, Оксаночка, привет, красавица, - Алекс излучает радость и удовольствие.
-Ну как, выспалась?
- Не боись, порядок, - Оксана намек понимает, но это не влияет на ее настроение.
Она открывает дверь и поднимается в кабинет директора. Это ее вотчина: она убирает этот кабинет и еще один и садится за макияж и маникюр. Все остальное – наше поле деятельности. Мы его разделили, знаем кому что делать, хватаем тряпки и швабры – и вперед. Я прошел половину своей территории и спешу в спортзал – там сегодня с восьми до двух часов дополнительные занятия для одаренных детей, зал надо подготовить, вытереть пол и расставить столы и стулья.
- Гриш, ты где? – зачем-то я Алексу понадобился.
- Тута я, тута.
- Слыш, Гриш, - Алекс возбужден, глаза горят, в руках маленький приемничек – слушает
новости, - В Бат Яме девчонку изнасиловали.
Мне уже прилично надоела его страсть нести мне весь негатив из новостей, но я сдерживаюсь, не реагирую. Ему, похоже, казалось, что в еврейской стране такого быть не должно, не может быть, потому что быть не может такого в еврейской стране. А тут – чуть ли не каждый день. И он, то ли удивленный, то ли оскорбленный, а может и обрадованный, тащит все это вонючее сусло мне – может ему так легче. Но было в его короткой израильской биографии событие, которое могло бы осесть в мозгах, вызывая злорадство от негатива, раз невозможна месть.
Дело в том, что буквально через несколько дней после приезда он повздорил с каким-то израильтянином, который лез без очереди в кассу магазина. Тот, видимо, считал, что он хозяин страны, а тут понаехали всякие, он что же пережидать их будет! Алекс, мужик невысокий, чуть выше меня, но широкоплечий бугай с серьезным выражением лица, когда недоволен, Он высказал свое недовольство таким образом, что не оставалось никаких сомнений. Израильтянин в долгу не остался, и, хотя они друг друга не понимали, но интонации говорили лучше слов.Недолго думая, Алекс вытолкнул израильтянина из очереди – не лезь. Тот отложил в сторону свои покупки и пошел на Алекса. Выяснение отношений назревало. Вообще израильтяне по большей части не любят стычек и стараются сглаживать углы, не доводя до столкновений. Но Алекс, по старой российской закалке, не ведая намерений противника, решил показать «хозяину», что с нами шутки плохи, что и мы не лыком шиты. Без лишних церемоний он впечатал свой полупудовый кулак в «хозяйскую» челюсть. Ничего удивительного, что он тут же оказался за решеткой. Бедная жена выплатила какой-то баснословный (для нас) штраф, и его отпустили с условием, что он в течение месяца не будет появляться дома ( не дай бог будет на жене и детях зло срывать), иначе будет арестован и посажен. И жил он в сквере – благо лето, каждый кустик ночевать пустит. А жена таскала ему еду, одежки на смену и подкармливала деньжатами. После этого он стал потише, но впечатление от Израиля явно испортилось, что тут же отразилось на восприятии окружающего мира. Вот и бегает он ко мне по нескольку раз в день, принося разные криминальные вести.
- Слышь, Гриш, в Петах Тикве мужика порезали, а в Хулоне машину угнали.
- Тебе все эти прелести не надоели еще? Не пойму тебя – тебя это радует или удивляет? Так радоваться вроде нечему, да и удивляться тоже. Ты же понимаешь – там где есть люди, там есть все. Чего же удивляться? Лучше не обращай внимание.
-Скажешь тоже, не обращай! Ты думал, что здесь может быть такое? А тут только об этом и говорят.
-Да, это точно. О достижениях в передовых колхозах, о доярках и сталеварах ничего не услышишь. А о наших с тобой успехах в поломойстве – и подавно. Так что лучше включи музыку и кайфуй, а то от таких новостей настроение не прибавится. А ты еще их мне таскаешь: уж если переживать так вместе?
- Вот слышишь, слышишь? – и он поворачивает ко мне приемник.
- Не слышу и не хочу. Ты или помоги, давай, или не мешай – времени в обрез осталось, а работы еще невпроворот.
Алекс уходит, раздосадованный, а я продолжаю мыть пол. Вдруг на меня спикировало какое-то насекомое. Летучий таракан размером больше майского жука припарковался на мокром плече. Чувство омерзения, резкий рывок левой рукой – и таракан на полу. Я без колебаний приговариваю его к смерти и немедленно привожу приговор в исполнение. Руки работают, гоняя швабру по полу, а голова свободна и думает себе независимо от рук под впечатлением пережитого приступа брезгливости. Я пытаюсь вспомнить прекрасное четверостишье одного приятеля, которое заканчивается словами « у нас летают даже тараканы», но кроме них ничего вспомнить не могу. Голова ищет рифму: тараканы – обезьяны, тараканы – бусурманы, тараканы – планы. К середине поломойства запомнившаяся строка дополняется собственными строчками, и получилось следующее:
Полеты в космос перестроят мир,
И в этом плане есть большие планы.
В Израиле мы все осуществим –
У нас летают даже тараканы.
Плагиат, конечно, но получилось, кажется, неплохо. А о том, что слямзил, всем знать не обязательно, а тем, кто знает первого автора, можно и не говорить. Да и вообще можно не говорить никому.
Минут за 5 до восьми заканчиваю, переодеваюсь и иду в класс. Занятия, они и есть занятия. Постижение премудростей иврита – дело серьезное. Язык необычный, абсолютно не схож с европейскими, потому сложен для нашего восприятия. Хотя иногда слышу, что этимология известных слов исходит из древнееврейского, ставшего современным ивритом благодаря титаническому труду выходца из России Бен Иегуды.
- Чтоб ему на том свете … хорошо было, - с издевкой над самим собой говорит мой одноклассник Эдуард (на старости лет у меня появились новые одноклассники), - Попробуй-ка эту премудрость одолеть. Если слово не знаешь, то и не прочитаешь.
И верно. В алфавите только согласные, нет слогов. А для, того чтобы составить слог, под согласными ставятся значки-огласовки. Но вся беда в том, что в текстах эти огласовки не ставятся, вот и выходит: знаешь слово – прочитаешь, не знаешь – заминка. Выход один – запоминать слова и закономерности словообразования. Наша учительница Эдна, красивая, улыбчивая женщина лет сорока, ведет занятия с выдумкой и юмором – это нам помогает. Все объяснения она дает на иврите, говорит медленно, размеренно, понимая, что нам нужно время, чтобы слова, ею произнесенные, услышать, уложить в голове, перевести и понять. А когда слов недостаточно, в ход идут мимика, жесты, пантомима, а хороший смех – он всегда помогает, и дело понемногу подвигается. И уже из опыта сегодняшнего дня я могу утверждать, что для людей нашего возраста, не работающих и не вращающихся в ивритоязычной среде, те слова, которые Эдна капля за каплей посеяла в наши мозги, и стали основой наших знаний для повседневного общения. Спасибо, Эдна! Привет, одноклассники!
Занятия длятся 5 часов, в час дня все расходятся по домам. Но мне нужно еще убирать помещения после утренних занятий, готовить их к вечерним занятиям, когда начинают работать всевозможные кружки. Эта работа длится с 2х до 6ти. Домой идти смысла нет - не успеешь обернуться. Мы с Алексом усаживаемся в тени на скамеечке и наблюдаем за суетой в сквере, пожевывая бутерброды. За то время, что мы потели над ивритом, в сквере многое изменилось. В верхней части сквера двое рабочих разравнивают песок на детской площадке, где будут установлены всевозможные удовольствия типа качелек, горок, лесенок. Поближе к нам стоит грузовик, краном снимает с себя деревья и устанавливает их в те ямы, назначение которых мы не сразу поняли. Деревья не такие, как привычные нам саженцы, а уже подростки высотой метра 3. Их корни вместе с землей упакованы в грубую, редкую мешковину, и так и ставятся в ямы, предварительно заполненные водой. Двое рабочих устанавливают их, присыпают землей, заполняя зазоры – все, дерево посажено.
Маленький, юркий тракторишко тащит низкую тележку, в которой уложены стопки квадратных листов дерна. Двое рабочих хватают их за траву, как за волосы и бросают на землю один к другому так, что образуется ровный ковер газона между высаженными уже деревьями. Мы смотрим как завороженные – раньше такого не видели.
- Вот это работа, - говорит Алекс, - Видал? Чик-чак и все готово А ты знаешь как этот газон поливают? Я видел в парке. Вода включается, и из земли под давлением воды выходит телескопическая трубка и распыляет воду по траве. А к каждому дереву подведена трубка капельного полива – и дешево и сердито.
- Да, от этого капельного полива я все время балдею: машины с бочками не ездят, не льют воду. Где надо – только трубки. Просто и выгодно.
- Там у нас вряд ли это возможно: на зиму надо снимать, а весной снова раскладывать, иначе на морозе сразу из строя выйдут. Да и разворуют садоводы, глазом моргнуть не успеешь. А здесь нет огородников, и никому эти шланги не нужны.
Мы жуем бутерброды и потихоньку беседуем.
- Смотри, мужики вроде не торопятся, а работа быстро подвигается.
- Да. Здесь все не так, как у нас было. В общем-то ничего удивительного. Здесь и климат другой, и технологии другие, и люди другие. Все другое. Я до сих пор под впечатлением, все интересно. Но знаешь, все равно часто видится то, наше.
- А что там вспоминать? Что хорошего вспомнить можно?
- Да все. И хорошее, и плохое. Советская власть, конечно, наворочала, но ведь и хорошего много было.
- Ну что например?
- Например? Например нам привили вкус к основным принципам человеческой морали. Мне во всяком случае, точно. Нам привили вкус к образованию. А детские пионерские лагеря? К ним, конечно, можно относиться по-разному, но в любом случае дети были и присмотрены, и при деле. Говоришь были лагеря разные? Ну конечно. Люди разные, руководители разные, воспитатели разные. Но мне везло – не на что обижаться. Да много чего хорошего было. Я, например, вспоминаю как меня учили соблюдать чистоту: брошу что-нибудь на пол, на дорогу, а мне – видишь урну, - подними и брось. Быстро доходит. И это несмотря на непролазную грязь на улице. Но привычка-то осталась. Меня научили уважать возраст, уступать место в автобусе старшим, женщинам. А здесь, я вижу, с этим напряженка. Хотя я прекрасно понимаю, что чаще всего забота о человеке была просто словесной трескотней. Но еще раз говорю – привычка осталась.
- А я и вспоминать не хочу. Бандитизм – на улицу не выйди. Антисемитизм махровый, на уровне подсознания – так тщательно с детских лет в мозги посеяно. Как здесь арабов с пеленок приучают к идее стать шахидами, так что это у них становится мечтой, целью жизни.
- Был и у нас на Алтае антисемитизм, но, похоже, в гораздо меньшей степени. Как мне кажется, все зависело от тебя самого, как ты ведешь себя с людьми. Нет, я не хочу обижаться. Во время войны нас эвакуировали, спасли от немцев. Школу закончил, в институт поступил, работал как умел. С жильем, с питанием туго было, так это практически у всех. Идиотское плановое хозяйство, распределение товаров через профсоюз, талоны … Черт знает что. Полный дебилизм. Еще удивительно, что советская власть так долго продержалась. Давно должна была рухнуть.
- Это почему?
- Вот тебе два примера. Комбайновый завод выпускает хлебоуборочные комбайны такого качества, что ломаются в поле через несколько дней работы. В конце концов председатели колхозов и совхозов взбунтовались и отказались их покупать. А заводу план выполнять надо, попробуй не выполнить. И сходят они с конвейера с определенной плановой скоростью. Куда же их девать? Заставили все заводские и околозаводские площади. Что делать? Позвонили в ЦК. Ну, в ЦК люди умные, опытные. Недолго думая выдали команду: распределить. А если кто брать не будет – партбилет на стол. И распределили, решили проблему. Кому же охота себе карьеру ломать? Комбайны разобрали по хозяйствам, а там разобрали на запчасти. А что на запчасти не годится, осталось гнить на площадках. А теперь представь – сколько народу копало уголек, руду, плавило чугун, сталь. Катали, ковали, точили, собирали. И все - коту под хвост. Какое государство это может выдержать?
А вот другой пример. При Хрущеве еще было. Очередную идею-фикс стал проталкивать: решил создать укрупненные животноводческие хозяйства. Чтобы, значит, обеспечить нас мясом. Причем путем революционным, как и все другие кампании. Приняли постановление – всем хозяйствам передать скот в эти самые специализированные, выстроить там скотофермы, передать туда всех специалистов, выстроив им жилье, передать туда корма. Короче – все преобразования за один год. Но из всех этих мероприятий осуществили только одно, первое – передали буренок. В том числе в совхоз Белокурихинский, в котором зоотехником работала сестра моего сотрудника, секретаря нашей парторганизации. От него все и знаю. Как он, секретарь парторганизации, с издевкой рассказывал об этом образце партийной мудрости. Так вот, коровы есть, зима-морозы есть, а помещений нет, кормов нет, ухода нет. И каждое утро зоотехник обходила стадо и клеймила на убой голодных обмороженных буренок. Мясокомбинаты работают с перегрузкой, мясо в магазинах появилось. А потом все кончилось – и мясо, и молоко. Из всех коровушек удалось сохранить только часть тех, что стояли в помещениях и которым кормов хватило. А коровки, они ведь не могут приносить потомство как свинушки, по одному теленочку рожают. И когда теперь поголовье восстановится? И что удивительного в том, что купить что-нибудь было проблемой? Должен был этот идиотизм когда-то кончиться? Должен. Удивительно, что столько продержался.
-Ну вот, и сам говоришь. Не зря я с трапа самолета плюнул на украинскую землю.
Это фразой Алекс буквально ошарашил меня. Как плетью огрел. Я недоуменно глянул на него.
- Ты серьезно? – я сделал паузу, - Ты это напрасно. При чем тут Украина? Власть дурная, система идиотская, вот на них и кати бочку. Не ожидал.
После такого откровения что-то пропала охота говорить о чем-то. Рабочие использовали весь посадочный материал, и отдыхали в тени. Алекс, видимо, тоже чувствовал себя неловко. Закурил, чтобы себя чем-то занять.
Из ульпана повалила группа резвых пацанов. Я глянул на часы.
- Ну ладно. Надо идти заниматься интеллектуальным трудом.
Первым моим объектом сегодня был спортзал – через пару часов начнутся тренировки баскетболистов. Переодевшись я поднес к двери спортзала все свои инструменты и открыл дверь… То, что я увидел, повергло меня в шок. Челюсть так и отпала, не желая возвращаться на место: весь пол спортзала был усеяно огрызками яблок, овощей, булочек, пит – можно было точно сказать, что дают родители своим детям перекусить в школе. Я какое-то время стоял в растерянности, не зная как поступить. Нот потом все-таки решил привести директора. Я нашел ее на втором этаже, и пригласил посмотреть спортзал. Директор, солидная, уже немолодая , интеллигентного вида женщина осмотрела зал равнодушным взглядом, в котором я, к своему удивлению, не увидел признаков возмущения. А когда я сказал, что такое поведение недопустимо вообще, а для будущей элиты страны – тем более, она спокойно сказала:
- Хорошо. Я поговорю с преподавателем.
Все оставшееся время я не мог прийти в себя. Размахивая шваброй, все думал: как же так, это же дети; если их не приучить к порядку с этих лет, то это перейдет в стойкий характер. Одаренные дети станут руководителями. Чего же они наруководят! В общем до самого вечера эти мысли не покидали мою воспаленную голову. Когда я мыл балетный зал, библиотеку, классы художественного творчества, классы для занятий разными предметами, в конце концов обратил внимание, что везде чисто, приборка требует минимум усилий и времени.
- Может все не так уж плохо, - думалось,- Может это просто какой-то нетипичный случай? Директриса и вправду примет меры?
К шести вечера я работу закончил и уселся на скамеечке передохнуть перед сорокаминутным броском к дому. Работы в сквере тоже закончились на сегодня, и уже можно было понять, каков будет этот сквер. Правая его половина приняла окончательный вид: деревья посажены, газоны постелены, и брызгала уже поливает их, украшая свою работу радужными бликами. Возле детского городка уложен кусочек разноцветного тротуара, и можно предугадать, как он будет смотреться после окончания работ. Должно быть очень красиво.
Когда я рассказал дома о спортзале, моя мудрая жена сказала:
- А раньше ты не видел, что израильтяне – штынкеры? На улицах чисто, красиво – вот и ходи, любуйся. И не морочь себе голову. А лучше ешь быстрее и пойдем прогуляемся, а то я уже засиделась дома.
Мы медленно поднимались вверх по А- Мери, любуясь ее зеленым убранством, изобилием цветов и каким-то ненавязчивым уютом. Улица изгибалась, повторяя профиль холма, постепенно поднимаясь к обзорной площадке и дальше – к скверу Алия Бэт. Мы уселись на парапет и любовались огнями ночного Гиватайма и Тель Авива с его многочисленными башнями. Из-за света с земли почти не видно света звезд. Но вот далеко над морем зажглась какая-то звездочка. Она висела на месте, так что я даже подумал, что это и вправду звезда, которую раньше не видел. Через какое-то время она стала ярче, а потом превратилась в самолет, который, неслышно пролетев в стороне, пошел в сторону аэропорта Бен Гурион. И такие звездочки стали чередоваться одна за другой, и я решил засечь время. К своему удивлению пришел к выводу, что самолеты следуют один за другим иногда с частотой одна-две минуты. Вот это да! Ничего себе!
- Ну вот. Это занятие приятнее, чем считать огрызки яблок на полу, - сказала жена, - Хватит упражняться в арифметике. Пошли, тебе спать надо. Завтра вставать чуть свет.
Это было незадолго до начала интифады, после чего самолетов стало намного меньше, считать их стало занятием неинтересным. Там уже арифметика стала очень простой: один, два, много.
Спать, спать. Завтра снова вставать еще затемно.