В этой небольшой заметке я бы хотел бегло воскресить несколько эпизодов, связанных с Геннадием Алексеевичем Котельниковым. Конечно, для разговора о нем этого безмерно мало. Но начинать нужно с малого. Когда-то – я надеюсь, скоро – такие заметки, воспоминания, впечатления коллег и учеников Г.А. Котельникова о нем, о совместной работе и общении с ним будут записаны, собраны и опубликованы. И, может быть, этот набросок послужит тем маленьким камешком, который, действуя по столь любимому Геннадием Алексеевичем принципу малого резонансного воздействия, вызывает лавину…
1995-й, начало весны. Я, тогда аспирант второго курса, подаю тезисы на кафедральную конференцию, в названии которой возникло необычное и притягательное слово «синергетика». Бегло собрав информацию о науке, представленной этим новым для меня термином, решаю усилить в двухстраничном тексте акцент на самоорганизацию – может быть, для аспиранта это пока сочтут достаточным.
На кафедре мне указывают на небольшого роста суховатого седого человека, сидящего у окна: «К нему». У него очень утомленное лицо, опущенные в стол глаза и сухой, как будто сорванный голос. Я обращаюсь к незнакомцу церемонно-вежливо, ибо не знаю его ранга. Он тщательно записывает мои данные, берет рукопись и внимательно читает ее – непривычно внимательно. Потом поднимает на ее автора взгляд, которого тот ожидает меньше всего – острый, цепкий, молодой, с искрой живого глубокого ума и оттенком неподдельного, чуть ироничного интереса:
- Ну, и где же здесь синергетика?
Хотел ли этот человек, оказавшийся профессором, крупным социологом и ведущим специалистом по синергетике Геннадием Алексеевичем Котельниковым, действительно услышать от аспиранта какую-то связную аргументацию, или же привычно задал свой вопрос, как дотошный, вникающий в мелочи специалист – история умалчивает. Но мне тогда пришлось всерьез доказывать, что принесенный текст имеет хотя бы косвенное отношение к синергетике. Текст он, в конце концов, принял, внеся в него редакционные правки; для меня же этот день стал началом долгого знакомства и впоследствии дружбы с человеком, достойным того, чтобы написать о нем книгу – и не одну…
1996-й год, весна. Мы сидим у него в секции общежития, разложив кипу только что собранных анкет, прямо среди них, на полу. Идет обработка данных вручную, дело спорится. Я диктую шифры вопросов и ответов. Цифры аккуратно, убористым почерком Геннадия Алексеевича ложатся на перфокарты, которые присоединяются к растущей стопке.
- Вот так, глядишь, через две недели и закончим. Еще через две недели подготовишь отчет, посмотрим, что будет вырисовываться. Будешь компот?
Живя один – семья у него до поры оставалась в Кривом Роге – он сам варил себе компот из сухофруктов и карамели, которым всегда угощал пришедшего. Компот пился в процессе работы и беседы легко и незаметно. И этот незатейливый легкий вкус был символом тех встреч, ставших для меня целой школой социологии и жизни.
- Вот, сейчас закончишь с этим, защитишь диссертацию. Защитишь, защитишь – для кандидатской (хитро прищуривается) ума много не надо, там усидчивость требуется. Ну, а там – и докторскую начинать надо писать. Вот я, в твои годы, еще даже в институте не учился, только в тридцать один стал студентом. Так что у тебя запас времени еще очень неплохой. Но все равно зря его тратить не надо.
1998-й год, лето. Заглянув к Геннадию Алексеевичу на его новую квартиру в панельной девятиэтажке, куда он переехал за месяц до этого, мы с моим отцом застаем его на лестничной площадке. Банальный случай – ключ остался в квартире, сквозняк захлопнул дверь. Однако профессор, не впадая в уныние, уже продумал план и размеренно, но настойчиво убеждает нас в его оптимальности:
- Я в армии три раза с парашютом прыгал, так что высоты не боюсь. Теперь, главное, чтобы вы канаты крепко держали.
И через двадцать минут мы, скрепя сердце и стиснув зубы, спускаем его на хитроумной импровизированной страховке с крыши на козырек балкона (благо – последний этаж!), а оттуда – на сам балкон, который, по счастью, открыт. Десантная операция проходит успешно, и уже вскоре мы сидим у него на кухне за столом, и он, довольно смеясь, вдохновенно рассказывает нам разные житейские истории.
2000-й год, лето. Геннадий Алексеевич только что получил квартиру в академическом доме, и мы – группа молодых коллег, знакомых и аспирантов – помогаем ему перевозить вещи из района, отныне прозванного мной «Старокотельниковским», на новое место. Теперь мы с ним снова, как и раньше, соседи. И – главное – жена Валентина Матвеевна и сын Михаил с семьей, наконец, переезжают к нему.
- Геннадий Алексеевич, Вы у нас культовая фигура!
-Почему?
- А мы как строители пирамид – для Вас готовы таскать и таскать, и не устаем. Только веселее становится!
И в самом деле, была какая-то эйфория – от работы ли самой по себе, или же действительно сказывалось само присутствие Котельникова, рядом с которым и для которого хотелось сделать больше, лучше, и быстро уходить от которого не хотелось никогда…
2003-й год, осень. Закончился Второй Всероссийский Социологический Конгресс. После всех бурных перипетий этого памятного мероприятия я, как было условлено, добрался от своей гостиницы «Университетская» до генеральской гостиницы «Союз», в которой останавливался Геннадий Алексеевич. Он уже ждал меня на крыльце окруженного красивым парком длинного подковообразного здания со своей приветливой, открытой, немного ироничной улыбкой.
Мы зашли в гостиничное кафе запастись водой на обратную дорогу, взяли по паре бутылок французской «Vitel», оказавшейся на редкость дорогой, и обменялись несколькими любезными фразами с плешивым социологом лет сорока пяти, недавно издавшим книгу в Москве и осанисто подошедшим к нам со словами «Ну что, коллеги?»
- Крутой! – с иронией кивнул я Геннадию Алексеевичу, когда тот удалился.
- Да, – подмигнув, ответил он, и лицо его стало серьезнее. – Ты тоже скоро будешь крутой – вот допишешь свою монографию… Сколько там у тебя еще осталось?
И потом мы, обсуждая прошедшие события и встречи, долго ждали вызванного такси, а затем долго ехали к Курскому вокзалу по вечерней Москве. Но ощущения досады на «пробки» и медленное движение не было и в помине. Была роскошь человеческого общения, незабываемо соединенная с роскошью зрительных впечатлений от моря то несущихся, то проплывающих мимо огней огромного, так много оставившего и в его, и в моей судьбе города. «Москва! Как много в этом звуке…» И я в очередной раз остро, всей душой ощущал, как много я потерял бы, если бы не было этой поездки, если бы мы не уговорились возвращаться вместе, если бы…
2004-й год, лето. Мы сидим у Геннадия Алексеевича на кафедре, пьем чай с «контиками» – «социологическим», как мы шутили, украинским печеньем, будто нарочно названным в честь Огюста Конта. На окно ложатся первые отблески утомленного июньского заката.
- Так как, ты говоришь, ее зовут – Ирина? А фамилия? Хорошо, будем иметь в виду. До сих пор неплохие аспиранты из твоих студентов получались – вон, даже защитились некоторые. Хоть, – смеется, – и не все по социологии…
- Плохих я Вам стараюсь не рекомендовать, Геннадий Алексеевич.
- Ну, на сегодня я вроде бы все закончил, пора идти. По дороге договорим. Так, компьютер выключил… Бумаги… Вот книга – ты просил… Сигнализация… Выходи, я сейчас следом. Надо еще уборщице сказать, она где-то в коридоре.
И мы – в который раз – медленно, беседуя о том и о том, идем с ним через площадь Технолога наискосок к посадке, где, между колонн знакомых деревьев, листья которых пересыпаны червонным золотом предвечернего солнца, лежит путь к его дому.
2006 год, апрель. Голос Геннадия Алексеевича в телефонной трубке:
- Я вот на днях везу соискательницу в Москву защищать, возвращаюсь двадцать восьмого. Часов в десять, думаю, буду на кафедре. Хочешь, тогда и заходи.
Я помню, что собирался зайти к нему после занятий, в тот самый день, когда…
…Пронзительно синим было небо в день его похорон. Дул молодой, полный порывистых сил ветер. И на ветвях первых, самых ранних деревьев начинали несмело распускаться первые нежные листья.
И невозможно было поверить в случившееся, осознать, передать чувство, которое не сразу облеклось в слова.
...Моя печаль о нем светла, тонка,
Как песня, растворившаяся в небе –
И здесь, в весенней дымке, все как небыль,
А там – текут и тают облака,
Как сны земли о небе – облака.
Он на минуту вышел за порог
Звенящего и солнечного мира...
Вот-вот опять войдет к себе в квартиру,
Все будет вновь – но затянулся срок.
И ждем мы все: когда же выйдет срок?
Мы будем живы снова навсегда,
И будут нескончаемы беседы
О всем, что знает ум и видит сердце,
В пути неспешном, уходящем вдаль,
По золотой дороге солнца вдаль...