Примечания: Джим Моррисон умер в Париже летом 1971 года, официальный диагноз-сердечный приступ .Две фразы на французском языке означают «Как тебя зовут?» и «Сколько тебе лет?». Тольятти- город, где всё ещё выпускают автомобили «Жигули». Митя Большой-это Дмитрий Рузляев,убит в Тольятти в апреле 1998. Модели станков- настоящие.
1.
Три стены помещения, в котором мы находимся, задрапированы шёлком мрачной расцветки. Я сижу на стуле с жёсткой спинкой у четвёртой стены, прямо над моей головой на большом белом экране меняют друг друга слайды, щелчков не слышно.
А жаль, потому что монотонное бормотание учёного коротышки, одетого в вельветовый пиджак, погружает меня в сон. Конечно, свою роль играет и то, что говорит он по- французски, так что смысл его высокомудрых слов от меня то и дело ускользает, а надевать наушник с синхронным переводом я не хочу. Потом поймёте, почему.
В комнате, кроме коротышки и меня, есть ещё один человек. Это- однофамилец, а, возможно , и родственник поэта Льва Кассиля, только в его нынешней фамилии одна гласная изменена. Это- артист, личность известная, одет с тщательной небрежностью, то и дело сверкает своими желтоватыми клыками, что должно означать улыбку. Зовут Венсан. Вот только кому здесь улыбаться? Коротышка занят, ну а мне- совсем не вариант. Списываю эту привычку улыбаться на местный менталитет.
Да. О местности. Мы находимся в самом центре города Парижа, до Эйфелевой башни по прямой -не больше километра. Скорее всего, снаружи всё ещё носится дух Гертруды Стайн, которая пытается вразумить Хэмингуэя с Фитцжеральдом, по узким улочкам, позируя туристам, бродят тысячи непризнанных поэтов, художников , сценаристов, и прочих представителей богемы. А вот с рабочим классом здесь туго. Нету ни одного фрезеровщика.
Если в гомоне средневекового парижского центра вдруг раздался бы вопль : «Фрезеровщика!! Я умираю!»,- он точно повис бы в воздухе. И вопивший бы умер. Потому что единственный квалифицированный представитель нашей профессии молча сидит здесь- в полумраке убранной шёлком студии и слушает едва знакомую речь, изо всех сил сражаясь с дрёмой.
Я при этом- фрезеровщик высокой классификации, одних грамот полный шкаф. Начинал то с простого 6К11, ещё помню, как у него рукоятка сбоила всё время, а дошёл до мощных станков 6ДМ80Ш или даже тайваньских комплексов КМ180. Один из патриархов профессии дед Андрюша в последние годы говорил мне, что научил всему, что нужно.
А дед Андрюша ловил микроны, его мнение значит больше, чем целый килограмм этих евровых бумажек. Последние месяцы перед смертью деда Андрюшу доставлял на работу- только по отчаянной надобности!- сам директор по производству. Дед Андрюша принимал стакан, потом ему массировали пальцы, а потом он подходил к станку, и происходило невозможное.
Он не просто попадал в нужные допуски. Его размеры были идеалом. Мы все ходили вокруг и восхищённо матерились.
Потом дед принимал ещё стакан и ехал домой.
2.
Я здесь потому что всё уже осточертело. Мне надоела московская суета, масляные рожи продюсеров, килограммы макияжа, тупые телодвижения, карманная музыка, глобальный отрыв от реальности и бесконечные разговоры ни о чём.
Мне надоела царящая повсюду самовлюблённость- когда искра таланта, попадая в стакан, услужливо подставленный барменом, издаёт грустное шипение и пропадает на дне. Мне надоели бессильно опущенные руки мужчин и женщины, которые выглядят так, словно одевались две недели, но одеться так и не смогли. Надоело, когда без особой надежды на успех навязывают эту странную сказку для неграмотных детей.
В сказке моего детства дорога к счастью была вымощена жёлтым кирпичом. А теперь вместо кирпича- портреты Бенджамина Франклина.
Так что позавчера, когда приполз опухший после очередной презентации менеджер и поведал про интерес к моей персоне, возникший за пределами Отечества, я особо не возражал. Франция- шманция, какая разница.
Вообще-то я родился и вырос в Тольятти. В следующий раз, когда кто-нибудь захочет вытащить меня из Тольятти, получит гаечным ключом по уху.
Спокойствие, хоть денег и не приносит, по крайней мере, сберегает нервные клетки. Так что, пока не явился этот, с позволения сказать, менеджер, я был спокоен, как Сибирь. Он обнаружил меня в любительском театре ОАО «АвтоВАЗ», где я исполнял роль Квазимодо.
В детстве я много читал. Родители редко позволяли мне прогулки, потому что девочки при моём появлении принимались плакать, а мальчики пытались побить. Выходило всё наоборот, и поэтому возникали конфликты.
Ещё я закончил институт. Родственники настояли на заочной форме обучения.
И мне всегда нравились пьесы. Ну не классический русский репертуар, когда героиня сообщает о том, что деньги кончились, а все стоят вокруг и грустно машут головами, а Шекспир там, Ионеско. Том Стоппард мне тоже нравится. Вот я и пошёл в театр. Режиссёр испугался, но меня взял.
Начал я с роли Бармалея, но постепенно драматургии прибавилось. Кощеем Бессмертным меня бы никто не утвердил, но я играл Карабас-Барабаса, Чудо-Юдо и даже Мартина Бормана. Я твёрдо верил, что это будет лучше ежедневных пьянок.
Дальше разыгралась дурацкая сериальная история. Искушение Фрезеровщика. Поехали в Москву, малыш. Ты здесь только время понапрасну теряешь. Такой талант. Такая фактура. Я отправился на завод и получил двухмесячный отпуск. C некоторым скрипом, поскольку мудрое руководство предвидело кризис на рынке квалифицированной рабочей силы. И с некоторой грустью- я впервые надолго покидал город, к которому привык, и без которого себя не представлял.
Мы соответствуем друг другу: он производит самые страшные в мире автомобили, а я- самые страшные отражения в зеркале. Я- урод,я- достопримечательность, в прошлом году в ходе интернет- голосования на звание самого некрасивого мужчины в мире я занял третье место, причём имел место самый неприкрытый судейский произвол!
Ну ладно ещё победитель- он, действительно… Впечатляет. Но второе место определённо должно было достаться мне, а не этому губошлёпу из Венесуэлы, который и кошку-то не испугает. Рабочего человека зажимают, со времен Горького ничего не изменилось. Николай Балуев занял семнадцатое место.
И я отправился в люди. Мои скитания ограничивались пределами МКАД, я был хорошо одет, портреты старины Франклина безотказно скрашивали одиночество, но- хотите верьте, хотите нет, а я повстречал и Челкаша, и старуху Изергиль, и Семь холмов не позволяли ветрам входить в долину, где бродил я по мягкой траве, и на Каширском шоссе я чувствовал дыхание тёплого солёного морского ветра.
Наверное, я больше взял от Москвы, чем отдал ей.
Занимался я тем, что воплощал на цифровых носителях образы Плохих Парней.
Причём совсем бездуховных- без этих диалогов перед последней дракой, без внутреннего мира, вообще без ничего. Те, кто разговаривают перед решающим выстрелом, окончили МХАТ. А нужен другой типаж. Тупорылый Посланец Страха.
Как выяснилось, это достаточно дефицитное амплуа, а с моей внешностью конкуренция- просто детский садик. Да и просто всё, если разобраться. Мой лирический герой должен или Обманывать, или Запугивать, или Демонически Смеяться, или Беспощадно Стрелять В Испуганную Жертву, или Пытать С Непроницаемым Лицом. Раздавать всем чемоданы с деньгами/наркотиками и забирать другие чемоданы- с наркотиками/ деньгами. Работёнка не пыльная, все остальные художественные изыски оплачивались по двойному тарифу. Но изысков этих было немного.
- Игорь, завтра прямо с утра- два убийства в шестнадцатом павильоне, дальше обед, пару часов погуляем, и потом задушишь женщину в седьмом.
- Она должна орать?
- Нет. Она парализована страхом. Ты там, типа, воплощение зла.
- Тогда- не меньше трёх дублей.
- Зачем целых три?
- Чтобы воплотить Зло!!
- Аа. Хорошо. Макияж тебе нужен будет?
- Нет. Я просто нахмурюсь.
- ОК. Не опаздывай.
А я и не опаздывал. Мы, фрезеровщики, ребята пунктуальные. Не то, что все эти богемные ушлепосы. Ждёшь, ждёшь, уже готов задушить кого угодно безо всякой камеры, а съёмка срывается. Все курят, все друг друга ждут, и неизвестно для чего. Это у них типа кастового признака. В него входят также хмурые физиономии, литры плохого кофе и разговоры о враждебности окружающего мира.
Он их категорически не устраивает, мир. Какой-то он не такой. Ожиданий не оправдывает. В клубах- ужасные официанты, в подъездах- ужасные консьержи, в головах у большинства знакомых и друзей- ужасные тараканы. Тонкая душа творческого человека, величественно воспаряя над серой действительностью, постоянно должна считаться с тем, что в любую секунду может последовать фатальный удар мухобойкой.
3.
Так что- сижу в Париже. Коротышка что-то втюхивает Венсану- насчёт мимики злодея, Венсан, похоже не втыкает, но руками машет очень художественно. Я строю рожи. Как и положено живому наглядному пособию.
Хотя слово «строю» то, конечно.. При всей моей привычке к своему лицу.. Мне иногда и самому становится страшно.
Как бы Венсан не начал заикаться, ведь тогда сорвётся весь проект, и денег мне точно увидеть не удастся. Я знаю по опыту, что улыбаться не стоит, и поэтому прошу перерыв. Мы ползём в буфет и пьём неизбежный кофе.
Ещё хуже, чем в Москве. Надо будет попробовать лягушек. Если мне понравится, то я смогу съесть не меньше дюжины этих квакающих тварей. Главное, чтобы этого никто не заснял, иначе тот ещё трэш получится.
После перерыва- ещё немного действия под лозунгом «Мимика и Жест», и я свободен. Этот старый город- к моим услугам.
Вообще Париж слишком красив, для того, чтобы быть настоящим. И вот я хожу и прикасаюсь пальцами к стенам- для того, чтобы убедиться, что они реально существуют. На каждом втором доме висят таблички, что в них проживали Золя, Робеспьер и кто-то там ещё.
В Тольятти таких табличек нету. Если талантливые люди там у нас и проживали, то явно для того, чтобы совершить успешное экономическое преступление. Вот Митя Большой, покойничек, помню, говорил:» Игорян, это ж фигня какая-то! Даже кокнуть никого не хочется, сплошная мелюзга кругом!».
Томление души сгубило Митю. В конце концов мелюзга кокнула его самого.
Я вчера был на могиле Джима Моррисона, и могу засвидетельствовать, что у Мити Большого- в десять раз больше монумент. Хотя Митя и не написал ни одной песни. Я тоже хотел что- нибудь начертать на могиле Джима, но просто не нашёл свободного места. Зато нашёл пару девчонок в джинсовых курточках и с цветами в давно не мытых волосах. При виде меня они разрыдались и исчезли. Видать, решили, что Убийца из песен их кумира всё -таки сумел материализоваться. Винить за это я их не стал.
Лично я убеждён, что у парня не было никакого сердечного приступа. Его просто завалили в клубе, потому что уж слишком сильно он начал быковать. А потом этот эпизод с ванной.. Это всё – для маленьких детей. Хочешь скрыть следы- положи труп в ванну с водой- эту мысль я много раз слышал, причём не от комментаторов с бородками, а от постоянно практикующих людей.
Ну да ладно. Как написано у классика, который тоже похоронен неподалёку:
Похороните мёртвых
Они устали гнить.
Я брожу по тем кварталам Парижа, которые уже лет триста не менялись. На гримасы, в которые превращаются лица прохожих при взгляде на меня, не обращаю никакого внимания. Кстати, гримас немного. Тут же толерантность. В центре Латинского квартала я увидел целую толпу колотивших в барабаны людей, выросших под пальмами, а может быть, и на пальмах, по виду которых невозможно было сказать, что они вообще способны купить билет на самолёт. И таких здесь много.
Я иду, наслаждаюсь моментом, и погода, кстати, вполне себе, и вдруг слышу знакомые звуки. Они сначала какие- то неясные, но постепенно мне удаётся вычленить из городского шума жужжание станка. Похоже, токарного.
4.
Я сажусь прямо на тротуар. На это, конечно же, всем здесь наплевать- хоть на ушах стойку делай. Мимо идёт распаренная, равнодушная ко всему толпа. Воздух хочется от себя оттолкнуть- такой он странный. Смесь паров бензина с потом , табаком и шлейфами парфюма от проплывающих дам.
Если у парижских женщин и остался этот самый шарм, то заключается он в походке. Пять баллов, безо всяких вариантов.
А вот физиономии у них- не очень. Хотя моё -то мнение в расчёт точно никто не примет, от чего накатывает уже привычная грусть.
Гоню её. Надоела. Звук раздаётся из подвала, и я поднимаюсь с тротуара, открываю маленькую, совсем ветхую дверь и спускаюсь вниз. Я иду к этому гулу станка, как крыса подкрадывается к сыру, и ни о чём больше не думаю. Там лампочка, под ней табурет, на котором сидит бандит- по виду среднего качества, и дремлет. Станок стоит в довольно большом помещении, а потом я замечаю маленького человечка с тёмными глазами, который сидит рядом с работающим станком , плачет и размазывает слёзы по лицу.
И ещё я вижу, что он прикован к станку цепью. И что он- совсем мальчишка. Откуда-то из Африки. Когда он меня замечает, то инстиктивно пытается отползти куда-то в угол, но цепь уже натянута, и ничего у парня не выходит. Я подношу палец к губам- не шуми, дескать, и подхожу поближе. Станок похож на наш классический 4К62, только рукоятки по- другому расположены. Слева, в углу два ящика заготовок. Сталь по виду- дрянь полная. Не легированная, так- чернуха.
В руке у парня измятая бумажка. Беру её и вижу, что это какое-то подобие чертежа. Асимметричная втулка, класс чистоты поверхности не указан. Похоже на работу дилетанта, и, скорее всего, так оно и есть. Пока пацан парализован страхом, смотрю на результаты его трудовой деятельности.
Он запорол штук десять заготовок и чуть не угробил сам станок. Те, кто заставили его заниматься этой работой, ещё большие придурки, чем он сам.
Вот, кстати, одного из них нужно срочно навестить, пока он не проснулся. Я много раз видел, как всё это делается, так что повторить труда не составляет. Ему просто покажется, что он крепко спал. Потом возвращаюсь к маленькому токарю.
-Comment tu t appeles ?- пробую я свой французский.
Он выдаёт что- среднее между словами «Аман» и Баран». Я решаю держаться второго варианта.
- Quel age as-tu, Баран?- задаю я следующий вопрос. И не без гордости. Этот язык я изучал часов пять.
Но моя гордость быстро испаряется, потому что его ответа я не понимаю. Мы переходим на язык жестов, и он для начала показывает мне на пальцах, что ему семнадцать лет. Примерно на столько он и выглядит.
Семнадцатилетний баран. Ему нужно выточить почти сотню заготовок, причём
к утру. На мой заданный с помощью рук вопрос- что же будет, если он этого не сделает, парень делает предельно понятный жест. Ладонью поперёк горла.
Я, знаете, не моралист. И криминала мне в жизни уже хватило. Но происходит вот что: я беру из мальчишкиной куртки сигарету, выкуриваю её, а потом извлекаю из ящика пару железяк и ещё раз вглядываюсь в бумажку, которая вроде как чертёж. Потом выясняю, что там со станком. Разболтанный, но в меру. С рукоятками тоже всё ясно.
- А ты не знаешь, для чего вся эта фигня нужна?- спрашиваю я на родном языке. Парень, конечно, пожимает плечами. По диаметру хреновины понятно, что деталью оружия она быть не может, так что я приступаю к работе.
5.
Навыки никуда от тебя не денутся. Железо правда –не фонтан, и поэтому запах немного не такой, но постепенно я втягиваюсь. Баран помогает- подаёт заготовки и упаковывает готовые детали , завёртывая их сначала в промасленную бумагу. По умолчанию я выполняю чистоту поверхности RZ 40, на что-то другое просто не хватит времени.
Ночь коротка,
Цель далека.
К тому же маловато вспомогательной жидкости- сильно не ускоришься, а то можно нарваться на перегрев. Я ловлю ритм. Несколько раз за ночь прерываюсь, чтобы помассировать пальцы, как учил дед Андрюша, и тогда Баран что-то говорит мне, а я почти ничего не понимаю, кроме того, что парень- из Марокко, и раньше работал на заводе, но только грузчиком. И ещё он пытался объяснить, для чего всё таки нужны эти втулки, но тут я уже от него отмахивался. И так ясно, что все эти дела у них- левые. Скорее всего, понашьют там пьеркарденов в соседнем подвале, и в Москву. Там заждались уже новых коллекций.
А я, в свою очередь, пытаюсь объяснить Барану,как и что именно я делаю. Он, гремя цепью, забегает то слева, то справа, в глазах явно мелькает мысль. Вот и хорошо, в следующий раз самому придётся выкручиваться.
За несколько деталей до конца станок всё же ломается. Что- то с проводкой, и тут я бессилен. В крохотном окошке, расположенном под потолком подвального помещения, уже виден свет. Уже проснулись булочники, потом проснутся туристы, и город заживёт своей обычной жизнью, отбросив эту ночь словно никому не нужное воспоминание. Я закуриваю ещё одну сигарету, а паренёк тем временем что-то усиленно тараторит, трясёт мои усталые руки и что –то показывает на пальцах.
Потом я всё же понимаю то, что он хочет сказать. «Ты- совсем нестрашный».
6.
Перед уходом я ещё раз щёлкаю сидящего на табуретке надсмотрщика по башке и поднимаюсь на улицу. Вот он- Париж, воплощённая история. Кстати, в доме, где я всю ночь творил, ранее творил Мериме. Некоторые кафе уже открылись, я захожу в одно из них, и заказываю неизбежный кофе, к которому здесь обязательно приносят маленькую булку. Сюрпризов не будет, кофе- такая же дрянь.
- Hard night, mister ?- спрашивает у меня официант.
-Хард, хард,- бубню я в ответ. Потом выхожу, машу такси и показываю водителю адрес. Хватит на сегодня лингвистики. А опаздывать нельзя.
Всё- таки мрачновато у них в этой студии. Но похоже, что этот рабочий день завершится досрочно, потому что Венсан, только увидев меня, сразу заорал фотографу, что вот это выражение лица- как раз то, что ему нужно, фотограф сделал тысячу снимков, а мой менеджер сказал мне, что дело на мази.