Глава 9. Париж.
Вечером Анри сказал, что завтра они поедут в небольшое свадебное путешествие. Он ведь обещал сторицей отплатить за ее московско-севастопольские муки. И пусть подарком любимой для начала станет Париж! Париж! У Верочки и так голова кружилась от счастья, а это уже было из области несбыточного, нереально-восхитительного.
Париж! Нельзя сказать, что Вера относилась к категории людей, которые говорили про себя: «Один раз увидеть Париж и умереть!» Её все равно тянуло к Востоку с его искусством и неповторимым колоритом. Но Франция пленила еще с детства. Сначала маленьким принцем Экзюпери и Гаврошем Гюго, потом Жерминалью Золя, блеском и нищетой бальзаковских куртизанок, экзистенциалистами и Франсуазой Саган. А поэзия!.. Франсуа Вийон, Артюр Рембо, Шарль Бодлер... Про любимых художников-импрессионистов она могла рассказывать в упоении часами, любуясь иллюстрациями их знаменитых картин, размытых дождем, окутанных поволокой неги и страсти, невысказанных желаний и ожидания. И даже сама пробовала писать в таком стиле. Она прочитала про них все, что было доступно. И сколько школьных докладов и рефератов было сделано, не пересчитать. Это была ее любимая творческая атмосфера, в которой звучали песни французских шансонье.
Что, откуда, почему? Совсем не в унисон прагматичному времени, шумящему на дворе суровым склочным раздраем. Любила. Романтическая утонченная натура. А посетить Лувр, или Нотр-Дам де Пари, и обязательно посмотреть канкан в Мулен Руж, где сиживал знаменитый Тулуз Лотрек... Было чувство, что ей знаком каждый камешек, кусочек набережной Сены, каждое бистро, каждый бутик. Беглянка мечтательно улыбнулась и сказала с горчинкой в голосе,
— Анри, я в России стала нелегалкой, а ты предлагаешь Францию. Родители спрятали мой паспорт. Даже штамп в него не поставить. Какая заграница? Сейчас ты у меня в одном лице: и Париж, и Москва, и Севастополь, и ясный мой свет!
Мужчина нежно погладил ее по длинным, струящимся блестящим шелком волосам, и сказал,
— А кто просто работает волшебником? Ты на десять дней станешь Вероникой, взрослой двадцатипятилетней французской женщиной. Но это только для паспортного контроля, пустая формальность, когда будем проходить через VIP зону. Не волнуйся, все будет нормально. — Для романтической Веры стать на время «официальной контрабандисткой» было настолько увлекательно и интересно, а Анри так убедительно говорил, что ни страха, ни тени сомнений у девушки не возникло. Как скажет любимый, так и будет.
Чудеса! И паспорт чужой женщины, с фотографией Вероники, только отдаленно похожей на девушку. Но если она готова была босиком бежать за возлюбленным хоть на северный полюс, то во Францию!.. Любой расклад устраивал ее, лишь бы быть вместе. Анри были открыты все двери, и на всех путях горел зеленый свет. Из Шереметьева дали телеграмму родителям, что живы и здоровы, вернутся в целости и сохранности через десять дней, и совершеннолетняя дочь их любит и просит прощения за своенравность.
Несмотря на хмурую погоду, Париж в декабре сверкал и переливался рождественской сказкой. Миллионы разноцветных гирлянд освещали улицы города, на которых красовались наряженные елки. Вся Франция готовилась к самому любимому празднику - Рождеству. Повсюду весело шумели многочисленные ярмарки с сувенирами и новогодними украшениями. В Верочкиной памяти эти дни остались волшебным временем света Любви и прекрасного настроения. Анри говорил, что столица в последний месяц года стряхивает с себя сонное спокойствие осени и зажигается в прямом и переносном смысле. Он и сам горел и светился от переполняющих сердце несравненных чувств, так же, как и его юная спутница.
А по всему городу для влюбленных были открыты объятия рождественских рынков, с их очаровательными деревянными лотками, украшениями, подарками, вкусностями. А иногда, захватив с собой термос с горячим глинтвейном с корицей, они, нежно обнявшись, отправлялись бродить по улицам Парижа, обозревать городские достопримечательности. Анри был интересным гидом и водил ее по музеям, выставкам, концертам. А, нагулявшись вдоволь, так приятно было вернуться к себе в отель. Отрешиться полностью от праздничной шумихи и сутолоки. В уютном тихом номере с зашторенными окнами познавать без всякой суеты высокое искусство любви.
Париж завоевал сердце Веры навсегда. С одной стороны, зажигательным канканом в Мулен Руж с брызгами шампанского. Деревьями на Елисейских полях, унизанных сверху донизу красивыми мерцающими гирляндами. Зимним ледяным катком, Galerie Vivienne, где Анри накупил ей и родителям всевозможных подарков. Пикником на Марсовом поле и ужином в знаменитом ресторане «Жюль Верн», находящемся на втором уровне Эйфелевой башни.
С другой, полюбившимся ей волшебным Собором Сакре-Кёр на Монмартре, с гигантским мозаичным изображением Христа. Роскошью и обилием экспонатов в Лувре, великолепнейшими витражами с окном Розы и химерами Нотр-Дам де Пари, где они наслаждались органной музыкой. А перед тем, как войти внутрь Собора, подержались за кольцо на двери: по примете это должно было спасти от «сумы и тюрьмы». И над всем этим возвышалась Триумфальная Арка их Любви! Феерическое время праздничных огней, запахов, вкуса страсти, чувственного неземного полета!..
Десять дней превратились в две недели, которые пролетели, как один миг.
А в Москве, Анри, сделавшийся в одночасье деловым и отчужденным, совершенно неожиданно, сказал, что в силу сложившихся непреодолимых условий, не может проводить ее до дома. Ему нужно срочно отправляться в противоположный путь по долгу службы. Но пусть Верочка ни капельки не волнуется. Ее встретят в аэропорту и довезут. А на связь он выйдет сам. И даже не покружил на прощание. Форс-мажорные обстоятельства! Сколько же будет их в жизни.
Праздник закончился. Но осталось вино, горькое вино печали и разлуки. Чашу с которым, нужно было испить до дна. Без родительского благословения и возлюбленного. Одной.
Глава 10. Печали горькое вино. Форс-мажор продолжается.
Верочку, как и обещал Анри, и встретили, и довезли, и паспорт Вероники забрали. А дом поразил беглянку-парижанку холодом, неуютной неприглядностью. Папа сказал, что мамуля лежит в кардиологии, куда ее отвезли с сердечным приступом, случившимся после дочкиного безрассудного бегства. Нет, папочка не упрекал, не ругал, он даже сказал, что очень понимает и ее, и Анри, но...
А, вот дальше, за границу этого «но», заходить не стал. Говорил, что и маму можно понять. Она так тяжело рожала доченьку. И первая физическая связь с только что родившимся ребеночком разрывается через обрезание пуповины. А вот вторая, самая больная, когда происходит духовное обрезание, и любимый ребенок уходит из семьи, покидает родителей. Пусть даже образно, но начинает жить своей взрослой жизнью. Мама к этому была не готова. Верочка понимающе кивала. И, хотя сама очень хотела детей, но пока не примеряла к себе все эти обрезания пуповины. Но к мамочке побежала сразу.
Та лежала в отдельной палате и выглядела свежей и отдохнувшей. Вера знала симптомы сердечников: синюшние губы, пастозная отечность лица, одышка. У мамы их не было и в помине. Но девушка искренне рухнула на колени перед любимой родительницей, и за все стала просить прощение. Сквозь слезы, которые полились потоком, вперемежку рассказывала и про побег, и про неофициальное «замужество», и про Париж, и про такое внезапное и скомканное расставание с любимым. А мамочка гладила ее ласково по голове, прижимала к груди, пропахшей лекарствами, и шептала: «Все у тебя будет хорошо, детонька, только слушайся нас с папой».
На следующий день ее выписали из больницы, а Вере оформили медицинскую справку, которая стала оправданием почти трехнедельного отсутствия в университете. «Все же, как хорошо иметь дело с медиками», — беспечно подумала тогда девушка.
Но нет худа без добра, а добра без худа. И, единожды солгав, получишь в ответ с лихвой. Кто бы мог подумать, что липовая справка в скором времени окажется настоящей.
Шла зачетная неделя перед первой сессией. И на контрольной по теории графов, сдав которую на пятерку, можно было получить зачет автоматом, случилось непредвиденное. Какая злая рука и зачем раскачивала люстру, висящую на высоком сталинском потолке в аудитории старинного вуза, неизвестно. Но в один момент плафон сорвался с основания и, пролетев пятнадцать метров, спикировал на склоненную над листом с задачами головку девушки. Приземлился... И разбился на сотни мелких осколочков. Мгновенная острая боль от мощного удара сменилась быстрым полетом в нирвану, от которого Вера запомнила только поразившую ее молодость и оптимизм мысль: «Слава Богу, вот и смерть пришла!»
Из обморока ее вывели парни одногруппники, которые быстро вызвали скорую и где-то ухитрились достать нашатырного спирта. Если бы не густая копна длинных волос, небрежно закрученных Верой на затылке, которая явилась своеобразным амортизатором в то злополучное утро, возможно, дама с другой косой и пришла бы за ней.
Но девушке предстояло испить еще не одну чашу горького вина печали-расплаты за родительское ослушание-неблагословение.
А в приемном отделении молодежной поликлиники, куда ее доставила машина скорой помощи, травмированную студентку встретил совсем молодой врач, как показалось ей, даже не доктор, а практикант. Который попросил ее раздеться до пояса. Верочка, несмотря на притупленно-болезненное состояние, улыбнулась и еще раз похвалила себя за то, что не пошла учиться в медицинскую академию. И, конечно, съязвила,
— Вообще-то, лампа у меня не на груди разбилась, а на голове, даже точнее, на шее. Но я понимаю ваше желание посмотреть на красивую девичью грудь. Семи лет обучения в меде не хватило? А давайте я еще горло покажу. Посмотрите внимательно, вдруг увидите через него мою беременность? — про горло был уже явный перебор. Парень покраснел, но случай такой, действительно, имел место с однокурсницей. Когда та пришла в поликлинику с температурой, насморком, кашлем, а терапевт, заглядывая в горло, спросила: «А ты случайно, не беременная?» — то получила в ответ: «А что, уже видно? И кто там, мальчик или девочка?»
И Вера стала учить практиканта, как проверить рефлексы, какие симптомы он должен найти у нее при тестировании неврологических нарушений, чтобы поставить диагноз «сотрясение головного мозга», определить степень тяжести, и... В дверь ворвалась встревоженная любимая мамочка.
Три недели девушка честно отлежала тоненьким грустным пластиком, нашпигованным болью и головокружением, на строгом постельном режиме в неврологии медсанчасти рядом с домом. И десять дней, аккуратно и педантично мамулечка выбирала, вычесывала из ее гривы осколки того злополучного плафона. В деканате было предложено взять академический отпуск, хотя на первом курсе такой привилегии не давали никому. Завхоз был спешно уволен. А о моральной и материальной компенсации родители даже не заявили. Не так были воспитаны. Жива дочка и хорошо. Тем более, Анри прислал самые лучшие и новомодные лекарства. Как узнал?! И практически каждый день ей передавались свежие фрукты и соки. Нянечка хитро подмигивала: «Ну и поклонников у тебя, девонька, да все разные, но все равны, как на подбор. Где же главный Черномор?»
Из больницы Вера вышла тихая и опустошенная с дикими головными болями. Академку брать не стала принципиально, каникулы прошли без нее, свои она досрочно провела в Париже. Экзамены сдавала во время следующего семестра, увеличив нагрузку до предела. Так закончился первый курс ее студенчества.
продолжение следует http://www.proza.ru/2011/09/11/685