ЩЕДРОСТЬ СОЛНЦА
В то утро я проснулась невообразимо рано – в половине шестого утра. Это была беспрекословная работа моего подсознания, которое может все. Наскоро изумившись, я сразу почувствовала прилив энергии и с наслаждением потянулась.
Накануне, возвращаясь в апартаменты на тихой окраине населенного пункта Маспаломас, я остановила такси. К счастью, такой род поездки ненамного превышал по себестоимости использование автобусного транспорта на острове Гран Канария. Тем более к месту моего проживания единственный и последний автобус отправлялся в семь вечера, а возвращалась я в девять.
Водитель такси был похож на местного метросексуала, тщательно подготовленного к выходу в свет. Черные усики, переходящие в аккуратную бородку-испанку, до блеска выбритая загорелая голова, небесного цвета рубашка-поло, брюки со стрелкой и профессионально обработанные лунки ногтей – придраться не к чему, даже если сильно захотеть. Речь водителя соответствовала его культурному облику – чистый испанский язык, без канарского акцента. Обращался парень ко мне, правда, на «ты», что для Европы вполне естественно, здесь пафос как таковой в повседневности отсутствует.
- Ты уже видела остров внутри, в горах? Нет? Ну, тогда ты ничего не видела. Побережье с туристами и отелями – для ленивых.
- Я недавно приехала… Но горы люблю не меньше моря. У меня вообще-то есть мечта городского жителя – стать свидетелем восхода солнца в горах. Наверняка это очень красиво – солнце, встающее из-за горной гряды.
- Да, это настоящее зрелище, точно. Я живу в Сан Барталомео. Работа такая, что вставать рано приходится, или всю ночь работать. Вот, кстати, завтра я заканчиваю смену в шесть утра и буду возвращаться к себе наверняка пустой. Хочешь, подвезу в горы? Приходи тогда к остановке автобуса на Фатагу.
- Если получится проснуться… - уклончиво ответила я. Разговоры с таксистами – это как исповедь в католическом храме, когда священник сидит за шторкой. Необязательность абсолютной искренности ощущает, наверное, если не каждый, то через одного.
Засевшая в подкорку мысль о восходе солнца стала биологическим будильником. Выспавшийся организм отвечал всем необходимым требованиям для проведения интересного и плодотворного дня. Я наскоро привела себя в порядок, собрала сумку и направилась в сторону остановки. Волнуясь, что могу заставить приятного человека ждать, я шустро перебирала ногами. Было свежо, даже сыро. Но весело. Остров, казалось, покачивался под моими подошвами, словно я балансировала на огромной тарелке, плавающей посреди океана…
Доброта водителя соперничала с пунктуальностью. Его белая машина «Рено» выплыла из сизой предрассветной дымки и встала передо мной, как заказанная карета – вовремя.
В глазах уставшего таксиста не читалось ничего, кроме добропорядочности. Машина неспеша поехала, оставляя позади серые мотки гладкого асфальтового серпантина и с десяток божественных панорам. Через двадцать минут мы оказались на высоте полутора тысяч метров.
- Спасибо тебе большое, друг! Пусть тебе встретится богатая невеста!
- А у меня есть такая, - улыбнулся таксист.
- Ну, тогда сына-первенца тебе!
- Будем стараться.
Горный городок со шкодным названием Тунте уже приступил к жизни, согласно одному ему ведомому расписанию. Из кафе поблизости доносился аромат кофе и выпечки, у фруктовой лавки стояли наготове антикварного вида весы, продавец разрезал пополам крупную зрелую папайю; редкие пока машины карабкались в крутую горку с белой колокольней католической церкви, которую по правой стороне фасада дополняло бело-розовое облако цветущего миндаля.
Я поспешила в сторону смотровой площадки, предвкушая волшебство первого луча.
Неторопливое появление солнца уже проступало на склонах гор оранжевым светом. Умудренное светило казалось мне лукаво улыбающимся ребенком, играющим в прятки с обожающими его взрослыми. И откуда блеснет первый луч, было непонятно: рисунок горной гряды красиво заслонял линию горизонта. Современная бетонная площадка не возвышалась над городком, но лучшего обзора некогда было искать.
В ожидании чуда природы я крутилась вокруг своей оси, как щенок вокруг хвоста. С четырех сторон меня обступали горы, до голубого неба, казалось, рукой подать, а чистый воздух хотелось осторожно надкусить, как хрупкий край свежего бизе. И, пританцовывая от радости, я ощущала свою причастность к Вечности, к тайне живой, реальной жизни, совершающейся на моих глазах.
Таинство произошло тихо, незаметно – просто сверкнул внешний витраж церкви, потом стекло окна рядом стоящего дома, а затем и весь пейзаж Тунте поменял свои оттенки и словно задышал, ожил, разом пробуждая все сущее и призывая его к действию…
- Здравствуй, солнце! – произнесла я вслух, уверенная, что светило, так или иначе, слышит меня.
Индийские йоги любят медитировать на рассвете. Ведь встающее солнце излучает колоссальную энергию, которую тело и дух человека способны впитывать, как губка воду. Считается, что пробуждающегося вместе с солнцем человека ждет удачный день.
Вспомнив известную пословицу «Кто рано встает, тому Бог подает», я обернулась навстречу солнечным лучам, закрыла глаза, раскинула руки ладонями наверх и мгновенно ощутила поступающую в меня благотворную энергию. Теплую, щедрую, бесконечную, как любовь Бога. И сразу поняла, что день мне предстоит прожить уникальный.
Завтракая в кафе, я одаривала улыбкой всех и вся: барменшу с заспанным лицом, прохожего, воробья у ножки стола, дерево на перекрестке и даже барную стойку с батареей бутылок. Энергия меня буквально распирала, и я чувствовала, как возбужденно бьется мое наполненное любовью сердце. «Я люблю тебя, жизнь! Я люблю тебя снова и снова!»
Наверное, благодаря именно солнечной щедрости мне и пришла вдруг в голову экстравагантная идея – постричься в полутемной парикмахерской, похожей на старый гараж, у дамского мастера восьмидесяти лет, в черном, нелепо отстающем от головы парике, с толстыми линзами очков и с болезнью Паркинсона.
Трясущимися руками, в которых роговая гребенка периодически ездила по моим ушам и дробно, как слепой дятел, постукивала по макушке, радушный Франциско начал меня стричь, заторможено убирая по три миллиметра со всех сторон. Через два часа титанических усилий он состриг, наконец желаемые три с половиной сантиметра.
Все это время я старалась сохранять спокойствие, напрягаясь, как в холодном кресле стоматолога, и лишь иногда сдавленным голосом просила: «Уши, пожалуйста, не укорачивать!» Мужчины в очереди хохотали и отворачивались, как от опасного трюка в цирке. Однако никто меня не отговаривал. Наоборот – полдеревни уверяло меня, что стрижет Франциско хорошо. Хотя бы потому, что стрижет уже пятьдесят шесть лет кряду. Поэтому я и обратилась к нему с просьбой: «Укоротите мне волосы посильнее. Хочу касаться макушкой неба».
Инструменты у Франциско – лишь проверенные временем, то есть – древнее его самого, и когда он убирал с моей шеи и затылка маленькие волоски опасной бритвой, выстригая ею одновременно «окошечко» вокруг ушной раковины, в ушах у меня трещало так, словно старик орудовал тупой и вдобавок ржавой бритвой. Состриженную мелочь – щетину, застрявшую в волосах, он вычесывал и вычищал обувной или одежной щеткой – впрочем, чистой. Но пахло в этом «антикварном» салоне все равно не розами. Несло немного птичьим пометом, потому что в трех клетках, подвешенных на разных уровнях, жалобно попискивали жидкие канарейки и какая-то редкая, дрожащая, как сам Франциско, серая птичка. Еще тут пахло подпрелым эвкалиптовым веником, на котором висела одна из клеток, тогда как сам веник был привинчен за черенок к потолку – в виде люстры, листьями вниз. Веник не светил и не грел, но на улице стояло лето, жара, а здесь сыроватая прохлада, так что, в целом, все оставалось в пределах логики.
Сижу, терплю, улыбаюсь. Запах свалявшегося паричка самого маэстро тоже далеко не душистый. В нижнем ряду, по центру, у него недостает двух зубов, а руки в цветастой, вышедшей из моды рубахе с рукавами, закатанными по локоть, щедро усыпаны пигментными пятнами и щетиной предыдущих клиентов. Франциско ее не смахивает – похоже, у него ослабло не только зрение, но и осязание.
Рядом стоит второе допотопное кресло – в нем покорно сидит мужчина в стоптанных ботинках и коричневом кургузом пиджаке а-ля Чаплин. Он дремлет с плотно закрытыми глазами, пока его тихонечко, никуда не торопясь, бреет опасной бритвой родной брат Франциско – Маноло. Он моложе, ему семьдесят шесть. Второй куафер тоже – обладатель лысины, но, в отличие от брата, ее не скрывает.
Стрижет Маноло исключительно мужчин. Наверное, потому что он никогда в жизни не был женат. Я, конечно, попросилась именно к нему, когда вошла: у него не тряслись руки, да и на ногах он стоял поустойчивее. Но Маноло стал отмахиваться и ретиво указывать на старшего брата, не находя от неловкости слов.
- В общем, ты меня не хочешь, - пошутила я, нежно улыбаясь и пребывая в умилении от обоих.
- Нет, я могу хотеть тебя сколько угодно, но стричься тебе лучше у него... – немного смутился находчивый Маноло.
Из грязно-желтенькой радиолы модели шестидесятых годов прошлого века не доносится ни звука. Она исполняет роль даже не декорации, а подставки для инструментов. Все звуки здесь – мерное шарканье подошв двух пар войлочных тапочек, писк канареек, да щелканье затупившихся ножниц братьев «Фигаро». Так их окрестила местная газета. Вырезка из статьи с одноименным названием и цветными фотоснимками заслуженных братьев-цирюльников из Тунте висит на салатного цвета стене, в рамочке под стеклом.
Кресло мое стоит спинкой к зеркалу, как вкопанное, и я ничего не вижу, будто снимаюсь в передаче по изменению имиджа «Модный приговор». Так задумано – для пущего эффекта или вящего шока от внезапной смены облика. Когда я пытаюсь проконтролировать процесс моего добровольного оболванивания, мастер горделиво и важно удерживает меня под розовой «попонкой» жилистой кистью руки: «Еще не вечер, сеньора!» Как бы ночь не наступила, - думаю я, однако тактично помалкиваю, обреченно глядя в проем открытой двери на залитую Канарским солнцем улицу, где прохожие машут братьям руками и произносят приветственные испанские слова. Франциско и Маноло радостно отзываются, поднимая руки с опасными бритвами в воздух, словно размахивают мачете. Канарейка в это время мечется по клетке, как кролик из «Алисы в стране Чудес», который боится, что ему «обреют и ушки, и усики».
А люди с удовольствием заглядывают в парикмахерскую – все, кому не лень. Это место аттракционов. Или экспериментов со своей внешностью, как в моем случае.
Возможно, я погорячилась, но Франциско продолжает нудно стричь меня. Дотошно, как истинный перфекционист. Наверное, он специализируется на женской стрижке именно по той причине, что у него, в отличие от одинокого Маноло, есть жена семидесяти девяти лет и четверо детей. Поэтому он и парик носит – дабы жена не променяла его на другого. А лысому Маноло – что? Ему и так хорошо.
Когда Маноло провожает своего благодарного, выбритого клиента, я протягиваю ему фотоаппарат и прошу запечатлеть на память, как меня стрижет дамский мастер Франциско.
Маноло волнуется, подносит фотоаппарат слишком близко к левому глазу и пытается смотреть в поисковик объектива, которого у этой цифровой камеры изначально нет. И, конечно, ничего не видит. Поэтому снимок получается мутным, как глаза у этих стареньких парикмахеров. Его я и оставлю себе на память...
- Приходи к нам еще, - просят братья, - как будешь здесь, просто так заходи!
- Обязательно! – не лукавлю я.
Спасибо тебе, солнце! Ты подарило мне прекрасный день и удивительное знакомство. Старики-братья, с любовью делающие свое дело длинною в целую жизнь, на этом самом месте, посреди узкой улочки Тунте, без пафоса оправдывают свое земное существование. И это восхитительно!
А знаете, кому еще я всей этой уникальной гаммой чувств обязана – помимо аккуратной стрижки, разумеется? Седому высокому старику в мятой кремовой шляпе, который болтался возле парикмахерской, иногда прячась от жаркого солнца в тень дерева. Услышав, как я спрашиваю, сколько стоит стрижка, он стал буквально опекать меня, если не преследовать:
- Ну, так что, будешь стричься у Франциско? Что решила?
- Пока не знаю...
- Иди сейчас. Пока нет очереди. Потом народу будет много.
- Хорошо, хорошо.
Через двадцать минут, увидев, что я пью в баре кофе, он опять спросил:
- Ну, что? Когда пойдешь?
- Иду, иду...
Старик кивает, довольный. Наверное, это их третий брат – болельщик, фанат их искусства. Или просто поставщик клиентов.
- Ну, что? Подстриглась? – строго спрашивает он, проходя мимо меня через два часа.
- Да, отлично, спасибо!
Старик вялой рукой приподнимает потертую шляпу, кивает мне и уходит вверх по улице, как отыгравший персонаж со сцены.
Народу после меня в парикмахерской – никого.
Стоимость стрижки тронула меня до глубины души – семь евро. И мне показались уместными оригинальные чаевые – по три поцелуя каждому «Фигаро» в дряблые щеки, в два приема – по причине долгих проводов и явного желания обоих, чтобы я не поскупилась именно в такой форме.
Возвращаясь домой на закате, я тихо улыбалась случившемуся сегодня.
А ведь солнце встает каждое утро…
Гран Канария, 2010