ВЗОР-4
Сначала дела эти касались только моего духовного просветления, моего внутреннего переустройства: ставил свечки Пресвятой Троице, Христу, Богородице, святым, просил прощение за мою тугую, полуязыческую, срывчатую веру, вымаливал позволения и сил продолжить и завершить написание «ВЗОРа», делился малыми своими деньгами с нищими, которые всё чаще и чаще стали попадаться на улицах, старался побольше радовать знакомых и родных, сдерживал гнев свой, вошедшие в привычку брюзжания, осуждения, негодования, для которых, надо сказать, жизнь наша подбрасывала поводов предостаточно. Словом, дела мои с места стронулись, а уж потом дошли они и до главных моих забот.
В эти дни приснился давно уже оставивший мои почти уже избавившиеся от хмурости и нескончаемой тревоги ночи уплывающий от пристани пароход. Это был старый, двухпалубный колёсник из моего детства. Черно дымя высокими полосатыми трубами, он боком разворачивался по быстрине реки и удалялся в начавшую забываться проточную сумеречную даль... Проснулся я с чистой, уверенной мыслью: «Всё! Надо садиться писать. Хоть по строчке в день».
И тут же подумалось, что не следует метаться по наме-тившимся главам «ВЗОРа», пока ещё не совсем мною представляемым и продуманным; надо начинать с самого начала, с простого вступления, объясняющего предстоящее необычное повествование, а потом – по логике, развивающей тему, и когда черёд дойдёт до неизученного вопроса – неторопливо поизучать его, сколько потребуется, но вести и вести главу да-льше, хоть по одному предложению, хоть по нескольку связанных слов.
Весь день я думал о том, что меня всего больше терзало в последние годы – о нужности-ненужности моего открытия, о написании книги о Великом Законе именно мною и о способности моей проделать эту сложную работу. Видно, кризис проходил, потому как стали появляться тропинки выхода из моей многолетней пустоты.
Да, – связывал я свои рассуждения, – не время сейчас, чтобы «ВЗОР» вызвал интерес у сограждан моих, измордо-ванных и униженных бесчеловечным правлением воспитанников Лубянки, лишь чуточку подновлённых ленинских большевиков. Так ведь состояние подавленности и равнодушной беспомощности – не на века же вечные! Начнет страна выкарабкиваться из страшной своей пропасти, – и подавленность, равнодушие, погружённость только в свои личные проблемы и неудачи сменятся противоположными стремлениями, и тогда «ВЗОР», объясняющий непостигаемые разумом зигзаги нашего бытия, окажется к месту, привлечёт к себе внимание, и авось принесёт пользу. Верно ведь говорят, что если появится у пишущего хоть один-единственный читатель, значит трудился он не зря и назначение свое земное выполнил. Уж один-то чи-татель у «ВЗОРа», может, всё же появится. Стало быть, надо писать.
Основательно поколебались в тот день и великие сомнения относительно лично моей предназначенности писать о вещах наивысочайшего, метафизического плана. Где-то подспудно верилось, что придёт подлинный философ, откроет закон смены состояний, на который я натолкнулся совершенно случайно; рассмотрит его со всевозможных сторон и напишет о нём с безукоризненной профессиональной точностью и основательностью. Однако же теперь показался мне возможным и такой вариант: открытие состоится на много веков позднее или вообще не состоится, и о ВЗОРе не будет знать ни один человек Земли. Значит, и с этой точки зрения книгу писать надо.
Подобным же манером отпали сомнения по поводу посиль-ности предстоящей работы. Пусть как получится, так и получится. Ведь я не претендую ни на писательскую, ни на фило-софскую славу, не тщусь разбогатеть на «сенсационном открытии», не преследую ровно никакой цели, кроме одной-единственной – поделиться хоть с кем-нибудь истиной (хочется верить: истиной), которая мне открылась...
Вот опять же – мне. Почему именно мне – не богослову, не философу и не учёному? Может быть, и это не случайно, а для того, чтобы не было пристрасного, узко-мастеровитого взгляда на проблему и поменьше было занаученности и уверенности в непогрешимости открытия? Однако – если уж Вселенский Разум дал мне счастливую наводку на Общекосмический Закон, если, по мере слабых сил моих, помог понять механику его жизнен-ного воплощения, если убедил меня в его всеохватности и всемогуществе, – что же мне может помешать поделиться всем этим с другими грешными, как и я, людьми? Стало быть, надо писать! И тут остается только одно препятствие. – Препятствие самое главное. Позволит ли мне это сделать Сам Творец...
Еще в те быстро умчавшиеся времена, когда счастливо подвигалось вперед философско-научное чтение, я приметил, что многие древние авторы перед тем, как начать свои трактаты, особенно о Боге и Его творениях, первым делом обращались ко Всевышнему с покорнейшею просьбой разрешить поведать читателям о делах, скрытых сокровенной тайной. Так поступил Платон в прославленном «Тимее», обязав главного героя диалога перед рассуждениями о возникновении Космоса сказать о том, что «просто необходимо, если только мы не впали в совершенное помрачение, воззвать к богам и богиням и испросить у них, чтобы речи наши были угодны им, а вместе с тем удовлетворяли бы нас самих».
Так поступали авторы и более поздних столетий. И даже в тех случаях, когда в произведениях не шла речь о мирозданческих делах. Гоголь в год окончания «Мертвых душ» написал молитву, в которой просил Божественного благословения: «Да появится в настоящем году созрелый и полный плод!» Михаил Булгаков, мучительно работая над «Мастером и Маргаритой», заканчивал каждый вариант романа обращением к Богу, чтобы дал Он ему сил, терпения и таланта довести до завершения главный его земной труд.
Что уж остаётся делать мне, сочинителю незрелому и запоздалому, взявшемуся за сей почти непосильный труд лишь после укрепившейся веры, что Вселенский Разум, видимо, не случайно дал мне возможность добраться до сердцевины Вселенского развития, осмыслить её хотя бы в самом общем и относительно простом виде, выявить формулу ВЗОРа1
1 Видимо, Богу было угодно, чтобы весь этот сложный процесс шёл во мне многоступенчато, с наказаниями меня за поспешные, часто незрелые проникновения в тайны Вечности.
и, может быть, позволит рассказать об этом не только давно уже ушедшим в бесконечный Космос дорогим моему сердцу отцу и ма-тери.
Трепетно, с глубоким почтением и великою надеждой заканчиваю я вступительную главу искренней молитвой:
Пресвятая Троица, Единосущный и Нераздельный Бог наш, Великий Разум Веселенной!
Прости меня, слабого и неразумного, за все грехи мои, вольные и невольные, вчерашние и сегодняшние, тяжёлые, как сиротство, и легкие, как шалость ребёнка.
Дай мне малую толику сил Твоих забыть путаницу путей безверных, выйти к чистым водам Твоим, чтобы омыть грязь с безвольной моей души.
Позволь приобщиться к извечной Тайне Твоей, неохватной, как бесконечность, непредставимой, как вечная Твоя Жизнь, и непостижимой, как всемогущая Мысль Твоя.
Надели меня настойчивостью и разумением, чтобы в Бездне Знаний Твоих открылся мне хотя бы отблеск истинного смысла Космического развития и человеческого бытия.
Дай мне прозорливости и счастливых осенений – как можно полнее познать неожиданно приоткрытый Тобою Великий Закон Общекосмического Развития, осмыслить Его Формулу, понять воплощение Ее в Космическом Бытии и человеческую зависимость от Жизни Вселенной.
Дай согласия Твоего доступно рассказать во «ВЗОРе» о познаниях моих, мучительно давшихся мне в этот трагический и, однако, обновительный для России срок.
Сделай так, чтобы труд мой принес людям пользу; особенно же россиянам, современникам моим, истерзанным эпохой гордыни, безвериия и бездумья.
Сделай так, о Боже, Единосущный и Нераздельный, Пресвятая Троица наша, Великий и Вечный Вселенский Разум!
(Продолжение следует).