Часть I
Второе родильное отделение
2001 год
Страх
Страх. Страх живёт в нашем будущем, а питается нашим прошлым. Это я сама придумала. Хотя на курсах Норбекова нам говорили примерно о том же. В настоящем страха нет, в настоящем нет места страху, в нём есть только действие. В романе Робертсона Дэвиса «Пятый персонаж» главная героиня говорит пятому персонажу уходящему на войну, чтобы он, главное, ничего не боялся, в этом нет никакого смысла. И он пытался не бояться, но тем не менее боялся, и плевать ему было, есть в этом смысл или нет. Кастанеда в своих книгах тоже уделял страху особое внимание. Страх является первым врагом для воина на пути знания, хотя я, возможно, что-то и напутала.
Но страхи тоже бывают разные. Одно дело, когда мы точно знаем чего боимся и совсем другое – страх неизвестности. Это даже и не страх, так, любопытство. В своих страхах мы всегда руководствуемся предыдущим негативным опытом, своим или чужим. Например, я боюсь упасть с крыши, хотя с крыши никогда не падала, но опыт других людей, которые пробовали это сделать, меня убеждает, что это больно и даже смертельно. Или же я боюсь обжечься, тут-то как раз работает мой личный негативный опыт, я точно знаю что это больно. Я ужасно боюсь кататься на лыжах, точнее, скатываться с горы. Когда один раз порвёшь связки на ноге при неудачном падении, ты меня поймёшь. Машина меня как-то сбивала, ничего в этом страшного нет, я даже и не испугалась, больше напугался водитель сбивший десятилетнюю девочку. Сбили меня несильно, так пустяки, шишка на голове, да синяк на бедре, а вот лобовое стекло своей черепушкой я ему разбила. Я тогда больше всего боялась, что об этом узнает мама. И хотя мой личный опыт не был негативным, но я всё равно, переходя улицу, на всякий случай смотрю по сторонам, значит-таки боюсь.
Но иногда страх становится нашим врагом, это сковывающий, всепоглощающий страх. От такого страха цепенеешь, теряешь над собой контроль, способность адекватно воспринимать мир и принимать верные решения. Особенно опасен долгоиграющий, постоянный страх, врачи называют это фобией, например, клаустрофобия – страх закрытого пространства и т.д.
Когда страха нет – тоже плохо, он помогает нам выжить в этом мире. Но он не должен мешать нам, страх должен быть союзником, а не врагом.
Когда я первый раз была беременна, то не очень-то боялась родов. Ну что в этом такого, все рожают, нормально. Конечно, маленько побаивалась, в основном боялась, что меня прокесарят (верно интуиция), а не родов как таковых. Но рожать я, честно говоря, не хотела. Моя беременность протекала на удивление легко, мне было хорошо, я гуляла, ходила в плавательный бассейн, самочувствие отличное, поэтому рожать как-то и не спешила. Просто не хотелось ничего менять в жизни: пелёнки, распашонки, кормления, ночные бдения. А так удобно: ходишь себе, куда захочешь, ребёночек в животе, пить-есть не просит, всё получает через кровь – красота. Единственное о чём я мечтала, это поспать на животе, я всегда засыпаю на животе, а тут такой облом, на спине не заснуть, на боку тяжело, на живот не ляжешь. И ещё, когда я хотела спать, мой малыш просыпался и начинал кувыркаться у меня в животе, те ещё ощущения. В тебе живёт независимый организм со своими привычками и причудами. А попробуй засни, когда у тебя в животе происходит такое. Но в целом быть беременной мне очень нравилось. Может быть поэтому я и переносила своего первенца на две недели, а может быть это просто осо-бенности моего организма.
Приёмное отделение
Наш роддом находится в самом сердце города на улице Рентгена. Это старинное трёхэтажное здание с высокими потолками и въевшейся в стены самой разной инфекцией. Моя мать родила меня в нём, так что он мне дом родной. Я плохо помню что там и как было, видимо, от волнения. Я была уверена что рожаю, были такие схваткообразные боли в области поясницы, мама сказала, что это и есть схватки, пора ложиться и рожать. А вот мой врач из женской консультации о самом главном-то рассказать и забыла или не посчитала нужным вводить меня в курс дела, что такое схватки и как они выглядят. Пора так пора, я с радостью. Мою обменную карту тщательно изучили, спросили, почему я не пересдала анализы на хламидиоз и не сделала повторного ЭхоЭКГ? Нет денег – был мой ответ. У меня забрали одежду, и я вошла в дверь разделяющую мир. Мама осталась там. А я?
Я оказалась в тюрьме. И тут такое началось. Представьте себе юную девочку не знающую, что на хамство нужно отвечать хамством, не умеющую постоять за себя, хрупкую и растерянную, пугливую, как лань. Ну уж это я загнула, в тот момент я больше походила на слоника, с моим-то пузом. Но внутри меня жила лань, пугливая и нежная лань. Меня крутили и вертели, измеряли и взвешивали. Иди туда, сядь там, раздвинь ноги, а я голая! А кругом люди ходят! Я просто сгорала от стыда. Мне сделали клизму, позор, какой позор. Потом обрили тупой и холодной бритвой и отправили в душ. И всё это на виду у всех, конечно, никому не было до меня дела, но я тогда обладала повышенной стыдливостью, я ведь даже никогда не ходила писать с девчонками за компанию, настолько для меня всё это было интимным процессом. Ну почему мой врач меня не предупредила об этом, ведь всё это я могла сделать дома, почему мне ничего не сказала мама, ведь она-то рожала и обо всём знала? Спасибо медсестре Маше, холодной и красивой, как Снежная Королева. Она это делала со мной как-то отстраненно, явно машинально, думая о чём-то своём, огромное ей спасибо, я не так страдала, но всё равно мне хотелось провалиться сквозь землю, а лучше убежать домой. Мне казалось, что я очутилась в лагере для заключённых и меня скоро поведут в крематорий. Обращались со мной, как с вещью, никакого намёка на вежливость. Наконец-то я надела ночную рубашку, голый человек теряет всякую уверенность. Меня повели в смотровую.
С доктором мне крупно повезло. Это был милый молодой гинеколог, очень вежливый и доб-рый. Он подал мне руку и помог залезть на кресло, когда вешаешь 105 килограмм это не так-то легко. Он вытащил из меня что-то, я испугалась, но он меня успокоил, что достал пробку. Я тогда знать не знала что это, но мне всё это не понравилось. Сказал, что воды ещё не отошли, и ушёл. Мне по-прежнему никто ничего не объяснял. После меня положили в предродовую палату. Матрас на кровати просто пропитан кровью, точнее он в клеёнке, но под ней видно, что крови на нём пролилось много и разной, цвета матраса уже и не видать под старыми и новыми засохшими пятнами, стало как-то не по себе. Рядом лежала женщина и кричала, она была в родах, беседовать с ней было бесполезно, да и обстановка как-то не располагала к беседе. Из коридора доносились возмущённые мяукающие крики младенцев. А у меня ничего. Я лежала и наблюдала, пришла медсестра Маша и понацепляла на меня каких-то проводочков, включила какой-то булькающий и пищащий аппарат и ушла. А у меня по-прежнему ничего. Ничего не болит, всё прошло.
Часа через четыре меня отправили на третий этаж в «Патологию». Мне объяснили, что я ещё не в родах, а те боли, что я приняла за схватки, вовсе не схватки, а всего лишь предвестники. Но так как я уже перехаживаю две недели, то меня отправляют не домой, а в «Патологию», я вообще уже давно должна была там лежать. Там меня будут наблюдать и стимулировать.
Патология
И тут я заплакала. Напряжение дня прорвалось наружу. Был глубокий вечер, ужин я проворонила в предродовой. Девочки по палате пытались со мной говорить, но я лишь шумно всхлипывала и рыдала уткнувшись в подушку, отвернувшись к стене. Я жалела себя. Я терпеть не могу больницы. Что я тут делаю? Как хорошо сейчас сидеть дома, смотреть телевизор, пить чай с конфетками. Почему? Почему мне никто ничего не сказал? Какие они эти схватки? Почему мама не рассказала мне о клизме и бритье. Мне было очень стыдно. Первая ночь в больнице самая тяжёлая, ты ещё не адаптировался, никого не знаешь, не знаешь порядков и у тебя ещё не всё есть из нужных вещей. У меня не было денег. На втором этаже был телефон-автомат, но нужны были рублики, я даже не могла позвонить родным. Мобильные телефоны были тогда большой редкостью, ими владели только очень богатые люди. Ночью мне не спа-лось. Чтобы не мешать соседкам по палате я бродила по пустому тёмному коридору, затем спустилась на второй этаж и сидела там на диванчике предаваясь своим горьким мыслям. Тёмный холодный коридор, никого нет, пусто, вдалеке кричат младенцы, и чего они всё время плачут, не кормят их что ли? В отчаянии я написала Саше записку.
Сашенька. Ангел мой ненаглядный, неужели ты меня навсегда оставил? Дорогой мой, любимый, сильный и добрый. Я так хочу прижаться к твоей могучей груди, опереться о твоё сильное плечо. Забери меня отсюда, умоляю тебя, забери скорее, мне здесь так плохо и страшно. Я хочу домой. Я очень скучаю.
Твой слонёнок Алиса
На самом деле мне мешало огромное чувство собственной важности, как сказал бы дон Хуан. Но я не воин, я всего лишь напуганная беременная женщина. И всё же жаль, что в тот момент я поддалась иллюзии мира и позволила ей завладеть моим сознанием. Я относилась слишком серьёзно как к своей жизни, так и к самой себе. Жалела я себя часов до двух ночи, а потом мне это надоело и я пошла спать.
***
И почему женщины не несутся как куры? Вот было бы здорово! Никаких тебе абортов, противозачаточных средств, кесаревых сечений, выкидышей, убийств новорожденных. Снёс яичко, не хочешь ребёнка – сделал из яйца яичницу. А хочешь, так сел и высидел себе маленького, а если он сразу встанет и побежит, как цыплёнок, так вообще здорово! Я представляю себе это так – женщины несутся. Одни предпочитают высиживать яйца традиционным способом, другие, больно занятые, сдают свои яйца в инкубаторы, третьи предпочитают комбинированный вариант, пусть себе яичко большую часть срока находится в инкубаторе, ну а уж последние деньки, так и быть посижу, ведь это так важно, чтобы младенец первым делом увидел свою мать. Представляю себе споры женщин, какой из способов лучше, статьи в газетах и журналах, ток-шоу по телевидению. Учёные защищают диссертации, пишут умные книги. Мнения разнятся. Одни доказывают несомненную пользу инкубаторов: стабильная температура, стерильная обстановка, наблюдение специалистов с помощью сверхсовременного оборудования за правильным развитием плода, другие говорят о духовном общении матери и яйца, материнское тепло не может заменить искусственный организм. Проводятся исследования, соцопросы, но споры не утихают.
А в серванте, за стеклом, на атласной подушечке бережно хранится скорлупка, – Вот из этого яичка ты вылупился пять лет назад, таким вот был крохотулечкой, а сейчас вон какой большой! – рассказывает мама пятилетнему малышу, деловито утирающему сопли пухленьким кулачком. В каждом доме, где есть дети, хранятся подобные скорлупки, хранятся на самом видном месте – главное украшение дома и гордость родителей.
А что же делать с яйцом, которое должно так и остаться яйцом? Съесть? В блокадном Ленин-граде так многие поступали бы, у некоторых северных народностей это тоже было крайне распространено. Но в современном обществе это недопустимо. Я думаю, бомжи бы поедали втихушку собственные яйца, а что? Сама снесла, сама и съем, чего добру пропадать. А интеллигентный человек, скорее всего, сдавал бы яйца в специальные пункты приёма яиц. Оттуда бы они поступали на фабрики, из них делали бы дорогие и жутко полезные крема, лекарства, удобрения и корма для животных. Ведь сдают клиники абортный материал и послед на подобные фабрики в нашем мире, так почему бы в моём выдуманном мире не действовать также. Человеческое яйцо богато витаминами, микро- и макроэлементами, аминокислотами и белком. И почему женщины не несутся как куры? Я даже была бы согласна, чтобы ребёнок рождался слепым и беспомощным, как у многих хищных птиц. Ладно уж, пусть не бегает сразу, как цы-плёнок, но только не гадать: залетела – не залетела, не пить противозачаточные таблетки, не носить эту тяжесть 9 месяцев, отказывая себе в кофе и шоколаде, не мучаться потом в родах, а просто взять и снести яичко. Глядя на кур незаметно, что это очень больно или неприятно: покряхтела, снесла, довольно закудахтала и пошла.
Вы скажете, что млекопитающие не могут нести яйца, это прерогатива птиц. А вот и неправда. Уважаемый утконос – млекопитающее чистой воды, несёт яйца, а потом вскармливает детёнышей молоком и плевать ему на мнения всех учёных мужей планеты.
Ехидная ехидна так вообще неизвестно как потом своё единственное яйцо кладёт в сумку, учёные до сих пор не разгадали этой загадки. Она сочетает в себе и весьма удобный способ несения яйца, как птица, и вынашивание детёныша в сумке, как кенгуру, а кормит своё чадо молоком и не парится. Так за это её называют ещё примитивным животным, нам бы такую примитивность. Хотела бы я рожать, как ехидна, даже согласилась бы на колючки, как у ежа и жить в Австралии, только не рожать в роддоме на Рентгена. Ехидны прекрасно справляются со своими родами сами без помощи акушерок и гинекологов, впрочем, как и весь животный мир в целом.
***
Следующий день показался мне уже не таким страшным. Я познакомилась с девчонками. Нас в палате было четверо: Жанна, Жанна, Юля и я. Одна Жанна лежит здесь уже неделю, все её вены исколоты, ей постоянно ставят капельницы – стимулируют. Вторая Жанна – молодая девчонка, она как и я пришла слишком рано. А вот о Юле разговор отдельный. Этой девушке всего 16 лет. Она очень худая, даже, пожалуй, истощённая. Мне она напомнила испуганную и затравленную зверушку – при первом взгляде на неё в глаза бросались большие, тёмные, бле-стящие, внимательные глаза (каламбур), да именно так – вся Юля состояла из этих глаз, полных страха, любопытства и дерзости. Она поведала нам свою историю, и, хотя у меня есть со-мнения насчёт правдивости, но всё равно её история ужасна.
Её старшая сестра-наркоманка убила родителей и сожгла дом. Сестру посадили, а Юлю отправили в детский дом, откуда она благополучно сбежала. Возвращаться ей было некуда. На рынке она познакомилась с продавцом-таджиком, с ним Юля и стала жить в вагончике, таджик был беден. Она ему стирала, готовила и делала всё остальное, а он её за это иногда кормил и часто бил. А потом его убили. И наша Юля, как переходящее знамя, досталась его другу и соотечественнику вместе с вагончиком в наследство. Этот обращался с ней хорошо, с её же слов, он меня не бьет (велика заслуга), питание трёхразовое: понедельник, среда, пятница, иногда реже. Ела объедки, и в это я охотно верю, уж очень худа была наша Юлятка. От него-то она и ждала ребёнка, этот добрый таджик ни разу не навестил свою женщину.
Я не ем больничную еду. Меня всегда удивляло, как можно из нормальных продуктов сварить такую гадость. Это ж надо очень постараться! А как они варят свой чай для меня вообще секрет, но пить это точно невозможно, это скорее чайный напиток, потому как он так же далёк от чая, как кофейный напиток от кофе. В больницах я лежу редко, но когда уж я туда попадаю, готовит мне мама, это её прерогатива – обеспечивать меня нормальным питанием. А свою больничную еду, дабы не обижать поваров, как-никак старались, готовили, я всегда собирала в банки и отправляла на корм собаке, ей больничная еда всегда очень нравилась – какое разнообразие, какое богатство вкуса, какое сбалансированное питание!
Но на этот раз я изменила своим правилам. Всей палатой мы кормили Юлю, она съедала все четыре порции, уверяла нас, что всё это очень вкусно, причём ни капли не лукавила, изголода-лась, бедняжка. Ей очень нравилось в роддоме: тепло, чисто, светло, кормят, она хотела пробыть здесь как можно дольше, она не знала, куда ей отсюда идти с младенцем. В вагончик? Она боялась, что с малышом её таджик просто выгонит. А уж о том, что у неё не было ни од-ной пелёнки, распашонки и говорить не приходится. На фоне этой бедной девочки я почувствовала стыд за свои ночные страдания. Да и мама уже привезла мне поесть, денег – жизнь налаживалась.
В обед пришёл Саша. К нам, бесплатным роженицам, гостей не пускают, это прерогатива тех, кто рожает за деньги. Поэтому можно было поговорить только через маленькое окошечко, предназначенное для передач. В фойе был сильный сквозняк, у окошечка толпилась уйма народу, все кричали, пытаясь услышать друг друга. Говорить в такой обстановке было невозможно. И тут у меня появилась идея. В правом крыле роддома на третьем этаже была лаборатория, куда во время беременности я сдавала анализы, туда можно было попасть через подвал. А там и выход на улицу. И я рискнула, терять мне было нечего. В подвал ходили курить, но вообще-то ходить туда нам запрещалось, там была раздевалка для врачей, туда же мы сдавали свои вещи на хранение. Через подвал я незаметно прошла в правое крыло роддома и очутилась на улице.
А на улице Саша и весна. И хотя стоял февраль, но было тепло. Ласково грело солнышко, сту-чала капель, в лужах отражалось синее небо. Я выскочила в одном халатике и тапочках, Саша накинул мне на плечи свою куртку, мы с ним поболтали, я пожаловалась на весь этот кошмар, он меня пожалел, пора было возвращаться, но возвращаться было неохота. Тогда я и решила сбежать. Саша поймал машину, и мы поехали к маме. Мама совсем не обрадовалась моему поступку и настояла на том, чтобы я вернулась в роддом. «Ты меня позоришь», – сказала она. Я была с ней не согласна, но мои вещи и документы остались в роддоме, поэтому возвращаться всё равно надо. Мы пообедали, папа завёл машину, и мы поехали. Вернулась я так же, как и ушла – через подвал. Никто моего отсутствия не заметил, только девчонки по палате удивились, где это я пропадала полдня?
Ночью стала рожать Юля, её увели вниз. А утром она прибежала к нам жутко довольная, бой-кая и весёлая, только ребёнок у неё родился маленький, вес всего 2100, как недоношенный, это всё оттого, что она плохо питалась.
В десять нас повели на УЗИ, мне сказали, что всё нормально, будет девочка. Каждый раз на УЗИ мне говорили, что у меня девочка. На очереди был поход в кабинет Зав. Отделением. Девчонки мне сообщили, что после того как посмотрит заведующая все рожают, знает она куда надавить – свои маленькие профессиональные секреты.
Заведующая оказалась сильной и весёлой женщиной лет сорока пяти, я вижу её иногда по телевизору, она говорит, как хорошо рожать у них в роддоме – врёт. Когда она засунула в меня свою руку и чего-то там сделала, меня пронзила острая боль, я даже закричала, из глаз брызнули слёзы. Но она меня неумело успокоила, мол, ничего страшного, матка сокращается, если через два дня не рожу – будут стимулировать, но я рожу, сроки терпят, и ничего я не перехаживаю. Я ей пожаловалась, что у меня появилась в роддоме мазня после первого осмотра милым доктором, но и тут она меня успокоила, это нормально.
Мало ли что может случиться пока несёшь ложку ко рту.
Милорад Павич
Пообедали. Я решила вымыть посуду. Встала. И так и осталась стоять. Из меня лилось как из ведра. Кровь хлестала между ног. Я не могла пошевелиться (сковал страх). Со мной никогда такого не было. Девчонки побежали к медсестре, она сказала, чтобы я воспользовалась прокладкой, но прокладка то у меня была, только толку от неё не было, на полу быстро образовывалась лужа крови. Тут прибежала медсестра, глаза её были испуганные. А я всё стояла, боясь идти и не зная, что со мной происходит и что делать? Потом появились носилки, меня уложи-ли и повезли по коридору. И тут до меня дошло, что дело плохо. Я попыталась соскочить с носилок, стала сопротивляться и бороться, несколько человек меня держали. Я боролась не на жизнь, а на смерть, носилки уже закатывали в операционную. На каждой руке и ноге висело по два человека, где уж тут воевать, по одному бы я с ними махом расправилась, но они навалились всей кучей. Они привязали меня. Я всё ещё отчаянно сопротивлялась в неравном бою с белыми халатами. Мне раздвинули ноги и стали пихать катетер, кричали и били, было больно. Чьи-то руки держали голову, у меня сложилось чёткое ощущение, что меня насилуют. Да, да именно насилуют. За день до этого меня пытались принудить подписать одну бумагу, где я давала своё согласие на операцию в случае чего и снимала с врачей всякую ответственность за последствия. Разумеется, я эту бумагу не подписала и отчётливо это помнила. Я крутила головой, все остальные части тела были крепко привязаны. Меня насилуют! На лицо одели маску, нечем дышать, я задыхаюсь, я пытаюсь вырваться, но сильные руки крепко держат мою голову. Я задыхаюсь, я умерла. Это была последняя мысль в моей голове. Больше я ничего не помню. Но ощущение было именно такое, что я умерла. Задохнулась.
Родила я, если процесс доставания младенца из бессознательного тела можно назвать родами, в 17:55, 28 февраля 2001 года.
Реанимация
Издалека донёсся женский голос: «Поздравляем, у вас родился мальчик, рост такой-то, вес такой-то». Это не мне, у меня девочка, это говорят не мне, дальше я не слушала. Я проваливалась в неизвестное. Сложно описать это состояние, это не сон, нет, это тьма, вязкая субстанция, где время остановилось, где нет мыслей, нет сознания, там ничего нет. Сколько времени я пробыла без сознания не знаю, может пять минут, может два часа, ведь там нет времени. Меня бьют по щекам – очнитесь, очнитесь. Я пытаюсь медленно собрать себя и думать, и слушать. Опять голос за кадром, да за каким кадром, никакого кадра нет, я не могу открыть глаза, я не могу пошевелить пальцем, но я слышу, и они знают, что я слышу: «У вас мальчик, рост 57 см, вес 4,150 кг». Однако, это всё-таки мне, у меня мальчик? А всё говорили девочка, девочка. Я стала слушать внимательней. Потом что-то про зелёные воды, ребёнок переношенный, кожа шелушится, он, оказывается, уже активно писал и какал прямо мне в живот, ну и дела! И опять темнота и пустота, я отключилась.
События путаются, я не могу точно воспроизвести ту ночь, ибо когда я наконец смогла от-крыть глаза, была уже ночь, тускло горел ночник у столика дежурной медсестры. А до этого меня несколько раз хлестали по щекам, а потом я опять проваливалась в пустоту. Очнулась. Меня пронзила острая боль, и я закричала, ах, как я закричала, благо кричать я умею. Прибежала медсестра и стала на меня орать, что я ей спать мешаю. – Заткнись, сука! Чего ты орёшь, дура, – и дальше в том же духе, очень вежливая девушка, и чего это она на меня так взъелась? Но боль была адская, поверьте мне, ничего более страшного я ещё не испытывала, а испытала я в жизни немало. Удивительное дело. У боли нет предела. Когда я порвала связки на ноге – это тоже было очень больно, и тогда мне казалось, что больнее некуда. Когда я пришла в себя после операции на коленку, мне тоже было очень больно. Но эта боль оказалась в десять раз сильнее всей той боли, что я испытывала раньше вместе взятой. Я просила поставить мне обезболивающее. Фигушки, не положено, – как не положено? Садисты! Я умоляла медсестру, но она была непреклонна, я просила; «Поставьте мне укол, я вам заплачу, завтра мама купит лекарства, только помогите мне, пожалуйста». Бесполезно.
Кричать я, конечно, перестала, нельзя же мешать людям спать, но легче мне от этого не стало. Боль была настолько невыносимой, что у меня было лишь одно желание – умереть, только чтобы это прекратилось, я молила Бога о смерти. Господи, дай мне умереть, я не могу этого вытерпеть, Боже, на кого ты меня оставил! Бог услышал мои молитвы своеобразным образом, я вновь потеряла сознание, провалилась в небытие, там не было ничего, и боли тоже.
Но эти милые медсёстры явно решили свести меня в могилу. Я очнулась от резкой, невыноси-мой боли. Две медсестры с силой давят мне на живот. Я ору, они давят ещё сильней. Потом всё прекратилось, и я опять проваливаюсь в спасительное никуда. И снова меня резко вырывает в действительность сильнейшая боль. И так всю ночь. Мне казалось, что между этими экзекуциями перерыв максимум минута, точнее, что меня постоянно мучили, хотя на самом деле, наверняка, промежуток был побольше, может полчаса, может час. Но ведь у меня в небытии время не идёт. Мне всё это казалось одной сплошной нескончаемой пыткой. Чего я им плохого сделала, а?
Вообще, я никого никогда не боялась, раньше, пока не попала в этот роддом. Из животных по духу мне ближе всего медведь, большой и сильный. Довольно миролюбивое животное, если его не трогать, но не зря его все так боятся – лучше не злить. А тут меня сломали, с тех пор я трусиха. Но я отвлеклась от рассказа. Они в очередной раз давят мне на живот и я, разумеется, начинаю отбиваться обеими руками, благо они больше не связаны, хотя из одной торчит капельница, – плевать. А рука у меня тяжёлая, поглажу так поглажу. Судя по всему одной я хорошо врезала. – Она дерётся! – они начинают со мной бороться, как вы думаете кто победил? Правильно, я. Я отдубасила их обеих. Только тут они догадались поговорить со мной по-хорошему, нет чтобы сразу так. Они мне объяснили, что давят на живот для моей же пользы, чтобы матка скорей сокращалась, и я потеряла как можно меньше крови. Очень садистский метод, причём я уверена, да кого там, я это точно знаю, что можно добиться того же самого результата, даже более лучшего, медикаментозным путём, но этот путь мне был заказан.
***
Медведь. Загадочный зверь. Вдумайтесь в его имя – медведь. Ведает где мёд. В старину на Руси медведя величали Бером, но позже это имя было окончательно забыто. Ибо имя это нельзя было произносить вслух. Мол, позовёшь Бера, Бер и придет. И заломает. Боялись Бера: нет сильнее зверя, нет хитрее зверя, нет умнее. Вот и стали придумывать ему другие прозвища: косолапый, мишка, медведь. Но в других языках: английском (bear), немецком (B;r) имя Бер осталось.
Я безумно завидую медведям. Вот он – Царь зверей. И это верно, среди зверей у мишки врагов нет! Только человек способен лишить медведя жизни и то с ружьем или рогатиной. Мишка при росте от 2 до 3 м весит до 750 кг, а отдельные белые экземпляры даже переваливают за тонну! Беременность у медведиц длится от 6 до 8 месяцев. Новорожденный медвежонок вешает в среднем полкилограмма. У нас бы такой младенец был бы, ну, сильно недоношенным и вряд ли бы вообще выжил. Вот уж кому рожать не больно. Конечно, медвежонок первое время очень беспомощен, слепой. Так что ему в берлоге разглядывать? Медведица родит от одного до пяти медвежат, но это редкость, чаще один-два. Прозревают они через месяц, через два у них прорезываются зубы, и к этому времени медвежата начинают выходить из берлоги, но не ранее чем в 3-месячном возрасте становятся способными следовать за матерью. К весне они становятся ростом с небольшую собаку и, кроме молока, начинают есть зелень, ягоды, насекомых. Иногда вместе с сеголетками (лончаками) держатся прошлогодние звери, так называемые пестуны.
Ну и как вам это? Ребёнок ходит через два месяца после рождения, через три уже ест сам! Можно смело выходить на работу, а ребёнка в садик.
***
Так как мне активно мешали спать (будем называть это странное состояние сном), я решила ненадолго проснуться и оглядеться. Рядом находилась ещё одна кровать, а на ней женщина. Мы познакомились. Звали её Марина. Её, как и меня, прокесарили вчера, только меня вечером, а её утром. Мне до сих пор непонятно, чем они там занимались? Ведь несчастье случилось со мной в обед, а прооперировали меня только в 17.55, определённо со временем происходит что-то странное. Не роддом, а Алиса в Зазеркалье какое-то. У Марины это было плановое платное кесарево. Так вот ей никто на живот не давил, а обезболивающее, наоборот, ставили, и у неё ничегошеньки не болело. Ах, мама, мама, ну почему же ты пожалела на меня денег?
У Марины родилась девочка, это её второй ребёнок, старший – сын, и она очень хотела девоч-ку. Ей сорок, поэтому она сама попросила операцию. Нет, ей не больно, она всем довольна. Как же тяжело лежать в одной позе, я попыталась повернуться, не выходит – больно. А она может маленько поворачиваться. Эти кушетки такие жёсткие. Из нас торчат трубки. Из Марины одна – это катетер из мочевого канала, трубочка ведёт вниз на пол, там стоит банка с мочой. Из меня тоже торчит подобный катетер, как раз его мне вставляли в операционной, когда я потеряла сознание. Но есть и второй, он держит свой путь прямо из моего живота, а в банке какая-то кровянистая жидкость. Мы с Мариной делимся впечатлениями, тихонько перегова-риваемся. Наша беседа сама собой затихает, и я проваливаюсь, сами знаете куда – в никуда. Потом опять возвращаюсь, хочется пить, зову медсестру – нельзя. Понятно, бесплатникам даже стакан воды не подадут, Марине пить дают, правда, маленько. А мне только смачивают губы и рот, глотать нельзя. Слишком тяжёлая была операция, это мне объясняют. Ещё бы не тяжёлая, я вон как наелась в обед (курочка, пюре, салатик – объеденье), а Марина за день ничего не ела, поэтому никаких трубок у неё из живота не торчит.
Это была самая длинная ночь за всю мою жизнь. Она тянулась бесконечно, я дремала, просыпалась, наблюдала. Или меня вытаскивали из моего спасительного ниоткуда зверскими надавливаниями на живот, или мне делали больнючие уколы в бедро и живот, всегда без предупреждений, резко и жестоко. Капает капельница, медсестра меняет бутылку за бутылкой, сколько же они хотят в меня влить? Господи ты Боже мой! Простыня подо мной вся мокрая и холодная от крови, я замёрзла. На мне ничего нет, я абсолютно голая, вместо одеял мы накрыты только простынками. Тихо приходит серый рассвет.
Нам измеряют температуру в сгибе локтевого сустава. Ну и хитрые же они. Приходит сани-тарка и удаляет катетеры, а потом подмывает нас над уткой. Мне уже на всё наплевать и абсолютно не стыдно, мой дух сломлен и силы покинули моё тело, хотя, то ещё испытание. Потом смотрят врачи, это я совсем плохо помню, больно дёргают за соски, надавливают, появляется капелька молозива, давят на живот. Начинают бегать люди в белых халатах туда-сюда, что-то говорить. Утро, рабочее утро. Неужели эта ночь кончилась?
Девять утра. Нас с Мариной просят покинуть реанимацию. Приходит медсестра и одевает на меня рубашку. Помогает мне встать. Попробую как можно чётче описать этот момент. Я вся в крови. Она держит меня за руку и тянет вверх. Но я как черепаха или таракан какой, я не могу встать, пресса нет вообще. Только я тяжёленькая, одной ей меня не поднять. Ей помогает другая медсестра, и вдвоём они меня садят. Голова кружится, я сижу минут пять, потом медленно, очень медленно сползаю с кровати, больно, ужасно больно. Я стою у кровати, готовая рухнуть в обморок. Во всём теле предательская слабость. Тошнота. Сестрёнка меня не торопит и поддерживает. Ещё пять минут прошло. Делаем первый шаг, ох, как тяжело. Я пытаюсь выдавить из себя виноватую улыбку. Я не могу стоять прямо, вопросительный знак, одной рукой я держусь за медсестру, другой придерживаю живот, у медсестры в руке моя банка, катетер из живота не удалили. Не торопись. Я медленно ползу. Как старая бабушка, согнувшись в три погибели, шаркающая походка, я волочу ноги, я просто не могу поднять ногу. Это ужасно, но это факт. Как ушла Марина, я не видела, слишком была занята собой, и чтобы в обморок не грохнуться. Мы останавливались через каждые три шага, голова кружилась. Я доковыляла с медсестрой до лифта (он был за углом в двух шагах) и оказалась опять на первом этаже.
Второе родильное отделение
Меня ведут по уже знакомому коридору и кладут на кровать в коридоре рядом с предродовой палатой и туалетом. Нянька, которая застилала для меня постель, ворчала.
– Вся в крови, ох, уж эта реанимация, и вымыть тебя не могли, совсем распустились, – она об-тёрла мои кровавые ноги тряпкой, я легла. Всё. Я лежу. Приносят с третьего этажа мои сумки и пакеты, говорят, что мне ничего нельзя есть, можно только немного попить простой воды без газа. Я лежу, засыпаю, просыпаюсь. Меня бросили и оставили, никто ко мне не подходит, не интересуется, как я. Кричат дети, как они кричат. Где-то там и мой мальчик. Мальчик. Как я хочу прижать тебя к своей груди. Надо бы встать, сходить посмотреть на него. Эта мысль преследует меня весь день, кажется, что мой мальчик зовёт меня. Его вытащили в этот враждебный мир, а мамы рядом нет, мама болеет. Ему страшно, только я могу его успокоить, своей любовью, своим теплом. Не могу. Не могу не то что встать и сходить, не могу даже повернуться на бок. Я так мечтала полежать на животе. Господи, когда я буду спать на животе? Прямо передо мной потолок, высокий, белый, весь в причудливых трещинах, я их разгляды-ваю. Чтобы увидеть коридор нужно повернуть голову, но даже это простое движение кажется сейчас невыполнимым. Ко мне подходит медсестра с запиской от мамы. Поздравления, муть какая.
– Напиши ответ. – Тут я криво улыбаюсь, я не могу писать.
– Что мне можно есть? – Ничего. Ничего мне нельзя есть.
И прочая сентиментальная чепуха. Ах, мама, мама, почто ты пожалела денег на роды? Сейчас сидела бы рядышком, умыла бы меня, причесала, погладила по голове, успокоила и пожалела. Я была очень обижена на маму, Сашу и всю родню. Как она хочет передо мной теперь выслужиться, поняла, что натворила. Я попросила передать маме на словах, что мне ничего нельзя есть, что можно только пить воду без газа, и попросила отдать маме сумку с продуктами, а то ведь испортятся. Через пять минут медсестра вернулась с пакетом яблок и газводой, я же про-сила без газа. Я недовольно поморщилась, ладно, проехали.
***
Все животные не имеют проблем в родах. Взять хотя бы слона, конечно, слониха носит свое чадо почти два года. Зато слонёнок как родился, так сразу и пошёл, минуя период пелёнок, вполне самостоятельный младенчик. Рост у новорожденного слонёнка около метра, да и весит он под 100 кг, хотя, на фоне гиганта мамаши трёхметрового роста и веса более четырёх тонн он смотрится очень даже маленьким. Новорожденный слонёнок в 40 раз меньше матери, когда человеческий младенец меньше матери всего в 25 раз, чувствуете разницу?
Ученые установили, что плод слоненка вызревает до 4 месяцев в особой пленке, которая была известна до сих пор только у рыб и лягушек. Это заставляет сделать вывод о том, что прадед слона мог жить в воде. Теперь также стало известно, что через 12 месяцев плод слона полно-стью созревает, и тем не менее остается ещё на 10 месяцев в лоне матери. Эти десять месяцев идет развитие мозга одного из самых больших в мире млекопитающих.
Хищникам тоже повезло. У них детки хоть и слепые, глухие и беспомощные, зато их сразу много, редко когда кошка родит одного котёнка. Да и период беспомощности совсем мал, прошла пара месяцев, и котёнок уже вовсю резвится, пьёт молоко из блюдца и жуёт кусочки мяса. А у нас женщин как? В полгода сел, в десять месяцев пошёл – какая радость!
***
За весь день ко мне так никто не подошёл, не то чтобы врач, даже стакан воды никто не подал, а просить у меня не было сил. Большею частью я спала. Спала под крики младенцев и вопли рожениц. Часов в пять одна расторопная нянечка предложила помочь мне встать сходить в туалет в обмен на яблоки, там ещё была шоколадка, короче, в обмен на продукты. Плевать, я согласилась, в туалет хотелось давно (давали о себе знать капельницы), заодно выторговала у неё стакан воды, меня мучила жажда, всё равно мне есть нельзя, да и неохота. Она, очень довольная, забрала пакет с фруктами и помогла мне встать, я пошаркала в туалет, благо рядом, держа в одной руке неизменную банку, а другой поддерживая обвисший живот. Кое-как раскорячилась, пописала, из меня вывалилось в унитаз что-то тяжёлое, килограмма два, наверно. Глянула, батюшки! Что это? Это что-то занимало весь унитаз и больше всего походило на го-вяжью печень. Я так и решила: из меня вывалилась печень. Испуганная, я позвала нянечку посмотреть на это чудо.
– Ничего страшного, это сгусточки, просто ты целый день лежала, вот и накопилось так много. Нянечка помогла мне лечь, я была ей очень благодарна за помощь. Этот поход вымотал меня и я провалилась в лечебный сон.
Позже мне принесли записку от Саши.
Алиса, привет – это я, Саша, поправляйся скорей, я без тебя очень скучаю.
Вчера смотрел фотографии. Вечером, когда я проезжал мимо по Рентгена, то я посмотрел в твою сторону, но тогда я ещё ничего не знал, приехал домой. Мне бабушка сказала, что она стала прабабушкой. В общем не волнуйся, всё поправится и будем с тобой ходить в горы.
Целую, Саша
Забегая вперёд я сообщу вам, что моим родственникам нагло врали, что я лежу в реанимации, где, в общем-то, и полагалось мне находиться сутки после операции. Никто не посмел сказать им, что я валяюсь в коридоре, а я сама в тот момент написать записку была просто не в со-стоянии. Поэтому мой дорогой муж и мама наивно полагали, что я нахожусь под неусыпным присмотром врачей-реаниматологов. О том, что день я пролежала брошенная в коридоре, они узнали лишь на следующий день. Моя мама прилично потратилась на лекарства, точную сумму я назвать не могу (тысячи две), но в то время покупали в больницу всё, включая одноразо-вые стерильные перчатки, шприцы, капельницы и, разумеется, медикаменты. В роддоме были свои лекарства, но их почему-то не хотели на нас тратить. Мне даже кажется, что заботливые медсёстры неплохо на нас доверчивых зарабатывали. Вот приносит она мне список, что нужно купить, а потом предлагает сбегать в аптеку и купить их сама, только денег ей нужно дать. Через минуту она приходит весьма довольная со всем необходимым, и очень сомневаюсь я, что она не взяла всё это из своего заветного «ушкапчика». Ну да ладно, надо же и им как-то на жизнь зарабатывать, платили медперсоналу тогда неприлично мало. В девять вечера меня пе-ревели в палату №10.
Палата №10
Нас было пятеро: я, Оля, Наташа, азербайджанка с трудновыговариваемым именем, для простоты мы звали её Шура, и Таня. Я одна была после операции, все остальные родили сами и сегодня, то есть 1 марта. Все они порвались во время родов или их подрезали, всех стимулировали и торопили. И у всех были мальчики, кроме Наташи. Для Наташи и Шуры это были вторые роды. Шура первый раз рожала дома в Азербайджане, а Наташа в роддоме на Цимлянской, сейчас он закрыт на ремонт. Все были возмущены и недовольны, все говорили об одном, что никогда не будут больше рожать здесь, не я одна была обиженная. Мы быстро подружи-лись. И тут я, собственно, узнала много нового. Например, что наше второе родильное отделе-ние называют грязным. Что сюда обычно кладут бомжих, наркоманок и прочий сброд. А на втором этаже в первом родильном рожают все нормальные женщины.
Мы стали выяснять, почему же мы все здесь? Надо сказать, что с соседками мне повезло, все они были достойные женщины и попали сюда по недоразумению. Шура не стояла на учёте, как и большинство восточных женщин, она ужасно боялась и стыдилась гинекологов, я – из-за неперезданного анализа на хламидии, Ольга – бедная сирота вообще принципиально не сдавала платных анализов, у Тани анализы потеряли, а Наташа, не помню, но тоже что-то совсем несерьёзное.
И вот мы лежим и делимся впечатлениями. Наталья очень стыдилась того, что обкакалась во время родов.
– Знаете, девочки, я ведь уже не первый раз рожаю, поэтому я сделала себе клизму, побрилась и поехала в роддом. Да видать плохо сделала, потому как обосрала весь фартук акушерке, мне так неудобно. Я не хотела, правда, оно само вышло, как я стала тужиться.
А мы хохочем, а смеяться больно, во всяком случае мне.
– Ха-ха-ха! Ой, не смеши!
А у Ольги тоже приключился конфуз, её послед вылетел и угодил акушерке прямо в лицо. Бы-вает.
В тот день я так и не увидела своего мальчика.
Утром пришёл наш врач Лариса Ивановна, мы прозвали её Чайкой, она очень походила на эту птицу, такая же крикливая, наглая и глупая. Она сразу начала нас строить.
– Девочки, не стирать, на подоконник и тумбочку вещей не ставить, полы мойте два раза в день, кварцуйте палату два раза в день. На осмотр приходите с пустым мочевым и т.д.
Уборщицы тогда не было, слишком маленькая зарплата, был один студент, он проработал ровно сутки и сбежал. А мы-то почему должны полы мыть? И почему нельзя стирать? Мы были возмущены, что же нам грязными ходить или отдавать родственникам стирать наши кровавые плавочки? У Ольги так, по причине нищеты, даже прокладок не было, вместо них она использовала кусочки марли, которые потом стирала и сушила на батарее. Её единственную из нас лечили за счёт государства, ну нет у неё денег на лекарства, сирота и муж у неё сирота, дед и бабка на пенсии, на которую не проживёшь.
***
Мне вообще непонятно, как человечество до сих пор не вымерло? Есть тут какая-то загадка. Роддома появились лишь последние двести лет, до этого рожали как попало: в поле, в бане, в чуме, в дороге, в кустах. Уровень смертности во время родов был высокий, но ведь не вымерли же! Значит не такой уж и высокий, а выживали сильнейшие. Одна моя приятельница рассказывала мне, что в Тибете новорожденного младенца кидают в ледяную реку, и если младенец выплывал, то его доставали, натирали травами, маслом, согревали и отдавали матери, а кто утоп, тот утоп. На тысячу младенцев умирал лишь один, зато у остальных – крепкий иммунитет и великолепное здоровье. А так как это в Тибете практикуется веками, то больных людей там просто нет, все сильные и здоровые, живут до ста лет без инфарктов и инсультов, не страшны им ни загадочный холестерин, ни атопический дерматит.
***
На следующий день мы наконец-то увидели своих детишек. Их принесли нам спящими, туго запеленатыми, как солдатики. Я своего узнала сразу, потому как он был больше всех раза в полтора – 57 см, богатырь. Он спал и улыбался, я пыталась его разбудить на кормёжку, но всё бесполезно. Наташа учила нас, как правильно давать грудь. У Шуры был настоящий джигит, младенец с одной бровью, он жадно схватил мамину грудь и начал активно и шумно сосать. Ольга носилась со своим Димкой, как с куклой. Она была из нас самой молодой, смешливой, задорной и оказалась очень нежной мамочкой. Таня тихонько ворковала в своём углу со своим малышом. Все дети активно ели, а мой спал. Я пробовала его пощекотать за щёки, подёргала за нос, нет, он был явно сыт – на щеке белело пятно засохшего молока. Будить его было жал-ко. Через час малышей от нас унесли в детскую.
У второго родильного отделения были свои плюсы. Например, дети не лежали с нами в палате, как в первом отделении. Конечно хорошо быть сразу с младенцем, но мне в моём плачевном состоянии было не до ребёнка. Нам приносили детишек только на кормление через каждые три часа, час они были с нами и мы могли вдоволь их потискать и посюсюкать, красота. Вторым плюсом был первый этаж. Ведь родных к нам не пускали, а так можно было подойти к окну, помахать рукой, показать малыша.
Вот и ко мне на второй день после родов пришли родные. А я белая, измученная, синяки под глазами, еле волочу ноги, подхожу к окну. Вот пришёл деда Женя (Сашин отчим, воспитав-ший его как родного сына). Я безумно рада его видеть. Он с цветами, показывает мне печенье, шоколадку, йогурт, я отрицательно мотаю головой, мне нельзя, ничего нельзя. Вот пришли довольные мама, папа, сестра. Им повезло, у меня как раз малыш. Я показываю это чудо, они улыбаются. По лицу сестры вижу, что вид у меня неважный. Потом она мне сказала, что выглядела я как смерть.
Принесли записку от Саши.
Оля, привет. Я пройти к тебе не могу и я уже заколебался ждать врача (напиши его фами-лию и И.О. ) Если сможешь, позвони в 21,00 и подойди к окошку хоть увидеть тебя.
Целую, Саша
Тоже поглядел на сыночку.
Три дня подряд я питалась исключительно капельницами, я лежала под ними по девять часов. Еще были болючие уколы антибиотиков в попу и самый страшный и болючий укол в живот. Я сама себе напоминала игольницу, не было живого места, все руки и попа в синяках. Тогда ещё не использовали катетеры для капельниц и каждый раз кололи новую дырку, а вены у меня плохие, сразу попадает только профессионал, а обычная медсестра раза со второго, а то и с пятого. Один раз был случай, что медсестра, несмотря на все мои мольбы оставить меня в покое, сделала мне аж семь дырок за раз и только тогда оставила свои тщётные попытки влить в меня дозу. Синяки и шишки на попе не проходили аж пару месяцев.
Абсолютно не понимаю людей добровольно идущих на кесарево, а ведь есть и такие. Мол, че-го такого, заснул, проснулся, мучаться рожать не надо, глупцы! А то, что потом пять дней тебя будут колоть антибиотиками, которые попадут в молоко, об этом они не думают. О том, что шрам останется на всю жизнь, полгода нельзя поднимать тяжести и три года нельзя береме-неть, они тоже не думают. Нет, кесарево сечение – это страшное зло и делать его надо только в крайнем случае. А мой случай был крайний.
Я узнала от врача, что, оказывается, у меня началась отслойка плаценты. И если бы меня сроч-но не прокесарили, то вначале бы умер ребёнок, а потом и я. Я должна быть благодарна вра-чам, что они спасли мне жизнь, но я даже не знаю фамилии врача, что меня оперировала, она ни разу ко мне так и не пришла, не поинтересовалась моим самочувствием, просто сделала свою работу и всё. Поэтому и у меня особой благодарности в душе нет, чего уж скрывать, но всё равно спасибо, жить так хорошо. Только вот для меня до сих пор загадка, отчего эта отслойка началась? Есть у меня необоснованная уверенность, что это дело рук заведующей, после которой все рожают. Если же нет, то остаётся вопрос, почему тогда на УЗИ эту отслойку не заметили, да и сама заведующая, получается, её проворонила, ведь беда со мной приключилась сразу после осмотра, и часу не прошло. Тогда встаёт вопрос о компетентности этого врача и соответствии занимаемой ею должности. Было у меня острое желание подать на неё в суд, да не стала, слишком хлопотно. Да вроде и чего обижаться, все живы-здоровы, а после драки кулаками не машут. Ну да, я опять отвлеклась.
Кололи, значит, в меня все эти антибиотики, вливали физрастворы и глюкозу, и никак не получалось мне дитятко своё кровное покормить. То я лежу под капельницей, то он спит, то он тоже лежит под капельницей, много весу потерял. Страшное дело, мама дорогая, когда я всё это увидела. Лежит мой мальчик, а из головы у него торчит иголка, а он увидел меня и будто узнал, улыбнулся, смотрит так внимательно, сердце кровью обливается от такого зрелища. Это им новорожденным так капельницы ставят, венки то маленькие, а на голове побольше, у них и кровь на анализ из головы берут, изверги.
Я по-прежнему ходила с баночкой и с трубкой в животе. Нет, я не ходила, я шаркала согнув-шись вдвое, поддерживая рукой живот. Медсестры звали меня за эту шаркающую походку лыжницей: «Вон, глядь, лыжница пошла», – и смеялись. Я не обижалась. Если я ещё могу сме-шить людей, значит всё не так плохо.
Встать с кровати мне было очень трудно, иногда помогали девчонки по палате. Мне до сих пор непонятно, почему не сделать упор для нас послеоперационных, какую-нибудь ручку на стене, например, чтобы мы могли легче вставать?
Никому до наших бед дела нет, дела нет.
По утрам мы ходили на процедуры в физиокабинет, это было приятно, самая приятная вещь в роддоме.
***
Хорошо, что люди не размножаются как пауки. Вот кому не повезло, так не повезло. Вы, на-верняка, знаете, что пауки это не насекомые. Пауки – это пауки. Их ближайшие родственники – это осьминоги, скорпионы и клещи. От насекомых они отличаются не только количеством ног, – у пауков их восемь, когда у насекомых шесть, – а также количеством глаз, – у пауков их опять-таки восемь (вообще от шести до двенадцати у разных видов), – но и отсутствием усиков, когда у насекомых усики есть. А ещё паук из яйца вылупляется сразу пауком, хоть и ма-леньким, в отличие от насекомых с полным превращением, или голометаморфозом. Помните же, вначале яйцо, потом личинка, куколка, потом комар. Ну, или вначале яйцо, потом гусеница, потом кокон, потом бабочка. Та ещё загадка природы, как из такой несимпатичной зелёной гусеницы получается такая красивая и нежная бабочка? Но, что-то я опять отвлеклась. Вер-нёмся к нашим паукам. Все знают, что кусают нас не комары, а самки комаров. Женщины они везде кровожадные. У пауков то же самое. Паутину-сеть плетут исключительно дамы, пауки-самцы в несколько раз меньше своих возлюбленных, дома не имеют, хотя и имеют паутинные железы, питаются чем попало. Так вот, паучиха при встрече с самцом-пауком тут же пытается его съесть, ну аппетит у неё зверский – есть хочет всегда. А паук хочет любви, поэтому он приносит паучихе в подарок какую-нибудь муху, затем исполняет завораживающий танец, паучиха после обеда непрочь поглядеть на представление, впадает в транс, паук тем временем её связывает паутиной и насилует. Хотя это и сложно назвать насилием, разве наших насиль-ников потом съедает жертва? Это скорее мера предосторожности от чересчур обжорливой подруги. Паучиха же вскоре освобождается от пут, если любовник не успел убежать, она его тут же – ам и съедает, видимо после любовных утех она опять проголодалась. Но иногда самцу всё же удаётся скрыться, да только живёт он всё равно недолго, паутину он плести не умеет – умрёт с голоду, его миссия на земле уже выполнена. Так что же добру пропадать, пусть уж его лучше любимая съест. У меня на эту тему даже есть небольшое стихотворение.
О паучиха, замыслы твои в момент плетенья паутины
Мне кажутся невинны, и чисты твои намеренья,
Но не дела, калины-ягоды окутав тонкий стан
Ты прячешься в тени листа резного
И ешь поклонника искусства своего,
Как раньше съела мужа ты родного.
Вот так вот оптимистично обстоит любовное дело у пауков. Но это ещё не всё. На зиму паучиха зарывается в землю, закрывая собственной попой вход. Зимой вылупляются паучата и питаются телом собственной матери, за зиму они несколько раз меняют свой хитиновый покров, сбрасывая ставшую малой шкурку, а весной разлетаются на своих паутинках кто куда.
Если бы люди размножались как пауки, то они бы уже давно вымерли. Мужчины бы отказы-вались вступать в связь с женщиной, – кому охота быть съеденным, лучше уж мастурбация, а женщины в свою очередь отказывались бы рожать, по той же самой причине.
А вы знаете, как едят пауки?
Когда жертва попадает в паутину, паучиха первым делом связывает её покрепче, если это муха или ещё какая слабая козявка. Если же это большой и грозный майский жук, то, она, наоборот, помогает ему выпутаться, – Извините, извините, мы не на вас охотились, – всё равно вырвется, да всю паутину ей порвёт, чини потом на голодный желудок. Связывает, значит, она жертву покрепче, а потом прокусывает ей хитиновый покров и впрыскивает яд, который обездвиживает и убивает жертву, потом желудочный сок и оставляет блюдо томиться на медленном огне до готовности. Это я так образно выражаюсь, но суть такова, что муха готовится в собственном соку и собственном панцире, её хитиновый покров выполняет роль кастрюльки. Когда мясо окончательно растворится в желудочном соке, паучиха просто выпивает содержимое через дырочку, а в паутине остаётся висеть пустая оболочка от мухи. Кажется, я ничего не напутала насчёт пауков, но если что не так, извините, давно я их изучала, лет десять назад. Да и пауки есть разные, у разных видов разные обычаи, если вам интересна эта тема, то более подробную информацию ищите в библиотеке или Интернете.
***
Я завидовала девчонкам, что они могут спать на животе, а они мне, что я могу кормить сидя, что я вообще могу сидеть, им можно только стоять или лежать, все мы тут обиженные да покалеченные. Но жизнь налаживалась. Мы много смеялись, сейчас уж и не помню над чем, но в основном над собой. Заводилой была озорница Ольга, когда детишки в детской поднимали ор, она говорила: «О! опять хор имени Пятницкого поёт!».
Странное дело, каждая из нас могла точно определить по голосу своего малыша, вот он – материнский инстинкт. По утрам мы пили кофе с шоколадкой и плевать нам было на диету, радостей в жизни не так много. Мы были очень дружны, помогали друг другу, делились гостин-цами, постоянно болтали и хохотали, от чего мой живот всё время болел.
Наконец я смогла покормить своего сыночку, наконец наш режим совпал. Он голоден, а я не под капельницей. Я дала ему грудь, получилось далеко не сразу, но под чутким руководством опытной Наташи у нас это получилось. Малыш жадно сосёт, а у меня внутри живота какие-то странные, схваткообразные болезненные и одновременно приятные ощущения – это рефлекторно сокращается матка. Так уж мудро придумано природой – кормишь малыша грудью и матка постепенно приходит в норму. Малыш сыт, но не торопится отпускать грудь. Так мы с ним и просидели в обнимку целый час, пока не пришла нянечка и не забрала детей.
Но я была несправедлива к медперсоналу. Не все они были сволочи. Была одна очень добрая, душевная, старенькая медсестра Екатерина Васильевна. Она всегда меня жалела, уколы ставила совсем не больно, даже в живот, в вену всегда попадала с первого раза. Она разрешала мне по вечерам звонить со служебного телефона, главное, чтобы никто не видел. Ведь для меня поход на второй этаж был поистине геройством, а у телефона была почти всегда очередь (ведь он один на весь роддом), долго стоять я не могла, да и холодно в коридоре, уступать мне, разумеется, никто не собирался, поэтому завидев очередь, я возвращалась в палату ни с чем. А поговорить с любимым, ой, как хотелось.
И вот как-то вечером Екатерина Васильевна вытащила из меня эту чёртову трубку из живота, мол, лекарства в неё не назначают, что ты, деточка, будешь мучиться, давай-ка я её уберу. Врач про неё просто забыл. И мне сразу стало легко, оказывается, это она доставляла мне ту жуткую боль при каждом движении, да это и неудивительно, в моём животе находилось метра два этой мерзости. Я, наконец, могла стоять прямо. Я очень благодарна этой пожилой женщи-не за её материнскую заботу и доброе сердце.
Как-то в коридоре я встретила Жанну, девчонку с которой я лежала в патологии, она родила мальчика, родила удачно, даже не порвалась, но полна впечатлений, не самых приятных, больше рожать не будет, ни за что! Про вторую Жанну она мне тоже рассказала, ту всё-таки прокесарили, через два дня после меня, она лежит в первом отделении на втором этаже. Как же мне её жалко, как ей ставят капельницы, у неё же уже тогда вен не было, одни синяки.
Доктор Лариса была непостоянна в своих высказываниях. Как-то утром она заявила, чтобы мы перед осмотром напились воды, потому как пойдём на УЗИ, но потом напомнила, чтобы мы не забыли пописать. В общем было непонятно, как себя вести? За что мы дружно получили наго-няй, одни, за то что не напились, другие за то, что не пописали.
Насчёт пописать. В нашем отделении было два туалета. Один нормальный рядом с предродовой, а второй с душем и биде в приёмной, который даже не закрывался, а так как он был ещё и проходным двором, то туда сюда бегали медсёстры и врачи. Нормальный туалет предназна-чался для врачей и для тех кто рожает. Нас оттуда гоняли. Нам полагалось писать, какать и подмываться у всех на виду. Это было тонким и изощрённым издевательством. Поэтому я предпочитала с трудом подниматься на третий этаж в патологию и совершать туалет именно там, в нормальных условиях и с закрытой дверью. Однако не всё так просто. Первые три дня мне каждый вечер делали клизму. Я с радостью ожидала этой процедуры, после операции на брюшную полость как-то особенно остро чувствуешь все бурления в животе, к тому же какать полагалось каждый день, а тужиться нельзя. Но делалось-то всё это в проходном дворе, да, в роддоме у меня начисто отбили всякий стыд, всё что естественно – небезобразно. Я сижу на унитазе с довольной рожей и очень шумно сру (пардон, совершаю акт дефекации, если вам так больше нравится) и испытываю при этом самое что ни на есть неземное блаженство, а мимо бегает молодой замученный медбратик с вёдрами и делает вид, что меня не замечает, плевать, в том нет моей вины.
На пятый день мы организованной толпой пошли в смотровую. Нас смотрела заведующая отделением. Это было нечто. Стоя в очереди я повстречала всю заплаканную Юлю, она лежала тоже на первом этаже, только в правом крыле, там было отделение недоношенных. Она рыдала из-за того, что её малыш возможно умрёт, ей его не отдают и не выписывают, он весь напрочь больной, печень разваливается, порок сердца – целый букет заболеваний. Не жилец он на этом свете! А всё потому, что она курила во время беременности. Я не могла её успокоить, хотя ясно, что дело не столько в её курении, сколько в питании, точнее его отсутствии. Но тем не менее лучше бы ей, такой молодой, не курить. Мне было безумно жалко эту шестнадцатилетнюю девчонку, так рано хлебнувшую горе, сама сирота, она и в мыслях не допускала отказаться от этого ребёнка. Сомневаюсь, чтобы он выжил, чтобы отобрать у смерти подобное дитя нужно иметь много денег и большое везение. А с другой стороны, выживает сильнейший, но легко говорить, если тебя лично это не касается. Мой ребёнок был здоров, почти, ему сделали УЗИ и сказали, что возможно у него энцефалопатия и через месяц УЗИ необходимо повторить, а пока прописали месяц пропить каментон. УЗИ было платное, но на детей мы денег не жалеем.
Про это стоит рассказать отдельно. УЗИ. Я приношу своего малыша, распелёнываю его. До этого я ни разу не видела его целиком, разве можно назвать тугоспелёнутый солдатиком свёр-ток младенцем? Одни щёки. А тут у меня наконец появилась возможность его разглядеть. Это чудо мой сын! Голова покрыта тонкими, светлыми, нежными волосиками. Маленькие, худенькие ручки и ножки, нежные пальчики, ноготочки, всё как у меня, только гораздо меньше. С рук и ног облазит кожа, мой сынишка весь шелушится. На одной ножке чуть заметное родимое пятнышко и ни одной родинки! На ручке бирочка с номером палаты, фамилией и датой рождения. А какой он всё же большой, до сих пор для меня загадка, как он помещался у меня в животе? Когда моего сынишку начинают смотреть по УЗИ, он недовольно захныкал. Постепенно крик перешёл в дикий истошный ор.
– Голодный? – спрашивает доктор и сама себе отвечает, – нет, желудок полный, странно.
А чего тут странного, спал себе малец, а тут разбудили, ворочают как попало, он уже бился в истерике, и я боялась, что он выскользнет из моих рук и ударится, ведь я первый раз держала его голенького. Но осмотр закончился, я его кое-как запеленала, сунула титьку, он ещё пару раз обиженно всхлипнул, зачмокал, успокоился, объелся молока, срыгнул и заснул.
Возвращаюсь к осмотру, тем более что как раз подошла моя очередь. Я очень боялась. Я вообще боюсь кресла, а тут ещё все девчонки выходили заплаканные. Заведующая была красивой, стройной и жестокой женщиной лет сорока. Она следила за собой: дорогая косметика, холёные руки, стройная фигура, но взгляд надменный, холодный, презрительный. В своём сером строгом костюме она напоминала мне эсэсовку (непонятно почему, но она была без халата). Именно такими представляла я себе женщин гестапо. Она жестом указала мне на кресло. Надо ли говорить, что я с трудом, кряхтя на него взбиралась. Мне очень сложно было развернуться, но самое сложное лечь, не забывайте про операцию, шов был ещё совсем свежим. Думаете, мне кто-нибудь помог? Как же! Даже наоборот. Заведующая сказала раздраженно: «Давай по-быстрей, чего возишься, жирная корова!». Она стала меня смотреть, было очень больно и я расплакалась, прямо там на кресле, от боли и унижения. Она была резкой и грубой, она не утешала меня, нет, наоборот стала ещё больше ругать, мол, какая нежная, и чего это я такая жирная, как свинья и прочие гадости. Типа я сейчас строю из себя недотрогу, а как ребёнка делала? Я для неё чуть ли не проститутка. Садисты. В слезах я вернулась в палату, Таня тоже рыдала у себя в углу. Шура, увидев нас в таком состоянии, наотрез отказалась идти на осмотр и правильно сделала.
Таня рыдала, потому что её отправляют в больницу, начался воспалительный процесс, чего-то они там понапортачили, ребёнка оставляют здесь.
– Он будет искусственник, – рыдала она, – я никуда не поеду.
А вечером её увезли с температурой под сорок.
Нас готовили к выписке.
Пришла Лариса и заявила Шуре, что пока она её не посмотрит, её не выпишут. Лариса вообще не любила Шуру, всегда при виде её ворчала: «Понаехали тут. Езжайте к себе назад, чурки проклятые». Но при чём здесь Шура мне непонятно, ведь она просто приехала с мужем, да и если наше правительство разрешает им здесь жить и работать, то почему она-то ворчит? Но Шура наотрез отказалась лезть на кресло, как я её понимаю.
Вечером я наябедничала Саше по телефону. Рассказала, как меня смотрела заведующая, как обзывала, опять расплакалась – я такая чувствительная. Шура тоже пожаловалась своему супругу на вредную и противную Чайку.
На следующий день нашу Ларису было не узнать. Вероятно, Шурин муж, как настоящий восточный мужчина, подарил Чайке дорогой коньяк и букет цветов или дал денег. Жену он держал в неведении, да это и неважно, что он сделал, только Лариса совсем изменилась, говорила с Шурой очень ласково и вежливо, на кресло уже не гнала и выписала домой так, без осмотра, а про чурок так и вообще больше не заикалась.
Ко мне отношение тоже резко изменилось в лучшую сторону, чего это я раньше мужу не пожаловалась? Мой муж может быть очень страшным, я всегда считала, что приручила зверя, иногда я его и сама боюсь, я-то знаю, как он может смотреть и говорить. Нет, он не угрожает, есть что-то невидимое, но вполне осязаемое. Он пытался вызвать на беседу заведующую, но она предпочла не выходить, а бедной Ларисе было не отвертеться, как-никак лечащий врач. Он прямо спросил, почему его жену оскорбляют, унижают и делают ей больно? На что Лариса испуганно пролепетала: «Да что вы, никто вашу жену не обижал, просто женщины после родов такие ранимые» и прочую чепуху. Ну что она могла сказать? Да оскорбляем, нам это нравится, мы извращенцы и женоненавистники, поэтому и работаем здесь за нищенскую зарплату? Только после этого разговора она стала со мной тоже добрая и ласковая. С остальными по-прежнему хамила, те мужьям не жаловались, не довелось.
Но мне не отвертеться-таки от ещё одного похода в смотровую, мой муж взяток не давал, а зря. И надо же, о чудо! Ласковая Лариса смотрит меня совсем небольно, ведь может, когда захочет. Говорит со мной нежно и осторожно, как с душевнобольной: «Алиса, не бойся, смотри, я беру маленькое зеркало для нерожавших». Вот сволочи, значит, тогда они запихали в меня большое зеркало, как будто я родила? Да я даже в родах не была, мои родовые пути девственно малы – точно садюги! Им бы в тюряге бандитов да шпионов пытать, а не роды принимать. И что же их там всегда так очень интересует? И ведь друг другу не доверяют, вроде бы колле-ги, нет, нужно самой посмотреть, убедиться. Но я же не музейный экспонат, чтобы на меня смотрели все кому не лень.
Наконец-то выписывают, ура! Вся палата в восторге, нас выписали в один день. В один день легли, в один день уезжаем домой, седьмого марта, как раз к празднику. Омрачает только история с Таней, не повезло девчонке. Но о плохом думать не хочется, да и помочь мы ей ничем не можем, а жаль.
Так охота домой, что тут же прощаешь все обиды и унижения. Немного страшно, а как же я буду пеленать, купать, кормить, хватит ли молока? Тут-то хорошо, за нас всё это делала нянечка. Шура и Наташа в себе уверены, они опытные, обе скучают по своим первым детям. Мы лежим на кроватях в нетерпении и мечтаем. Я сначала схожу в душ, ванну пока ещё принимать нельзя. Так охота нормально помыться, а не в этом стриптизном душе, где все на тебя пялятся, кому не лень. Совсем забыла сказать ещё одну неприятную особенность нашего второго родильного отделения, а тут вдруг вспомнила. У нас на окнах не было штор – ещё один способ унижения. На втором этаже шторы были, на третьем были, а у нас не было. И вот какие-то любопытные мужики, охотники до бесплатных удовольствий, нагло за нами подглядывали с крыш сараев, очень приятно, когда на тебя пялятся. Ну да ладно. Итак. Домой, какое счастье! Никаких уколов, никаких капельниц, никаких кресел. Нет, дома кресло есть, но совсем безобидное. Да, трудности будут, бессонные ночи, но это всё пустяки, приятные хлопоты.
Заботливая Наташа давала нам уроки пеленания и правила обращения с младенцем. А ещё она дала один хороший совет: «Умоляю вас, девочки, пользуйтесь хотя бы первый месяц по ночам памперсами (в смысле ребёнку одевайте), будете спать по ночам». Как она была права, хорошая девчонка, интересно где она сейчас, как живёт?
Но я опять отвлеклась. Лежим, мечтаем. На чём я остановилась? Ах да, душ, потом я выпью чашечку кофе, не этой растворимой гадости, её только в больнице и можно пить, а настоящего молотого кофе с мороженым и кусочком горького шоколада. Включу телевизор, я очень соскучилась по этому мусорному ящику. Потом я позвоню друзьям и подругам, хотя скорее это они мне будут звонить и поздравлять. Потом я разверну малыша.
Так, а как же мне назвать моего мальчика. Я девять месяцев придумывала имя девочке, а тут мальчик. У всех дети с именами. Я смотрю на личико своего спящего сына, разглядываю и думаю. На кого же ты похож? А похож он на актёра Яковлева из фильма «Ирония судьбы или с лёгким паром», Ипполит, имя само соскочило с языка. Это судьба, я уже семь дней придумывала имя сыну, как только он родился. На ночной рубашке в районе живота у меня красуется буква «И», это после укола в живот пролитая кровь приняла причудливую форму. И Наташа мне сказала, что ребёнка я должна назвать на букву «И»: Игорь, Иван, Иосиф, Ирод, Игнат, Илларион, Икар, всё было не то, а Ипполит ему очень подходит. Детей забирают после корм-ления, и я в нетерпении бегу (ползу) звонить Саше на работу.
– Я придумала имя, наш сын вылитый Ипполит. – На том конце провода молчание. Саша переваривает, идея ему совсем не нравится.
– А как мы будем звать его ласково? Иппа?
– Почему? Мы будем уменьшительно звать его Поль, красиво.
– Ладно, дома поговорим, во сколько тебя выписывают?
– В три.
– Целую, пока.
Я не могу сидеть на месте, в воздухе витает преддверие праздника, я люблю весь мир, я готова плясать как стояк, так и коровяк. Я в возбуждении и не могу сидеть в бездействии, собираю вещи, сдаю постель. Время тянется, ещё три часа до выписки, обедаем. Жаль расставаться с девчонками, мы так сдружились, чисто теоретически мы договариваемся, когда наши дети подрастут, встретиться, но в глубине души мы знаем, что это никогда не произойдёт, разве что случайно.
***
Удивительный континент Австралия! Великая родина сумчатых. Там есть не только знаменитые сумчатые кенгуру, но и сумчатый волк, сумчатый дьявол, есть даже сумчатая куница, сумчатая летяга, сумчатый медведь – коала, сумчатый крот и сумчатый кролик бандикут (они там почти все сумчатые – мода такая), а вот сумчатого человека там почему-то нет – какая несправедливость.
А вот если бы люди рожали как кенгуру. Это моя мечта. Как хороша симпатичная и вместительная сумочка на животе. Как удобно, небольшая кожаная складка, в которую можно сложить и кошелёк, и косметику, и ключи от дома, и записную книжку, и документы, и мобильный телефон – да чего только туда не положишь, даже ребёнка. Беда для карманников, у женщин нельзя больше своровать ничего ценного, кожа очень чувствительна, и любые попытки незаметно залезть в эту сумку заканчиваются неудачей. Только, вот незадача, если в сумке завёлся малыш, придётся на время переместить свою косметичку в обычную дамскую сумочку, детям чистота нужна. Мужчины завидуют, мужчины очень завидуют, ах, почему и у них нет такой сумочки? Хотя бы как рудимента, ведь есть соски, а молока нет, так и была бы сумка, пусть и без ребёнка. Ну почему люди не похожи на кенгуру? Кстати, а знаете ли вы, как рожают кенгуру? Нет? Этого на самом деле толком никто не знает, кроме самих кенгуру конечно. Но кое-что об этом уже известно.
Беременность у кенгуру длится чуть больше месяца. Ребёнок у кенгуру рождается меньше двух сантиметров, а весит около грамма, это даже ещё не ребёнок, так, слепой и голый эмбрион с неразвитыми задними лапками, на передних конечностях уже имеются острые коготки, при помощи которых он и забирается, цепляясь за шерсть, в сумку. Мамаша за пару часов до родов тщательно вылизывает и чистит сумку, а также вылизывает у себя на животе узенькую полоску шерсти – то ли намечает дорожку для младенца, то ли очищает шкурку, вроде бы стерилизует ее. Детёныш отыскивает (руководствуясь, скорее, запахом, так как у него в это время уже хорошо развиты ноздри и вполне сформировавшийся обонятельный центр в мозгу) один из четырех сосков и повисает на нем. Сосок разбухает, заклинивает ротик, так что малыш с этого момента надежно укрепился в сумке. Сокращая особые мышцы, мать впрыскивает ему в рот молоко. Вот здесь и происходит его дальнейшее развитие, ещё целых восемь месяцев. Постепенно он все менее становится связанным с организмом матери и начинает самостоятельную жизнь. В год кенгуренок начинает сам добывать себе растительную пищу. Когда подросший кенгуренок покидает сумку, сразу появляется новый малыш.
Механизм деторождения у кенгуру удивительный. Оказывается, вскоре после появления на свет детеныша в чреве матери зарождается другой (есть мнение, что кенгуру оплодотворяется один раз и на всю жизнь, но это лишь гипотеза). Развившись до определенной стадии, он как бы «замирает», перестает расти и в таком состоянии находится до тех пор, пока не освобождается сумка. А произойдет это тогда, когда находящийся в сумке детеныш либо подрастает и покидает сумку, либо погибает. Пустая сумка – сигнал «замершему» зародышу, который, по-лучив «сигнал», начинает быстро развиваться и очень скоро оказывается в сумке.
Нам людям это не очень-то подходит, я имею в виду, навряд ли женщины согласятся быть всегда беременными, но во всём остальном мне кажется это наилучший способ вынашивания младенцев. Не надо никаких УЗИ, заглянул в сумку и узнал, правильно ли развивается младенец. Никаких обвитий пуповин, никаких тазовых прилежаний, а главное, никаких абортов! Хотя, минуточку, стоп, стоп. У меня возникла идея! Действительно никаких абортов! Пока сумка занята, ребёнок не появится. А это значит, что предохраняться будет очень даже легко, носи косметичку в сумке и не забеременеешь, нет, конечно, ты уже беременна, но зародыш-то спит. А как захотел ребёночка, будь добра на недельку другую освободи сумочку от всего по-стороннего, и там обязательно заведётся малыш. Гениально! Вот оно – настоящее планирова-ние родов! Косметичка вместо презерватива и фарматекса! Ура! Осталось совсем немного – обзавестись сумкой, как у кенгуру.
Моя фантазия уносит меня в будущее. Сейчас делается много открытий в области генной инженерии. Я вижу в будущем специальные Ген-салоны, где за умеренную плату можно изменить свои гены и отрастить себе шерсть, как у медведя или крылья, как у бабочки. Я бы выбрала себе шубку, как у ньюфаундленда. Этакая природная одежда-термос – зимой не холодно, летом не жарко, конечно у белого медведя тоже шубка ничего себе, но вот только больно она маркая, лучше уж стильный костюмчик от панды. Насколько бы облегчилась моя жизнь! Именно облегчилась, иду я в поход на Шумак3 и не надо мне брать с собой не палатки, ни спальника, ни одежды. Не нужно будет больше ходить по магазинам в поисках недорогой и удобной одёжки, нечего будет стирать, не надо покупать стирального порошка, не нужно зон-тов. Шерсть ньюфа не промокает, попал под дождь, отряхнулся и пошёл дальше. Красота! А какой-нибудь франт закажет себе пингвинье оперение – всегда при параде, во фраке, красиво и удобно, тоже непромокающий костюмчик. Вы где-нибудь видели водостойкий фрак, а? Это будет настоящая революция. Фабрики по пошиву одежды разорены, товар сбывают за бесценок, полный крах. Конечно, человек не может без одежды совсем, но теперь это будет одежда-украшение и не более. Бомжи будут собирать милостыню на поход в генный салон, прибавить себе черепашьих или улиточных генов, чтобы дом был всегда с собой. Причём черепаший панцирь будет более удобный и прочный, а улиточный более гламурный, весь такой перламутровый, полупрозрачный. Можно, конечно, добавить и того и другого, тогда будет прочный черепаший панцирь с перламутровым оттенком, но стоить это будет в два раза дороже. В моде будут женщины-рыбы – русалки и хрупкие юноши-птицы с томным взглядом. Появятся люди-пауки, имеющие, наподобие индийских божеств, восемь рук, а также прочный хитиновый панцирь и способность плести паутину. Появятся люди-кони, эти будут служить в милиции или армии. Но, что-то я размечталась. Разрабатывать эту тему можно бесконечно долго. По-этому, дорогой читатель, прояви фантазию, дофантазируй остальное сам.
***
Лариса опять приглашает меня в смотровую. Ну чего она ко мне прицепилась? Чего ей ещё от меня надо? Соскучилась по моей п…? Нет, слава Богу, нет. Она просто хочет снять мне шов, а я на радостях о нём и забыла. Она вынимает нитку, это совсем небольно, только чуть-чуть щекотно, обрабатывает мне шов раствором марганцовки. Я свободна, всё хорошо, Ура, ура. Ещё она сказала мне, что полгода я не должна поднимать тяжести, не больше трёх килограмм, ха-ха, а мальчик-то уже весит 4200, и что мне его на руки не брать? Насмешила.
Дальше хлопоты: тут дали справку, там дали справку, мама принесла новенький комплект белья для малыша, да забыла туда памперс положить, я отправляю свои вещи к родителям. Ну и обжилась я тут, три полных пакета абсолютно необходимых вещей. Осталось получить последнюю справку и можно забирать из раздевалки одежду и домой. Заходит торжественная Лариса со справками, поздравляет нас с выпиской и приглашает нас за ещё одним ребёнком к ним в роддом, теперь за девочкой, на мне она акцентирует внимание, меня она ждёт через три года, раньше мне рожать нельзя. Она что издевается над нами? Да мы в этот роддом больше ни ногой, куда угодно, только не сюда. Но вслух мы говорим спасибо, мы ещё пока пленники, надо вести себя благоразумно, вдруг передумают и оставят здесь на праздники в наказание за плохое поведение. Дальше суета, обнимания, целования и нетерпение. Каждый летит к себе домой забыв обо всех и вся. Но летим мы вначале в раздевалку. Штанишки на мне висят, в роддоме я сильно поисхудала.
Мама стоит с цветами и коробкой конфет. Цветы мне, конфеты нянечке, которая выносит расфуфыренного малыша, благо он мирно спит. Мама узнала эту нянечку. Оказывается, именно она 25 лет назад ухаживала за мной в роддоме, только тогда она была молоденькой девчушкой (я тоже сильно с тех пор изменилась), а сейчас она уже довольно преклонного возраста, как-никак 25 лет прошло.
За мамой стоят сестра, папа и муж. Свекровь ко мне так ни разу и не приехала. А я её ждала, думала, хоть на выписку приедет. Мама меня успокаивала, В. П. плохо себя чувствует, на улице холодно. Враньё, всё вранье, к Саше на марафон лыжный она ездила в воскресенье и там ей было не холодно. Просто не хотела приезжать, потому и не приезжала, странная она женщина. Я её, конечно, не сужу, но не понимаю – первый внук и проявлять такое равнодушие, ладно она меня, может, не любит, но это-то её родной внук, кровиночка. Забудем. Не время сейчас предаваться мелочным обидам. Хорошо-то как! Всё происшедшее кажется страшным кошма-ром, чудовищным сном. А на улице весна. Так хочется погулять, подышать свежим воздухом. В роддоме окна были заколочены, видать, чтобы мы не сбежали, поэтому свежего воздуха мы неделю не нюхали. Солнышко ласково греет, всё сияет, лужи, в них отражается солнце, деревья, щебечут птицы. Идём к машине. Родные кажутся чужими. Определённо со мной чего-то не то, за эту неделю я сильно изменилась. Мама тараторит глупости, я угрюмо молчу. Благо сестра участливо не вмешивается, мысленно говорю ей спасибо. На Сашу у меня обида, обида за то, что пожалел денег на платные роды, за то, что имя не понравилось, я обвиняю (мысленно) его и маму в том кошмаре, что со мной произошёл, они тоже чувствуют себя виноватыми. Конечно, сейчас я понимаю, что никто мне ничего не должен, ни мама, ни Саша. Я должна была сама решать свои проблемы, копить деньги, не летать в Москву, как-никак девочка большая, самостоятельная. Если бы сильно захотела рожать платно, то требуемую сумму на-брала бы, заняла бы, в конце концов. Хотя кто будет занимать беременной женщине? Но понимаешь всё это немного позже. Мы едем домой, это радует, это очень радует. Да, я не в себе, я уже не та. Как мы будем жить дальше?
А впереди меня ждёт масса интересного. Это и ночные бдения, и груда обосанных пелёнок, и кишечные колики, и непроходимость слёзного канальца – перечислять можно долго. Но это уже другая история. А будущим мамочкам я настоятельно советую приобрести книгу врача педиатра Евгения Комаровского «Здоровье ребёнка и здравый смысл его родственников», название не совсем красивое, зато точно отображает суть книги. Эта книга была моей библией, да что была, она и сейчас ею остаётся, когда у меня возникают какие-то вопросы насчёт здоровья моих детей, я первым делом ищу ответы на её страницах и в большинстве случаев нахожу.
Но это всё ещё меня только ждёт. А пока я дома, я, наконец, дома. Здравствуй, дом, знакомься, это Ипполит. Ипполит – это дом.
Только вот Ипполит через месяц стал Бернардом, муж был категорически против Ипполита, а Бернард в переводе с немецкого означает «сильный как медведь».