Поэма
(по мотивам заволжской легенды)
О, рисунки из жгучего юга,
Горький запах земли,
Жёлтоватая пыльная вьюга,
И полынь, и ковыль полегли.
Как и те в роковом поединке
С вековой азиатской ордой,
Клонит ветер кусты и травинки,
Окропляя их той же водой.
О, степные пространства в пол-света!
Нет истории вашей длинней
Было ль прошлое будущим где-то,
Или в будущем часть этих дней,
Не за всех ли, погибших на ней
Степь весною принцессой одета?
1
Не зря с утра струились зноем степи,
Заря в траве металась, росы слепли
В упрямых блёстках узких, зорких глаз,
Полдня они охотились на вепрей,
Зверь осторожней был на этот раз.
Поник вокруг ковыльный белый наст,
Впластались в травы трупы уж без глаз –
Скользнули вверх пирующие птицы,
Кто мог внизу кочевников укласть,
Над чьим проворством тужат кобылицы?
Молчат к смертям привыкшие ордынцы,
Но вот свирепо вытянулись лица –
Нет, не ногай, как вор из-за угла,
Отбив коней, пошли они к столице,
И волей их оперена стрела.
2
Не вспять течёт огромнейший Итиль,
Не мать сыра земля разбилась в пыль,
То веет вихорь конницы крылатой,
И бег её свет солнечный затмил
Хвалёной страже злато – каганата.
А были не на всех конях хлопьята,
И вовсе не серебряные латы
Неуязвимый блеск придали их пути.
Шли горсточкой. К столице. Для захвата.
Туда, куда лишь пленникам пройти.
И вот заставы вражии пусты
Поток бойцов измерив с высоты
Вскочил в седло последний из дозора:
«Наметясь лихом в стены и щиты,
Второй Донской низвергнет Берке – город»
3
Темник Уюк приспел сюда с охоты,
Немало русских весей прополото,
А в городах грызилися их князья.
«Собрали войско? Где же? Идиоты…
Они же шли, чтоб броситься в глаза»
Они идут! Прибрежная лоза
Колышется, дыхание связав,
Следить послал быстрейших он узденей,
Но кажется над городом гроза
И не начавшись, метит под колени.
Великий хан ушёл без промедленья,
И во дворце запахло мёртвым тленьем,
Дрожит везира храброго рука:
«Как невидимки… с разных направлений
Несметные поганые войска!»
4
Как быстро страх охватывает свору!
Темник брезгливо морщится и скоро
Ведёт с собой отчаянных людей:
«Не могут тьмы и тьмы пройти без взора,
Без слуха хоть для чьих – нибудь ушей.
Второй Донской покроет нас позором,
И загремит в подсолнечных просторах,
И долетит до предковых полей:
Монголы просто так отдали город,
От страха, как собаки, околев.
Пусть нас спасёт единственное – Это! –
И факелы их вспыхнули рассветом,
И стёк огонь дерюгой покрывал,
И вестник всех побед, пропавших где – то.
Конь золотой взбежал на пьедестал.
5
И ахнули вновь вставшие в дозоре,
И взоры изжемчуженного горя,
Что на кровавых выпаслось лугах,
Искали тех, кто не был им покорен,
И кто пока ходил при головах.
Увы, как мало было в их врагах,
Не падавших в алых пятнах на снегах,
Не убегавших конным или голым,
Но вот вошедший молвил в попыхах:
- Бросая скарб, уходят прочь монголы.
Уюк, нельзя нам медлить боле,
Пока возможно вырвемся мы в поле,
Не унести на спинах нам святыню,
Хан не велел погибели пить долю,
Умчался он в безводную пустыню.
6
Кривая месть – блестящий полукруг,
Был свист у сабли весел и упруг.
– Смотрите, как смеётся конь над нами,
Его копыт избегнет лишь не трус. –
И ржанье раздалось над головами.
– В священный год по знаку Бату – хана,
Из дани, что лилась из русской раны,
Из странной и не сдохшей вдруг страны,
Воздвигли золотого великана,
Он возвещает то, что мы должны…
– Ещё немного – и окружены.
– Пора, Уюк! – но вои сражены
Раскатом рёва глотки лошадиной,
И прядают ушами скакуны,
Пугаясь золотого исполина.
7
«Пусть вновь польются песни, что звонки,
Когда железо тычется в грудки,
Когда с кипящим маслом глотка слита,
Верёвочкой провздеты язычки,
И девочки ложатся под бандитов.
И кровь, и грязь, как вечность, не забыты,
Недаром славой предков вы увиты,
И пол – Вселенной лижет вам пупки
И нет ручьёв, текущих в Гераклита,
В меня ж впадает ровно две реки.
Так стойте же надёжною защитой,
И будет вся Вселенная разбита,
И в ней – моё веленье таково –
Старуха – время станет рек – визитом,
Игрушкою копыта моего»
8
Но не всегда реченья длятся долго,
А речь другая мчится теперь с Волги,
Сметает стены злобствующий смерч,
Как будто вновь поляновские волхвы
В дар посылают дважды острый меч.
И остаётся дальше быстро бечь,
Приносят к истукану сотни свеч,
На постамент – иконы и кадило,
Но слушают приказы – хоть калечь,
Последнюю команду – через силу.
Темник Уюк берётся за удила ,
И тем, кто дышит стойким ещё пылом,
Велит пригнать предателя – попа:
«Когда одолевает вражья сила,
Надейся, что башка у ней тупа».
9
Про что опять постанывают доски,
Земных огней змеиные полоски,
Алея, поползли среди красот,
В горячий час ворвались в город гости
Отряд неброский – воев в восемьсот.
Иголкой средь степей или лесов,
Невидной ящеркой, петляя у высот,
Он шёл один, до горла, до удара,
Хоть в жилах тёк всё тот же самый сок,
Но в россыпь трусов хлынули татары.
– Ну, удальцы, итак несёт угаром,
Велю огня не тратить уже даром,
Быстрей хватай, что хочешь по душе –
Гаремы тем, которые не стары,
Вино и злато – тем, кто стар уже.
10
Места для пира упырей-сластён,
Да был бы мир их сетью оплетён,
Когда б не те, кто рвали эти путы,
Сокровища народов и племён,
Перед тобой, хозяин на минуту.
И по цветным дорожкам изогнутым
Бегут к дворцам, сияющим уютом,
И медленно растаивает время,
Не каждый доходил до этих плутов
И посещал всесветные гаремы.
Входи, черпай свои богатства шлемом.
Возвеселись, века пребудут немы,
Прибудет сюда завтра татартва,
И верно скажет, что гостил здесь демон,
Никак не проявивший естества.
11
– Возьми меня… не смей туда ходить, –
Сомкнулись в неге руки у груди –
Льнут ларцы драгоценностей к жемчугу.
– Нет слаще русских пленниц, впереди ж
Злой истукан, пугающий округу.
Бледнее лицо девичье натугой:
– Я лучше всех богатств степного юга,
Из рта его кровавы хлещут струи…
И руки вскинул молодец с испугой:
–Святыии боже! С чёртом озорую!
Так трудно тебя бросить медовую,
Коль смерть найдёт, тебя и позову я,
А ну пусти-ка ханская холопка,
Никто не закружил мне удалую…
Но тут его окликнул кто-то: «Лёвка!
Так вот тебе где голову сорву я!»
12
– Дивишься, знать, узорам южных чресел,
Вот так ты пост блюдёшь перед Олесей,
С чего же заливаешь лицо краско,
Отсюда далеко до наших весей,
А в залах лепо, да девица баска.
– И на тебя достанет моей ласки.
– Так подходи. Спокойно. Без опаски.
Но воин весь – пружинящий прыжок:
– Посмей ещё зубами только ляскать,
И разочтёмся мы сполна, дружок.
– Ну, потроха пойдут на пирожок! –
И меч ударом резким меч обжёг, –
– Дашь голову, Олеську веселя,
– А ну-ка доберись хоть до кишок,
Чья голова посмотрим опосля!
13
А пленница и плачет, и кричит,
Её задеть не смеют их мечи,
Им не дают пролить и крови капли,
Уста ли её жгуче горячи,
Иль волосы горящей стали паклей.
– Вы удаль проверяете, не так ли?
В объятьях она скользкая, как в масле,
И фокус у факира очень стар
И лица у обоих вдруг обмякли:
Кинжал рассёк завязки шаровар.
– Я покажу, где варится отвар,
И покорённым людям сотни кар,
Там – место драки, а не бабий терем,
Там – символ всемогущества татар,
Осталось лишь открыть вам эти двери!
14
– И кто же золото запрячет на задворках?
Но копья прилегли к железным створкам,
И сжали руки мощно рычаги,
И витязи опять по поговорке,
Друзья лишь потому, что есть враги.
От напряженья каждый чуть не сгиб,
Но вот взялось железо на изгиб,
И их напор не выдержали двери.
– Разуй, друг, ноги, громки сапоги,
Своим лаптям я больше здесь поверю.
Скользнули тени две в вечерней сери,
Пошли бесшумно крадучись, точь звери,
Но стражи были, как и быть должны,
Не посмотрев на первые потери,
Друг к дружке прижимают две спины.
15
Став обоюдоострым крепким сплавом,
Схлестнулись с окружением удавом,
С обеих рук взметают смерть мечи,
Так страшно бьётся лишь кентавр двуглавый
И то, когда копытца отточил.
– Пекла Олеся чудно калачи.
– Послушай, Лёвка, лучше помолчи,
Покуда ты монголами не сварен!
Тебе не растолкуют толмачи.
– Ты растолкуй, что было с нею в спальне!
– Отбей копьё, вали его, увальня.
– Давай сюда, сигай через кустарник!
Зови на помощь, наши где-то тут,
Смотри, Витко, здесь свечи есть и камни.
Забавно, как всесилье стерегут.
16
– Добро, теперь сгодится каждый камень.
– Нет, мы с тобой сегодня в божьем храме,
Здесь целая ограда из крестов.
– А выше глянь…- Огромный конь, светящийся как пламя,
Скакал над ними мимо всех постов.
– А лошадь всё ж не выше тех кнутов,
Что мы несли с разоренных пустот
В своих сердцах, обоженные варом,
И стало войском только восемьсот,
И в россыпь трусов хлынули татары.
Вот почему струились степи паром,
По ним с утра с воинственным угаром,
Пугаясь нас, скакал кочевник – конь,
Уже не в силах жечь он нас пожаром,
И вот на нём лежит моя ладонь.
17
Но тут же зазвучало: «Место свято,
К нему не прикасались супостаты,
Ведь я коня сегодня освятил»
И к воинам, притихшим виновато,
С крестом он величаво выходил.
Как будто он явился из могил,
И трясся на главе его ковыль,
Христовым словом бросить звал удачу,
Витко послушно очи опустил,
А Лёвка резко выговорил «Старче!»
Водой кропят печали или плачи,
А кровь и грязь святят давно иначе,
Поганые здесь прокляли Христа,
Ты, освятивший место, здесь тем паче,
Достоин ты могильного креста.
18
Престрашный зверь, зело могуч и яр,
Не в силах выбрать худшую из кар,
Оскалил пасть, тряхнул он головою,
Страшна двоим реликвия татар,
На зов трубы вбегают шумно вои.
И встала грива чудища прибоем,
К последнему сбегая водопою,
Оно кричало витязю: «Не лазь!»
Но, околдован стойкой ворожбою,
Он из цепей готовит коновязь.
- Сейчас подъедет наш молодший князь.
- Коротким видно будет его сказ.
- Смерд дорого заплатит за издёвку.
- Возок забит жемчугом ханских ваз.
- Ну, а пока всех ближе к небу Лёвка.
19
- Вернуться сюда гордые ордынцы,
Когда, забрав весь город на гостинцы,
Мы не сумеем Дух и самый взять,
Недвижный конь стремительней жар-птицы,
Легка его воинственная стать.
Смотрите: закусил удила тать,
И брызги наших тел бросает вспять,
Неся вперёд злых варваров повозку,
Постромки ей рукой не оборвать,
Не растопить колёса белым воском.
Опять сидят поганые на досках,
На костях побеждаемого войска,
И мчатся вдаль, но наступает миг,
И почва под ногами стала скользкой,
То кровь упавших смёрзлася в ледник.
20
А князь молчит. Бросать богатства!
Прелестных пленниц – просто святотатство!
Он избегает остреньких углов:
– Чужая степь – огромное пространство,
Коня утащим – будем без голов.
– С каких ещё престолов иль столов,
Достался нам премерзостный улов,
Когда вдруг азиаты налетели,
Когда порознь нас били как ослов,
И наших жён таскали из постели.
Когда в Руси хлеба не шелестели,
Когда нас словно воск лепить хотели,
Под это же своё: не прекословь!
Всем, кто растил рабов в христовом теле,
А ну ответ им, молния, промолвь!
21
Окрест внезапно степи загремели,
Метнулись тени греков и ромеев,
Две тёмных тучи сдвинулись в разъём,
И статуя, низвергнувшись на землю,
Упала насмерть загнанным конём.
Он вбил бы Лёвку в грязь по окоём,
Но эта молния, ударившая днём,
Исчадьем ль сатанинского искуса,
Христовым ли божественным огнём?
Но это гибель всем пришедшим русам.
– Смерть заодно со смердом этим гнусным!
Каким животным бешеным искусан,
Он рече, что лошадка хороша,
И что уйти живыми – бегать трусом,
Поверьте, друже, – это злая лжа.
22
– Послушай, кнез, и вы, лихие вои,
Вы все годны на доброе и злое,
Но дома вот за этих молодцов,
Я, Лёвка смерд, не дал бы и помоев,
Я помню, как нас жгли со всех концов.
Вечор в тот день дружина удальцов,
Я помню их, я знаю их в лицо,
Вина утех потребовала к ночи,
Зорили, как поганые, сельцо,
Свои своих… своих девчат пороча.
Смелея с хмеля, яростью клокоча,
Они такое делали, что очи,
Горели как росточки сине-льна,
Возьмём коня – простится чья-то почесть,
А если нет – оставьте здесь меня!
23
И брошены ненужные повозки,
А вои по-простому и по-свойски,
Настил из досок стелют скакуну,
А истукан, метая гнева блёстки,
Лелеет мысль отмщения одну.
Подвластны все погони колдуну,
Уже предались русичи вину,
Как будто везть реликвию забыли,
Склонив покорно голову хмельну,
Бормочет Лёвка: «Ноги б уносили».
Ползёт к рукам упрямое бессилье,
«Виновен я, что кровь свою мы выльем».
– С златым конём наш путь не самый резвый,
Убейте, я подрезал ваши крылья!
– Боялись умирать – сюда б не лезли!
24
Трава-поросль раскинулась далёко,
Уж третий день стелился злобный клёкот,
С златым конём запрятана уж клеть.
Собрались стаи воронов высоко,
Живых коней устала хлестать плеть.
Три дня стремились соколы лететь,
Но всё сильней затягивалась сеть,
И бой позвал, и меч тогда ударил,
Нас окружило лихо прежних лет
И вновь схватились русский и татарин.
Зависло солнце в тёмных крутоярьях,
И зной на плечи солнца прыгнул ярясь,
И вырыв ров у смерти на пути,
Под небом светлым бились не покаясь,
Земля, земные грешники твои.
25
– Нет, Витко, справедливости на небе,
Коль вырвешься – бери мою уж лебедь.
– Сегодня вот невеста горяча,
Из стрел татарских частый её гребень,
Коса её – завитая камча.
– Ещё проклятой сватьюшки кочан,
Кольчуги плавясь лопались в плечах,
– Не отстирать невестиных сорочек!
Опустошает гибель свой колчан,
В объятьях смерти русов узорочье.
Лишь до двоих как будто не охоча,
У них ещё весельем брызжут очи,
И сеют смерть, кружась среди чужих,
Слюна у супротивников клокочет,
Но этих будет надобно живых!
26
Лучи увяли, блеск отдав закату,
И темью, занавесившись как фатой,
Смерть постлала им брачную постель,
И спят спокойно те, кто был просватан,
В чьих головах смешался хмель и смель.
Ещё от крови воздух не сырел,
Ещё не поднималась с трупов прель,
А уж крича, как стадо полоумных,
Тащили палачи с десяток тел,
Взывая к птицам: «Вот на пастилу вам!»
И птичий крик, казалось, рвался с клювом,
И испугавшись вдруг людского глума,
Он на минуту замер хищный праздник:
«Как, удальцы, попалися в петлю вы,
И как живыми вытерпели казни?»
27
« Трава моя! Как вечно в тебе дремлет,
Уменье в сломленьи и в томленьи,
Уменье быть на грани бытия,
Лишь милым ликам память моя внемлет,
Забыв, что были пытки и резня.
Олесенька! Все смерти извиняя,
Одно себе не извиняю я,
Что был с тобою резок и неласков,
Да жизнь была на кончике копья,
А я б хотел одеть тебя по – царски.
Какие бы привёз тебе подарки,
Как заблистали слёзы б твои ярко,
Но как бы смерть нам ни была черна,
И что бы чёрный ворон ни накаркал –
Мы светлой волей взяли скакуна.
28
«Но вот пока попали под подковы,
Ты помнишь, провожая рать Христову,
Свой крестик мне дарила, егоза,
Не ждём ни воскресенья, ни обновы,
И верим – унесли частицу зла.
Монгольский конь, он в наших удилах,
А если я запутался в узлах,
То смерд и смерть – почти одно созвучье
Я должен сметь и истина гола:
Переруби их замыслы паучьи!
И если поднимал я смердов – скотов,
Виновна ты – и Волгой плавал плот мой,
Кинжал колол мне грудь,
Но даже насмерть, насмерть исколотый,
Выше твоих причуд
Я не молился…»
29
Лежит в шатре нахолившийся кречет,
И обращает к свите гневны речи:
– Кто возместит мне страшную потерю?
К чему была отчаянная сеча?
Когда молчат урусы, точно звери?
– Великий хан, быть может, они верят,
Что умерев, воскреснут в райской сфере,
И оттого, проклятые, молчат.
Но вот один, всё бредит он о пери
Но стоек также был при палачах.
… Идёт Уюк в предутренних лучах,
Меняет гнев на ласку он в очах,
Бесшумно приближается. Не к трупу ль?
Последний пленник в битве не зачах
Полжизни для него не в убыль.
30
«О, степь в час музыки столетий,
Все существа на белом свете
Кричат от боли и любви,
Но остаётся при секрете
Двуногий голова сорви.
Хоть весь верёвками увит,
Хоть крючья в корке от крови,
Хоть страшно мучали его –
Ни слова нам в ответ, увы,
Нам не добиться своего.
Лежит таинственный наездник,
Во рту сокрыв коня как в бездне,
Надёжней, чем среди лугов,
Страшнее нет его возмездья,
Сильнее нет у нас врагов».
31
Такого он не делывал ни разу,
Отёр он кровоточащие язвы,
Влил в губы русу терпкое вино:
– Я предлагаю жизнь тебе, зараза,
Девчат, дворцы и лучших скакунов.
Ты сможешь потрясти всё до основ,
И славу, от которой веет сном,
Приобрести всего одним решеньем,
Будь заодно в деяниях со мной,
Потомки нам отплатят восхищеньем.
Вновь впереди помчится символ мщенья,
Да не страшат тебя большие разрушенья,
Ведь не к Руси протянем мы ладонь,
Смотри в степи, метаясь дивной тенью,
Ржёт, удивляясь планам нашим, конь.
32
Ты для него, что лёгкая подковка,
Никто не вспомнит, что когда-то ловко,
Коснулся, дерзкий, ты того ж седла,
Откуда лишь чингизовы потомки
Вершить умели главные дела.
Из светлых глаз пленённого слеза,
Скользнула чудодейственна и зла,
Приподнимая умершее тело:
– Коня того уж Волга унесла,
И ртом бездонным время его съело.
Что ж до меня, – и стало лицо бело, –
Последний раз бы солнышко согрело,
Нет, ничего, не нужно толмача!
Вставало солнце, шли лучи как стрелы,
Расхаживали вороны урча.
33
– Что до меня, то смерть мне будет лёгкой,
И, не помысля больше об уловках,
Я говорю – ты сыщешь скакуна,
Когда людей взнуздаешь ты под плёткой,
Когда следы небесного огня
Растают не дойдя до человека,
И чёрным станет наших женщин млеко,
И кровь золой подёрнется в уме,
Тогда восторжествуешь ты, калека,
И вихрь огня помчится по земле.
Но и тогда из жёгших жизнь углей,
Из пламени исчезнувших людей,
Родится не смиряемое плёткой
Несущих огнь схоронят средь степей… –
И захлебнулся кровью алой Лёвка.
Темник вскричал злорадно: «Околей!
Как и друзья, стань воронов похлёбкой!»
34
И не осталось никаких следов,
Окроме тихих песельных ладов,
Окроме имени его, что лёгко,
Так вот пёрышко в звоне ветров,
Поднялось и исчезло как Лёвка.
Да весною в степи
Всходят ярко тюльпаны,
Словно пятна крови,
Боевая охрана.
Как ни мни их, ни рви,
По полям и курганам
Никогда не найти золотых истуканов,
Как ни снились они
Всем владыкам-болванам.
А весною в степи
Свет зари на лазориках
И куда не ступи –
Что ни шаг – то история.
Много их по Руси,
Смерти взрыли дорожку,
И коси, не коси,
Но весною цветы
Тянут к небу головки
Как и люди МЕЧ – ТЫ
Очень крепкой поковки.