Я не предусмотрела, что размышлять о жизни и любви на Острове в одиночку практически невозможно. Когда я в сотый раз не пришла ни к какому выводу, пространство вокруг меня обратилось в насмешливый взгляд Королевы.
— Хочешь увидеть себя со стороны? — прошелестел ее голос.
Она, конечно, не желала мне помочь. Однако могло помочь то, что она предлагала, и я решила рискнуть. В ответ на мое молчаливое согласие Королева развернула передо мной экран, который завис в метре над песком, и включила запись.
Я увидела тот сказочный период моей жизни, когда я пыталась свести сказку на нет. Королева прокручивала события, затесавшиеся в мою жизнь исключительно по минутной прихоти, но не случайные в ней. Рационально мыслящий человек ни за что этого не поймет…
Огромный зал на экране был не таким, как я его запомнила. Это и понятно: псевдосуществующая камера находилась, как и предлагала Королева, не на уровне моих глаз, а напротив стены, где находился меч.
Тот зал мне запомнился более темным, но тогда не ощущалась так резко его зловещая, тяжелая обстановка: каменные своды, чрезмерно громоздкая мебель и факельное освещение давили на меня сейчас, когда было уже все равно. Тогда я всего этого просто не заметила, передо мной была цель — меч, обнаженный клинок которого мерцал, отражая свет факелов. Теперь он тоже выглядел более впечатляющим, хотя тогда, я помню, он меня разочаровал. Но он был моей целью, артефактом, и я шла к нему, сметая все препятствия.
Со стороны это было потрясающее зрелище! В том мрачном месте я упражнялась в фехтовании с тремя заслуженными охранниками меча. Всерьез, на смерть — у них не было желания отдавать мне меч. С экрана было видно, насколько отчаянно они дрались — тогда мне было плевать, я сосредоточилась на ударах, своих и чужих, — и даже звуков не слышала, во всяком случае, сейчас звучали незнакомо и треск пламени, и сиплое дыхание троих офицеров, и скрежет клинков, и тяжелые шаги противников. Только меня не слышно. Меня словно и нет, я — бесшумная, черная, легкая тень, и даже не человеческая, а кошачья.
Мне было приятно на себя смотреть — я была фантастически грациозной и красивой. И я чувствовала себя красивой. Ощущение собственной красоты тогда двигало моим безрассудством, заставляя биться ради битвы, ради того, чтобы чувствовать себя живой.… В бою меня охватывал пьянящий восторг, и не победить я не могла. Я начала понимать, что тогда балансировала на грани отчаянья, и напряженно держалась только благодаря таким схваткам — они мобилизовывали силы, или, как оказалось, жалкие остатки сил. Зная это, я тогда была спокойна, но другой человек, глядя на такие сцены, испугался бы. Особенно, если бы я была ему дорога. На миг представив вместо себя там, в зале, Германа, я вздрогнула.
— Ты показала ему, правда? — со злостью спросила я Королеву.
Она не отрицала.
Ну и чокнутой я тогда была! Когда один из высокопородных защитников меча зацепил шпагой мое бедро, боль добавила мне азарта.
Кстати, нужно что-то делать со шрамом. Порез, хотя и довольно глубокий, составил только половину проблемы. Позже я присыпала его порохом, а после пятисекундного раздумья еще и подожгла. Порох был хреновый, не то оторвало бы мне ногу, это точно.
А чем это мне мешает шрам? Подумаешь, дефект на коже! Если кому-то не нравится, пусть не смотрит! Так мне придет в голову родинки сводить и накладывать искусственные ногти! Путь к идиотизму будет открыт.
…Я до сих пор такая же чокнутая. И я до сих пор люблю драться. Но я больше не выдумаю приключения на пустом месте — я уже не хочу, чтобы Герман за меня испугался.
Королева смотрела на меня пристально, будто не доверяла произведенному эффекту.
— А ведь было и хуже, — проникновенно напомнила она.
Я кивнула. Потом было хуже. Потом мне примерещилась цель опаснее, чем холодное оружие и серьезнее, чем безрассудные поединки. Сбежав с эшафота и доведя содержание адреналина в крови до критической отметки, я, наконец, почувствовала безразличие к детским играм.
Потом я стала искать волшебников, поскольку вдруг решила, что по природе — одна из них. От волшебников мне нужна была информация о собственных способностях и о том, что с ними можно делать. И с первых же шагов по этой дороге поняла, что не смогу избежать неприятностей. Оказалось, что волшебники или маги — люди только отчасти. На людей они похожи телом и сотой долей мыслей, но у них нет даже половины человеческого спектра эмоций, поэтому их трудно понять, и если приходится с ними работать, нужно им полностью довериться. Только почти все они сволочи. Исключение составил Сандах, на котором я свои изыскания закончила, но те, кто встречался мне до него, были классическими уродами.
Первый, которого я нашла, просто, без всяких объяснений, бросил меня в пещерный лабиринт под горой, на которой жил. Сморщенный самовлюбленный старикашка оценил меня по-настоящему, когда я из лабиринта выбралась, разрушив гору с помощью его же волшебства. До сих пор, наверное, сидит на развалинах, кутается в плащ и смотрит вдаль туманным взглядом.
У второго я даже помню имя — Мертамор. Этот вежливо беседовал со мной несколько часов кряду, а потом предложил испытать мои силы. В поединке. Сначала мы дрались на мечах, но сплав не выдержал нашей энергии, и в ход пошло все, что попадалось. Через миг после начала поединка я поняла, что он хочет меня убить, и испытала страх, какого давно не помню. Но назад дороги не было. Мы перемещались по его огромному дому, пока не оказались в подземелье. В его дальней затемненной части происходило нечто ужасное, что именно, я не видела, но уловила каждым нервным окончанием: мощнейший поток энергии, подобный гигантскому по силе сквозняку. Туда нельзя было попадать ни в коем случае.
Но я туда попала. Силы Мертамора были на исходе, когда он собрал их для последнего удара, а я опоздала с контратакой всего на мгновение. Следующее заняла прорезавшая сознание боль и смертный ужас.
Очнулась я тоже от боли, но уже приглушенной чьим-то состраданием. Сквозь мутно-бурую пелену перед глазами я увидела ребят, своих, с Острова. Они были в совсем другом мире, разумеется, по причине, о которой не пожелали мне сообщить. Зато меня замучили вопросами. Конечно, только посмотрев на мое тело, представлявшее собой сплошной синяк, они поняли, что я попала в пространственную дыру, и что кто-то с нечеловеческой силой и ненавистью зашвырнул меня туда.
Оказалось, что меня нашел Женька. Чудом. Я валялась под палящим солнцем среди ползучих дюн и вонючих трупов, внешне мало чем от последних отличаясь. Он обратил внимание на меня благодаря кольцу: словно подавая сигнал бедствия, камень сверкнул на солнце так ярко, что его блеск резанул Женьку по глазам. Подойдя ближе, он узнал мои волосы… а лицо — нет. Что данный труп — мой, он, как сам выразился, «нутром почувствовал». Долго сомневался, отнести меня в лагерь самому или оставить пока здесь и сходить за помощью. Оставить не смог, и поэтому понес, завернув в свою куртку и свитер, как фарфоровую посудину.
Наше появление в лагере произвело больше чем фурор. Конечно, смотреть на меня было страшно (сама целых пять минут сражалась с панической мыслью о том, что лучше бы этому истерзанному телу умереть), а если учесть, что такое состояние — явно не результат несчастного случая… на их месте я бы озверела. На мою беду, в этот момент в лагере оказались мои братья в полном составе, и их соответствующие случаю физиономии я увидела, только открыв глаза. Какое-то время гул в голове спасал меня от их вопросов, но потом началось…
— Кто это? — сдерживая ярость, спросил Толя.
— Я, — в больной голове сработали защитные инстинкты, сформировавшиеся в детстве.
— Кто это с тобой сделал? — делая ударение на каждом слове, снова спросил он.
— Не помню, — соврала я. Откровенно соврала, так, чтобы в подтексте ясно читалось «не твое дело».
Подтекст он уловил. И больше не пытался. А я поняла, что среди них нет Дениса, и чуть не заплакала. Германа тоже не было, и этот факт меня утешил: я бы предпочла умереть, чем предстать перед ним в таком виде. Из посвященных медиков в лагере остался только Сережка, но даже он боялся ко мне прикоснуться. Некоторое время он колебался, потом вздохнул и сказал:
— Можешь считать меня садистом, но анаболиков я тебе не дам, пока не установлю повреждения. Ты ведь не можешь себя обезболить?
Я мотнула головой. Чего не могу, того не могу. Он снова вздохнул и начал снимать с меня остатки рубашки. В свой взгляд я попыталась вложить все, что думаю по этому поводу. Сережка посмотрел на всю компанию, собравшуюся вокруг меня, и коротко бросил:
— Имейте совесть.
Компания рассеялась. Даже братцы исчезли. Далеко, правда, не ушли.
Я попыталась пошевелить рукой, и тут же получила мощный удар боли. Наткнувшись на бесконечную жалость в Сережиных глазах, я собрала в горсть волю и пожелала горячо, насколько могла, обрести власть над своим телом и выздороветь. С этой мыслью отключилась.
— Ася, — через время позвал меня чей-то голос, тихо, но настойчиво. Я открыла глаза и увидела перед собой Алешу. Он сказал: — Переломы ребер, трещины костей рук и ног, внутренние повреждения органов, правда, без перитонита, сотрясение мозга, обширные гематомы… Мы не сможем вылечить тебя здесь и боимся транспортировать.
Он-то где набрался такой терминологии? Не чувствуя острой боли, я смогла спокойно оценить собственное состояние — я выздоравливала. Он именно это и хотел от меня услышать, он хотел верить, что сестра, исцелившая его от безнадежной хвори, сможет сама зализать свои раны и не заставит уделить себе больше внимания, чем нужно. Эта злобная мысль вызвала во мне обиду.
— Оставь меня в покое, — попросила я.
Именно в покое. Покой — очень точное определение того, что я в тот момент ощущала: восстановление поврежденных клеток отняло силы настолько, что их даже на ориентацию не хватало, и я позволила себе зависнуть в пространстве, не чувствуя вообще ничего. Алеша уловил мою обиду и не уходил. Он сидел рядом, смотрел на меня, и через какое-то время я осознала, что лечусь уже его вниманием — искренним и теплым. Это вызвало во мне благодарность, которая неожиданно добавила сил. Какое счастье, что мне довелось родиться на Земле…
— Где остальные? — пробуя на работоспособность речевой аппарат, спросила я.
— Врачи? — почему-то решил он и неохотно ответил: — Кто где: Валерка и Герман в другом мирке, Сашка на Острове, Тим сам…
Он осекся, но мысль я уловила: «сам болен» или «сам ранен», в общем, «сам нуждается в помощи».
— Почему вы здесь? — задала я следующий важный вопрос.
Алешка натянуто улыбнулся:
— Без особой причины. Просто, как обычно, болтаемся по миркам.
Просто ты врешь. Интуиция у меня не повреждена, и я чувствую ваше настроение: вы на взводе, вы измучены, вы встревожены. И все же вы здесь. Вы не возвращаетесь домой, чтобы отдохнуть и забыть о неприятностях. Нет, теперь наколдованные мирки для вас не игра. Теперь вас привязывает к ним что-то, что важнее всего, даже вашей жизни.
Алеша, посмотри мне в глаза, и я заставлю тебя сказать правду. Ну! Он посмотрел.
— Война? — спросила я.
— Война, — ответил он. Это слово прозвучало тяжело и упрямо.
— Я хочу с вами, — удерживая его взгляд, ровно сказала я. «Ты не сможешь сказать «нет».
— Нет, — сказал он. Накрыл мне ладонью глаза и произнес еще более веско, чем я: — Ни за что. Никогда.
Больше я с ним не говорила. Больше я вообще ни с кем не говорила, отключившись от раздражителей и латая свои дыры в одиночестве. Когда через два дня мне удалось встать, Тима, давая понять, что возражения не принимаются, взял меня за руку и повел на Остров. Сам он держал руку на перевязи, пропитанной кровью, — поэтому и был единственным, кто мог быть моим конвоиром, ведь всех здоровых требовала война. Его рану я залечила автоматически по дороге.
Перед расставанием, уже на Острове, он взял меня за плечи и сказал:
— Ася, не надо так. У нас вправду нет выбора.
В его голосе была просьба, почти мольба, и огромное, искреннее сожаление.
— Мне важно знать, что ты не злишься, — добавил он.
Я поняла, что действительно важно. Проглотив обиду, я поднялась на цыпочки и поцеловала любимого брата в щеку. Он улыбнулся и, сжав напоследок мои плечи, тихо попрощался.
… Но обида все-таки осталась. Даже сейчас, когда много узнала, я не могу простить им того, что они не пустили меня в свою войну. Не только меня, всех девчонок. Мне до сих пор обидно за нас, на то, что с нами обошлись так бесцеремонно, что нам даже ничего не сказали. Точнее, на то, что у нас не попросили помощи.
Хотя тогда, прощаясь с Тимой, я разозлилась и на себя: он был ранен, а я этого не почувствовала. Не почувствовала, что устал Алешка, что случилось несчастье с Тимом. У меня было, конечно, оправдание: куча своих проблем, связанных с поиском места для себя на Земле… Но в тот миг я поняла: все это чушь по сравнению с виной за боль любимого человека.
После этого я даже в самых опасных приключениях старалась не терять связь с ребятами. И я спасала их от взрывов и ловушек, залечивала их раны, не оставляя даже шрамов, и каждый раз от них уходила, и больше не просила разрешения остаться. Просто появлялась, когда чувствовала их боль — когда считала нужным вмешаться в их мужские игры.
Сначала я боялась, что перестану воспринимать ощущения братьев, поскольку больше не могла считать их братьями… Колкий взгляд Королевы вырвал меня из потока воспоминаний.
— Да, можешь радоваться, — проворчала я в ответ.
После того космического приключения я стала чувствовать себя еще более одинокой. Оно отняло у меня Толю, Алешку, Тиму и Димку. Я до сих пор не сказала им правду, потому что не хочу, чтобы они тоже меня потеряли. Ведь это неизбежно, когда рушится вера в близкого человека. И между нами легла-таки пропасть.
После спасения Толиной шкуры, когда мне вновь пришлось посетить лагерь, Денис, с которым я нынче редко встречалась, попросил меня задержаться ненадолго.
— Я не могу навязываться! — испуганно возразила я. — Мне здесь рад только ты.
— Не только. Через пять минут увидишь того, кто тоже обрадуется. А пока считай, что ты мой гость.
— Спрашивать, кого я увижу, наверное, бесполезно?
— Увидишь сама.
— Ладно… А погода сегодня хорошая.
— Да, очень милые черные тучки. Скоро пойдет чудесный град.
— Как они ведут войну?
— Наощупь. Очевидно, что их знания о Земле ограничены.
— Меня удивляет, что они еще не уничтожили ее.
— У них, наверное, интерес к живой Земле. Кроме того, я начал догадываться, как они уничтожали другие планеты. Похоже, они захватывали их сердца — такие, как Остров и Королева. Наверное, там их некому было защищать.
— Так вы охраняете пространственно-временные границы Острова?
— Похоже, что так. Я тебе, кстати, военные тайны выдаю.
— А я на положении врага?
— Ася, это я знаю о твоих истинных возможностях, но говорить об этом другим ты запретила сама. Для них ты — враг. Причем сама себе.
— Так ты скрываешь от парней, что знаком с дикими странниками?
— Мне не пришлось рассказывать о … первом контакте, и, соответственно, твою тайну я не выдал. Ситуацию прояснил Командор.
— Он здесь бывает?!
— Да. И ты его дождалась.
Я подскочила на месте и обернулась. Точно! Капитан-Командор появился в лагере. Первым моим желанием было броситься ему на шею, но я сдержалась, потому что сдержался он, и всеми нервами ощутила его теплое приветствие. Он мысленно попросил меня остаться и долго разговаривал с ребятами. О чем они говорили, я не слышала, но понимала, что он приведет на помощь Ветров, командором которых, кстати, являлся, стало быть, обсуждалось предстоящее объединение сил. Опять же мне стало обидно за то, что на совет меня не пригласили — так и спасай их неблагодарные шкуры! — и резко волной накатило одиночество.
От Капитана-Командора повеяло Космосом, и моей тоской по нему — по Капитанам, моей расовой родне, и Мамам. Я снова ощутила себя брошенным ребенком, без дома, без родины… В горле образовался ком, а к глазам подступили слезы жалости к себе. И в этот момент, видимо, закончив совещание, ко мне подошел Капитан-Командор и сказал единственное, что могло меня утешить:
— Мы очень по тебе скучаем.
Я уткнулась лбом ему в плечо.
В этих словах заключалась вся холодная космическая любовь таких же, как я, брошенных детей звезд, и я на минуту ощутила единение с ними и собственную силу, выросшую в четыре раза. Одиночество исчезло, вымещенное желанием вновь оказаться там, где нет ничего земного. Этой ежедневной чужой боли нет. Нет.
Нет. Боль все равно останется, и если не во мне, то в мире — здесь, на Земле. Ее некому будет унять.
— Я не могу сейчас лететь, — пересохшим ртом прошептала я.
— Знаю. Помогай им. Вместо меня.
Я невесело усмехнулась.
— Вместо тебя не могу. Они не позволяют. Они в меня не верят.
— Они за тебя боятся. Они ведь не знают, что у тебя две счастливых звезды. Борись за них, пожалуйста, они лучшие, уж я-то знаю.
— Они свиньи, но ты прав. Обязуюсь превратиться в космическую пыль, если хоть один из них погибнет.
Меня ласково укутала теплом его улыбка. Я подняла глаза. Конечно, он не улыбался — губами, но для меня уже стало привычным воспринимать его чувства.
Потом, при новой встрече с Тимой и Толей, я спросила у них нарочито рассеянным тоном:
— Есть что-нибудь общее между мной и Капитаном-Командором?
Толя посмотрел на меня взглядом, полным сомнения в моей нормальности, а Тима серьезно ответил:
— Пожалуй… Камень в твоем кольце. У него из этого сделаны глаза.
Я вздохнула. Он целиком из этого сделан.
Однажды, после жестокой стычки, когда на смену отчаянью пришло смирение, но холодное дыхание смерти еще ощущалось затылком, как ужас от несбывшегося поражения, я подумала, что подло поступаю с братьями. Они могут умереть, так и не узнав, что нас ничто не связывает. Они хорошие, они заслуживают знать правду. Я решила, что не вправе заставлять их считать меня своей сестрой. Собирать ради этого полный консилиум братьев мне почему-то оказалось слабо, и я сказала сидевшему рядом Диме, уцепившись за его невинное «хочешь пить, сестренка?»:
— Давай поговорим об этом…
Прозвучало это, видимо, зловеще, раз он, встав было с деревянной лавки, сразу сел обратно. Тут же, как всегда, его настороженность, подобно сигналу тревоги, уловил Тимоха и пошел к нам с другой стороны поляны.
— В общем, я вам не сестренка, — промямлила я. Красивым фразам сейчас не место. Ситуация некрасивая.
— Это как? — уточнил Дима, явно ни минуты не сомневаясь в нашей с ним близости. Господи, они же самые лучшие!
— Генетически. Я приемыш.
Кровные узы, наверное, много стоят, если в них верить. Напряжение младших ощутили старшие, и почти бегом к нам направился Алеша; медленно, явно нехотя стал подходить Толя.
— А ты сама откуда это взяла? — спросил Дима после паузы. Из вопроса я поспешно заключила, что он не хочет, чтобы мое заявление оказалось правдой.
Его вопрос дал мне возможность начать рассказ, что было самым трудным.
— Меня нашли мои родители.
— Кто это? — недружелюбно поинтересовался Толя.
Отвечать на это было сложно.
— Они не люди. Это звезды. Они создали меня, как Земля когда-то создала первых своих людей, а от них уже пошло все человечество. Я думаю, что именно опыт Земли не давал им покоя. Они создают людей по образу и подобию земных взаимодействием своих энергетических потоков, но не всегда могут определить заранее, в каком месте во Вселенной продукт взаимодействия появится. Меня забросило на Землю, и я попала в больницу для новорожденных, где уже были мама и Дима с Тимой. Мама меня пожалела и удочерила.
Они смотрели в бурый мох под ногами и молчали. Наверное, я сказала неправильно — слишком сухо, а наша с ними жизнь всегда была очень эмоциональной, и сухие факты плохо с ней увязывались. Как будто это не про нас. Ну, ладно, терять, кажется, уже нечего. Нас всех могут скоро убить, и если мои братья решат меня ненавидеть, то это продлится недолго. В любом случае я это заслужила.
— Наверное, таких, как я, было много, но другие затерялись на огромной планете и погибли. Здесь, на Земле, повезло только мне. Меня, тогда беспомощный зародыш человеческой жизни, нашли в поле на краю деревни и передали фельдшеру. Я была меньше нормального новорожденного, и было решено отправить меня в больницу до детдома. Я сама вспомнила эти события совсем недавно, и я помню, что ничего тогда не чувствовала, только видела мелькающие вокруг тени и слышала невнятные звуки. Но в один момент я ощутила тепло — это был взгляд мамы. Она наклонилась надо мной, улыбнулась, сказала: «Чудесная малышка», и мир для меня вдруг стал цветным. Я тогда связала саму возможность собственной жизни с ее улыбкой и потом делала все, чтобы вновь ее вызвать. Она меня полюбила, не смогла оставить в больнице, когда ее родных детей выписали, выдержала битву с медиками и чиновниками, и так я стала называться вашей сестрой. Это вы легко сможете проверить, если мы еще когда-нибудь увидим родителей: в паспорте отца нет записи обо мне, а в моем свидетельстве в строке «отец» стоит прочерк. У меня только наша мама, хотя для всех родных и знакомых мы с Димой и Тимой тройня. Я надеюсь, что оправдала мамину любовь, давшую мне жизнь. Я всегда старалась помогать ей заботиться о вас и папе, и когда перед ней встал выбор между детьми и морем с папой, помогла его сделать.
Они должны были услышать, что я всю жизнь отнимала у них мать, крала их долю ее внимания и любви. Может быть, для Толи и Алеши, которым мама не родная, не много изменилось?
— Так вот чем объясняются твои способности, — наконец произнес Тима.
Угу. А вторая часть моего рассказа когда до него дойдет?
— Дочь звезд! — потрясенно пробормотал Дима.
А вот этого я всегда боялась — что во мне перестанут видеть человека.
— Дело не в этом, — сказала я, вспоминая, что говорил Денис. — Такие способности изначально есть у всех людей, но они закрыты отягощенной кармой человечества. А у меня кармы нет, за мной не стоят грехи предков. Я перворожденная для своей расы.
— А таких, как ты, много? — спросил Алеша.
Я не поняла, звучала ли в его вопросе враждебность и ответила честно:
— На Земле я одна. На других планетах знаю еще троих… Капитан-Командор, Белый капитан и Черный капитан.
Эта новость опять их ошеломила. Они наконец-то посмотрели на меня, как на чужую.
— Вот это да!
Помолчали, возбужденно переглядываясь. Потом Толя спросил самое важное для меня, но так, как я этого совсем не ожидала:
— Так ты не хочешь, чтобы мы были одной семьей?
Настал мой черед не верить своим ушам. Пока я пыталась вникнуть в суть его вопроса, кажется, прошло не меньше минуты.
— У меня нет другой семьи. Я к вам привязана. И вы — не какая-то привычка. Вы — мое первое счастье. Наверное, самое важное.
— Ну и все, — с явным облегчением резюмировал Алеша.
— Хочешь пить, сестренка? — спросил Дима.
Я обалдело кивнула. Ну, это надо еще осознать. Совсем немного времени пройдет, и они, опомнившись от потрясения, посмотрят на мое сообщение по-другому.
Немного времени прошло. Я напряженно ждала, изменится ли что-нибудь в наших отношениях, когда нас вновь свела война. Тима разведывал проход в один из незащищенных мирков и нарвался на троих диких странников, устанавливавших портал. Одного он убил сразу, но тот был в броне, и Тима потратил на него весь заряд. Перезарядить ружье он уже не успевал. Один из оставшихся попытался захватить его, а другой, выхватив из груды оборудования свое оружие, выстрелил. Тиме удалось уйти от первого выстрела: он первым вцепился в подбежавшего к нему дикого странника и закрылся им от потока плазмы — тот вобрал в себя большую долю заряда и упал, а оставшаяся часть досталась Тимкиной руке. У оставшегося странника было второе ружье, и он уже собирался добить из него Тимку, но тут уже я выпрыгнула из Земли, сорвала оружие с брони первого странника и убила последнего. Тимка, увидев, что бой уже окончен, посмотрел на свою пораженную руку и побледнел.
— Кажется, я инвалид, — сообщил он, и в его голосе явно слышалось облегчение, ведь стычка могла закончиться гораздо хуже — его гибелью и установкой портала странников.
Проход, которым в этот мир пробрался Тима, уже закрылся, и мы застряли среди чужих гор. Значит, помочь ему не остаться инвалидом могла только я.
Мы освободили раненую руку от рукавов, и я стала сгущать энергию вокруг оголенной кости. Тима не мог смотреть на остатки своей конечности, я — тоже. Закрыв глаза, тупо концентрировала энергию на ладонях и заставляла себя верить в то, что создать живые ткани из воздуха — реально.
— Расскажи, как ты обо всем узнала, — вдруг попросил он.
Из того состоянии, в которое я себя погрузила, было трудно понять, о чем он говорит. Сделав над собой усилие, я поверила, что дальше процесс наращивания тканей пойдет сам, и переключилась на события недавнего прошлого. Не то, так непонятно. Надо рассказывать все, что мне известно.
— Капитана-Командора подобрал на его родной планете еще в младенческом возрасте исследовательский патруль Великого Магистрата, это что-то вроде правительства объединения нескольких родственных планетных колоний. Магистры не поняли сначала, что отняли ребенка от материнской груди и считали, что спасли сиротку. Когда стали проявляться его нечеловеческие способности, магистры решили использовать их в своих интересах, с прицелом на будущее. Они собрали для Капитана-Командора небольшую армию, причем сделали это в своей манере: выявляли среди детей мальчиков с определенными генетически или кармически заложенными способностями и без лишних формальностей забирали их из семей. Так в гвардии оказались дети с разных планет, но больше — с Земли. Поскольку их крали, используя транспланетные переходы, без следов и свидетелей, было похоже, что детей уносит ветром. В Великом Магистрате их назвали Гвардией Ветра, а их командир стал называться Великим Командором Ветра. С течением времени Командор осознал свою природу, нашел своих старших расовых братьев — Черного капитана и Белого капитана, и стал заниматься тем, что ему больше свойственно. Магистры сделали попытку вернуть его в свое полное подчинение, а потом, потерпев неудачу, — убить. Или хотя бы покалечить, лишив стремительно возраставших сил. В результате этой акции Командор оказался в открытом космосе с полной амнезией. Но тут подключилась Королева. Когда корабль Командора, потеряв управление, проносился вблизи от Земли, она распознала в нем непонятную, но очень нужную ей силу, и притянула его к себе. Командор, вновь с сознанием младенца, поселился на Острове – в резиденции Королевы. Чтобы он смог обрести силы и необходимые знания, Королева собрала ему компанию друзей — вас, так же, как Магистры, отбирая мальчишек с определенным духовным складом, но сохраняя социальные связи — окружение маленького принца составилось из гармоничных и счастливых детей. Так Командор вырос, а встретив меня, но еще не зная, что мы одной крови, вспомнил все свое прошлое.
В это время у Магистров произошел сбой в работе оборудования для транспланетных перемещений. Спустя много лет сработала заторможенная настройка на одного земного мальчика, которого в последний момент решили не брать, поскольку Гвардия представлялась укомплектованной. Был похищен Дима, брат-близнец моей подруги Дины. Транспланетный переход был замечен военными силами одной из развитых колоний. Их ученые заинтересовались вылазкой Магистров, с которыми не очень дружила колония, и пошли тем же путем. В результате была похищена Дина. Землян представители той планеты видели впервые, и занялись ею вплотную. Она в растрепанных чувствах рассказала им про меня. Что-то в описании Дины показалось им важным, они уловили мое сходство с редкой расой, и я также была похищена. В компании с Денисом, случайно оказавшимся рядом.
Нами заняться не успели. Исследовательское судно, на котором мы втроем находились, захватили пираты, и нам пришлось бежать, причем нам с Денисом крупно не повезло — мы отстрелились в неуправляемой капсуле и должны были погибнуть, если бы нас не спасли. Так вот на сигнал о помощи отозвалась моя родная звезда. Как Королева Командора, она подтянула нашу капсулу к своему спутнику, и мы провели там некоторое время. У меня были странные ощущения, их сложно описать словами. А с чем они связаны, я тогда не поняла. С той планеты нас забрали Дикие Странники. Они чуть не убили Дениса, но в этот момент, получив сигнал с материнской звезды, вмешался Белый капитан. Он-то и объяснил мне все. С ним уже был Капитан-Командор, покинувший Землю.
Вот. Наше возвращение — отдельная история.
Тима слушал сначала с закрытыми глазами, а затем — жадно глядя на меня.
Потом он рассмеялся:
— Бедный Денис! Ты просила его ничего не рассказывать, и он не мог объяснить, откуда знаком с Дикими Странниками! Но если бы не он, мы бы долго не понимали, кто они и что от нас хотят. А давно с вами произошла эта… космическая одиссея? Наверное, в прошлом году, когда вас не могли найти?
— Ну… да. Если бы мы не задержались у Великих Магистров, наше отсутствие и не заметили бы.
Но про это пока не стоит. Тима и не понял, что я пытаюсь о чем-то умолчать. Его сейчас волновало то, о чем он уже знал.
— Как-то медленно доходит, что мы не родня, — задумчиво-грустно сказал он.
— Да, я тоже привыкла думать, что мы с тобой и Димкой вместе росли у мамы в животе. Что мы чувствовали в тесноте движения друг друга и пинались. Что у меня такая же кожа, уши и ногти, как у вас.
Он улыбнулся.
— Ну и ладно. Кожа, уши, ногти, несколько месяцев до рождения — это так мало по сравнению с тем, что нас действительно объединяет. Думаю, мы можем с этим расстаться.
Помолчав немного, продолжил о важном:
— Но Алешка… Он будто сразу чувствовал, что тебя можно любить. Не как сестру. Он мучился. А теперь уже поздно, да?
С Алешкой нас объединяет нечто большее, чем с другими. Это благодаря ему, его болезни я поняла, что могу творить чудеса. Желая, чтобы он был для начала жив, а потом уж и здоров, я еще маленьким ребенком пробила монолитный барьер между немощным бытием и властью над жизненной энергией. Алешкину благодарность я, как надежную опору, ощущала всегда, а мыслей о чем-то другом не допускала. Сейчас у меня заныло сердце — оно давно и прочно занято другим, и Алешка сам освободил для него место, когда, еще в детстве, избегая меня, подружился с сестрой Дениса Леной. Как сильно это меня обидело! Я не знала, что его заставило так поступить и впервые почувствовала, что меня предали. Первое счастье и первая боль. Очень много.
— Теперь уже поздно.
Я решилась проверить результат своего колдовства.
Может, само упоминание моих космических родителей добавляет мне сил, позволяя творить чудеса, но результат был потрясающим: мышцы и кожа наросли! Мышцы — вялые, но послушные, кожа — гладкая и бледная, но теплая и упругая! А вдруг в мире вообще нет ничего невозможного?!
Все-таки иногда они возвращались на Остров. К нам.
Они приходили к нам, не заходя в свои дома, проводили с нами не больше суток и снова исчезали на свою войну.
Так у меня появлялся Герман. Он приходил в мой дом, уставший и молчаливый, и просто был рядом. Обычно за все время такого посещения мы едва говорили друг другу десять слов, и даже не прикасались друг к другу, и все же эти дни были чем-то наполнены, в них было что-то, необходимое для самой жизни, важное, как судьба.
Мы бродили по берегу, жгли костры в прибрежных пещерах или вообще ничего не делали у меня дома, и я чувствовала, как проходит его усталость. Я намеренно делала так, чтобы она проходила, мобилизовывая все свое космическое и земное. Я колдовала над ним, когда он засыпал… а когда засыпала сама, то чувствовала, что он надо мной колдует… Неумело, но искренне, интуитивно обращаясь к вере в любовь и судьбу. Он тоже за меня боялся, возвращая мой страх за него, и хотел меня защитить. И все же уходил.
Конечно, я на него злилась. Злилась даже несмотря на то, что во время наших редких и коротких встреч ясно видела в его глазах то, о чем давно мечтала. И было тем более обидно, что он уходит, не позволяя мне отправиться с собой, бесила его эгоистическая забота обо мне, его недоверие, то, что он не пускает меня в свою жизнь. Я понимала, что у него на уме: «Потом». Потом, когда он выполнит свой долг перед человечеством, потом, когда других дел не останется.
И мне приходилось душить появлявшуюся внезапно злорадную мысль: «Как бы не было поздно ПОТОМ!»