Михайлов лежал на песке у моря. Наверное, это был пляж: всюду понатыканы грибки от солнца, а солнца не было. Ветер поднимал песок и переносил к морю.
Рядом с Михайловым кто-то стоял. Сначала он увидел добротные ботинки на толстой подошве, потом пальто, кожаное черное.
- Что вы делаете? – спросил тот, кто стоял рядом.
- Разве вы не видите? Ей холодно.- Михайлов судорожно всхлипнул. Он пытался укрыть ее шарфом, широким и капроновым, но ветер вырвал шарф из рук и забросил далеко в дюны.
- Что вы делаете? – повторил тот.
- Вы не понимаете? Она умирает! – закричал Михайлов.
- Но ведь это рыба!
Михайлову хотелось заглянуть в лицо того, кто стоял рядом, а того уже не было. И ничего и никого уже рядом не было. Осталось только море, и он услышал, как оно звенит - сначала тихо, потом громче и громче...
Звенел будильник. Михайлов проснулся. За окном висела ночь, или было утро, темное и холодное. Он нажал на кнопку будильника, оставаясь лежать в постели. Вставать не хотелось, но надо было поднять себя, усадить за компьютер.
Он работал над статьей о пропавшем без вести журналисте Гончарове. Прокурор города посоветовал ему «заткнуть фонтан и не высовываться».
Михайлов высунулся. Провел собственное расследование и добился встречи с представителем международной комиссии по правам человека.
Держался уверенно, несмотря на беспардонные шутки коллег, станет ли его кто-то разыскивать и оплакивать, если он однажды выйдет из дому и не вернется?
Он посмотрел на себя в зеркало. Лицо обросло щетиной, взгляд злой и колючий.
« Надо бы побриться…» - бриться не хотелось.
Подмигнул своему заросшему лицу - «воевать - так воевать» - и сел за компьютер.
Его десятиметровая комната в коммуналке была завалена книгами, журналами, газетами, изданиями «Иностранки», и только рядом с компьютером был идеальный порядок.
"Везде пусть беспорядок, а там - святое место!» - считал Михайлов.
Его комп периодически "шумелъ" звонками из skype, и этот "шумъ" раздражал соседей.
- Может, ему подсыпать синильной кислоты в суп? – жаловалась кому-то соседка, прекрасно зная, что супа у Михайлова никогда не было.
Иногда он пил чай на кухне, и соседи почему-то вопросительно заглядывали ему в рот. Михайлов пытался с ними разговаривать, и они бурчали что-то в ответ, не находя в нем союзника сообразить на троих.
Домой он возвращался поздно и, всякий раз, старался быстро пройти по коридору, рассыпать обязательные приветствия, уткнуться в Интернет, забыть о претензиях улиц и соседей, любивших о нем посплетничать.
Кем он только у них ни был: импотентом, оппозиционером, анархистом, Дон Жуаном, Дракулой, Доном Пэдро с Калиостро в синей бороде... Им было лучше знать, кто он такой, а ему было наплевать. Они скандалили, пили водку, пели песни, дрались, рожали детей, и только Михайлыч был среди них, как пёрышко лебединое – летает, никому не мешает, а попадёт в глаз - колет бельмом на глазу – весь в себе, в своих непонятных заботах.
Жена, по непонятным для сердца причинам ушла от него, забрав с собой сына. Там, у другого, ей было спокойнее, денежнее и надежнее - а здесь – что? Десять метров в коммуналке и никакого просвета.
Ее новый муж был мафиози. Сын Михайлова вырастет и тоже станет мафиози. А пока жена отказалась от алиментов – что с Михайлова возьмешь, кроме никчёмной писанины?
Несмотря на это обстоятельство, он постоянно высылал сыну часть зарплаты – больше не мог, не хватало даже на карманные расходы.
Грустил по сыну, и жена позволяла им видеться, каждый раз унижая вопросом, когда он бросит газету и займется делом.
«Каждому свое», - отвечал Михайлов, удивляясь ее черствости.
Он включил компьютер. Электронная почта была забита письмами. Получил сообщение от редакторши с напоминанием о совместном выходе на "бурда-моден". Сегодня. В 17.00.
Наверняка хочет сорвать его встречу с представителем комитета по правам человека. Запретила вести расследование. Каждый день твердит, что тема Гончарова исчерпана, что люди от криминала устали, что от политики дурно пахнет, что надо писать о красивом и вечном, в стиле мелодрам и мистики - то что хочет читать народ.
Гнать бы ее из газеты...
Михайлову захотелось напиться. Магазин открывается в восемь утра, а пить одеколон он не умел. Если пойти к Маришке? У той всегда компания и выпить есть что. Когда-то у него с Маришкой был роман, но Маришка спала со всеми, от кого зависела ее театральная карьера, а Михайлов был собственником и потому Маришку бросил, но в гости периодически захаживал.
Михайлов не был алкоголиком – пил редко, а если пил, то напивался впрок. Снимал стресс необходимым количеством водки и заземлялся ,(предпочитая сидеть на полу), слушал пьяный бред актеров про очередного главного, удивлялся их восторгам по поводу собственных талантов, наблюдал за тем, как они ссорятся, ползают по полу, кукарекают, поют хором, или поодиночке, мечтал прикрыть глаза кепкой-невидимкой и уснуть.
Иногда он плевал на приличия и спал без кепки и ему снились розовые слоны и джунгли, мохнатые попугаи над рассыпанным зерном, зелёно-синий свет из пары сотен кофейников древних акул. Он ласкал их, совал им пальца в рот и без рук, без ног, становился дельфином, собакой АУ, бегемотом, просто ртом, пожирающим землю. Ожогами. Цветами. Пыльцой со дна, приятной и чистой. Девственно неуловимым телом. Белым дымом среди столетних елей. Опрокинутым гнездом. И снова Океаном. И небом. И дремучая любовь взрывала его сердце, и он парил среди звёзд, над сонмами вселенных, строил новые миры во славу Некой Той………… которая была его Любовью.
- Ну, что сделаешь, - говорила тогда Маришка, – если человек не хочет веселиться вместе со всеми и не умеет этого делать. Вот такой он, вечно печальный рыцарь пера.
Она накрывала его теплым пледом и незаметно смахивала слезы со своих длинных ресниц.
Приятели-актеры не понимали Михайлова, а статью о Гончарове называли очередным "выпендрежем ".
- Довыпендриваешься! - внушали ему. - Или за ним вслед собрался?
- Собрался! - кричал он и смешно размахивал руками.
Сердился и сожалел о том, что пил водку не с теми людьми, а тех людей он в своей жизни еще не встретил.
- Чокнутый! – доказывали ему. - Мог бы сдать прокурору компромат, и улучшить свой быт, а ты что-то там еще выеживаешься, как е твою мать!
Михайлов решил напиться. Он понял, если не снимет стресс, сдохнет, как собака в своих десяти метрах от «синильной кислоты», так и не написав статьи.
Вышел в коридор коммуналки. Цепляя куртку, долго не мог попасть в рукав. Рукав почему-то оказался внутри куртки. Споткнулся о чью-то обувь, разбросанную по коридору (опять соседи скандалили!).
Вытащил из кармана скомканный билет на «Бурда-моден», разгладил ладонью, написал соседке записку: « Дорогая, - долго вспоминал, как зовут дорогую серую мышку, инфузорию-туфельку. Зачеркнул, «дорогая», написал. - Милая соседка, обязательно посетите театр мод "Бурда. ФРГ". – Подумал. - Тебе это полезно будет, снимешь, наконец, с себя грязный халат! - Искренне Ваш. Сосед-журналист, Михайлов», - схватил папку с документами и выскочил из коммуналки на улицу.
Рабочий люд возвращался с ночной смены домой, а он шел искать тепла у чужого крова. Только где этот кров?
Решил пойти к Ленке. Похоже, у них намечается любовь? Но она ни о чем не спрашивает, а у него не находится времени, чтобы серьезно поговорить.
Ленка работает цветоводом. Выращивает новый сорт петуньи, и не мучается проблемами несовершенства мира. Она - здоровый, нормальный человек, живет в общежитии, и ее маленький розарий - единственное место, где Михайлов мог ощутить покой.
Дверь в общежитие открыла вахтерша – тетка интеллигентного вида, вероятно, учительница на пенсии.
- Куда? - спросила она Михайлова, - Общежитие женское.
- К сестре.
Вахтерша быстро соображала, кто он такой и чего от него ожидать. Замерзший, голодный, помятый. Алкоголик? Работяга? Ни то, ни другое определение ему не подходило. Умное красивое лицо, печальные глаза. В руках папка с документами.
- К какой сестре?
- Милосердия, - подумал Михайлов, но ответил. - К своей.
- Другого, наверное, и след уже простыл, убежал бы наверх к девчонкам, - размышляла вахтерша. - А этот стоит.- Ей почему-то стало жаль Михайлова, мелькнули какие-то глупые мысли о том, что вот не жилец он на этом свете, не жилец! Господи, спаси и помилуй этого мальчика!- Ладно, - вздохнула печально. - Иди уж. Только быстро. Обещай, что скоро вернешься?
- Скоро не вернусь, - ответил он, продолжая стоять там, где стоял.
- Ну, что стоишь, иди уж… – женщина мысленно перекрестила Михайлова от нависшего над ним проклятия.
Он поднялся на девятый этаж. Лифт не работал. Ленка встретила его без особой радости. Радости Михайлов не приносил. Одни вопросы и вечное ожидание. А ждать она устала. Ей хотелось праздника, безумной любви. Праздника не было, а любовь была, но какая-то тихая, непритязательная.
Михайлов приходил без предупреждения, вечно усталый, издерганный, голодный, без цветов, без конфет, без радости.
Ленка засуетилась, стала проявлять свои кулинарные способности. Он заглянул в буфет, достал бутылку водки, налил полный стакан и выпил, молча, зло.
Все мысли только о статье. Надо успеть. Успеть.
Сегодня у него встреча с представителем международного комитета по правам человека. Но разве эта встреча хоть что-то изменит? Ну, поговорят, позлословят и забудут. Зачем он все это делает? Кому все это нужно? Ни-ко-му!!! Черт, как все омерзительно и глупо.
Он зашел в душ, встал под холодную воду. Горячей, как всегда, не было. И опять все мысли о статье.
- Постирай мне шмотки, вечно просить об этом надо! – наорал ни с того ни с сего на Ленку.
Она, молча, пошла стирать его вещи, а Михайлов сел за комп работать.
Потом он уснул. Ему ничего не снилось. Он спал час или два. Его вещи сушились на батарее. Ленка сидела за столом и плакала.
- Иди ко мне, – сказал устало.
Она разделась и легла рядом. Он наклонился над ней и стал целовать заплаканное личико...И снова провалился в сон, и снилось ему море и раскаленная пустыня, и он все шел и шел через бесконечные пески к воде...
Михайлова тошнило. Он старался не двигаться, а еще думал о том, что будет после того, когда его не станет? Представил, как Ленка будет проливать слезы над его могилой, и понял, какое облегчение принесет ей его смерть.
Ему стало жаль себя. И если бы он умел плакать, то, наверное, заплакал. Но плакать он не умел. А еще понял, что пока вещи сохнут на батарее, он не сможет выйти из общежития.
Вот повезло Ленке. Нахватается его про запас. Дай ей только волю, и она не выпустит его из комнаты, будет поить и кормить с ложечки, лишь бы он был, всегда был при ней.
Михайлов встал и пошел в уборную. Его тошнило и выворачивало наизнанку, словно не водку пил, а синильной кислоты нахватался в коммуналке у злыдни-соседки.
-Дурра-баба! - ему стало смешно. - Искренне ваш, коррррреспондент Михайлов.
Он стоял в уборной, упершись лбом в стену, и минут пять хохотал, как бешеный. Потом умылся холодной водой и снова лег рядом с Ленкой, и она снова приклеилась к нему всем своим голым телом.
- Ну-ка, пройдись, - предложил он.
- Как? – спросила она и стала одеваться.
- Не одевайся. Пройдись так.
- Это только ты можешь ходить по городу голый, - рассердилась Ленка, но все-таки прогулялась к окну.- А как ты хочешь, чтобы я прошлась? Как пастушка или как проститутка?
- Как проститутка, - улыбнулся Михайлов. Улыбнулся впервые за весь этот месяц, заглянув в глаза единственной родной душе.
- А хочешь танец живота? – она включила магнитофон. Танцевала и плакала, и вся ее несчастная фигурка содрогалась от беззвучных рыданий.
- Надо же, повернула ситуацию в свою пользу, - обиделся Михайлов. – Ну да, я кретин, идиот, подонок! Кто еще?
Он выключил магнитофон. Натянул на себя мокрые вещи. Джинсы прилипли к ногам. Взял папку с документами и направился к выходу.
- Пока.
- Пока? – спросила Ленка, испуганно заглядывая ему в глаза.
Он погладил ее по голове.
– Ладно, до завтра.
- До завтра? - прошептала Ленка и приготовилась снова пройти по пустыне ожидания.
Михайлов спустился на первый этаж.
- Уходишь? – спросила вахтерша.
- Ухожу.
- А почему мокрый?
- От слез.
Он вышел на улицу, на промозглый ветер и холод.
- Михайлов! - кто-то кричал ему вслед.
Кричала Ленка. Она выбежала за ним в тапочках и в пальто, наброшенном на голое тело. Прижалась и не хотела отпускать.
- Замерзнешь, – он поцеловал ее в губы. – Иди домой, малыш.
Ленка пыталась всучить ему деньги на такси.
-Пожалуйста, пожалуйста, возьми. Это на такси. А то простудишься. Я буду ждать тебя. Ты только вернись! Только вернись... – она размазывала слезы по щекам и прощалась так, будто провожала его на войну, с которой он уже никогда не вернется.
- Все. Я пошел, - он повернулся и пошел прочь. Ленка смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду.
В комнате Михайлова кто-то чужой и беспардонный перевернул все вверх дном, оставив недоумение и злобу на разбросанных всюду вещах.
Соседи зарылись, каждый в свою конуру, следуя мудрому совету «Великих» - не высовываться.
" Надо же..., - подумал Михайлов. - Началось".
Реальность, заключённая в комнате, сузила Вечность до коридора и надо было успеть завершить главное в жизни дело, все остальное уже не имело значения.
Он машинально собрал разбросанные вещи, сложил их аккуратно по алфавиту, надел чистую белую рубашку, взял папку с документами и вышел из дома.