Похищение вороного коня

Лилия Малахова
Рассказ занял 4-е место на конкурсе детективного рассказа издательства ЭКСМО

                ****
Нежное летнее утро неспешно разливалось по крышам московских домов. Припозднившиеся петухи торопливо кукарекали вслед уже отгорланившим собратьям, зевающие портомойки спускались к реке, сонные дворники лениво ширкали метлами в спящих дворах. Где-то далеко неосторожный звонарь задел колокол и вязкое «Боммм…» растворилось в туманном воздухе. И в этом благолепии над тихими улицами разнесся протяжный женский вопль:
- Без ножа зреза-али-и-и-и-и!!!! Обокра-а-а-али-али-и-и-и!!! Кормильца свели, ироды-ы-ы-ы….

                ***
Начальник московского уголовного сыска Кумушкин снял фуражку и вытер потную лысину. В дверь негромко стукнули.
- Разумнов, ты? – крикнул Кумушкин и, не дождавшись ответа, пригласил:
- Входи!
Дверь кабинета отворилась, и невысокий плотный господин лет сорока пяти вошел в кабинет.
- Проходи! Только дверь закрой плотнее. Дело особенной важности, - распорядился Кумушкин. – Дмитриеву уже сказали, он с Трефом скоро прибудет.
Разумнов, не торопясь, прикрыл дверь, вошел в кабинет и сел на неудобный жесткий стул.
- Нынче ночью с конюшни Коробейникова свели Везучего! – сообщил Кумушкин, склонившись к самому лицу Разумнова. - Звонил градоначальник, просил, чтобы тебя, Иван Андреич, поставили сыщиком… Он с Коробейниковым в дружбе. Сам понимаешь, дело чрезвычайное…
Разумнов почти не слушал Кумушкина, и, поджав губы и постукивая пальцами по столешнице, думал о своем.

Орловский жеребец Везучий появился на столичном ипподроме в начале года. Вороной трехлетка за сезон стартовал всего восемь раз и во всех заездах пришел первым с большим отрывом от соперников, принеся своему владельцу столичному магнату Коробейникову сто тысяч чистого дохода, за что и был прозван конюхами, ходившими за ним и получавшим «призовые», Кормильцем. А когда он прошел полторы версты меньше, чем за две минуты семнадцать секунд – неслыханная резвость для трехлетки, то о нем заговорили как о восходящей звезде бегов. В то время шла ожесточенная борьба между сторонниками американских рысаков, все чаще и чаще заставлявшими глотать пыль орловцев, и почитателями отечественной рысистой породы. На Везучего возлагали большие надежды. Поклонники орловцев воспряли духом – наконец-то, как считали они, появился достойный конкурент «американцам». Ждали, запишет ли Коробейников Везучего на Большое Всероссийское Дерби, в котором сходились лучшие лошади обеих пород. Все, от оборванных обитателей Хитрова рынка до блистающих завсегдатаев великосветских раундов, обсуждали возможное участие Везучего в Дерби. И вот, наконец, по Москве прокатилась новость: Коробейников, окрыленный победами своего питомца, записал его на Дерби, где Везучему пришлось бы тягаться с такими звездами бегов, как Джоди Грей и Лотта Бенкс. Без преувеличения можно сказать, что весь конный мир России, да что там – каждый человек, хоть немного смыслящий в бегах, с трепетом ждал 18 июля, когда должен был состояться розыгрыш. Ставки, как говорят, были баснословные. Рассказывали - некоторые закладывали дома, чтобы участвовать в розыгрыше. Исчезновение одного из фаворитов накануне соревнования грозило серьезным скандалом.

- Ты уж там постарайся, Иван Андреич, сам понимаешь.
Разумнов очнулся от раздумий, молча встал и направился к выходу.
- Куда же ты, Иван Андреич? – с удивлением воскликнул Кумушкин.
- На конюшню, любезный мой, на конюшню, - устало отозвался тот и вышел из кабинета.

Отпустив извозчика, Разумнов минуты две стоял перед коробейниковской конюшней. Впрочем, «конюшня» представляла собой не конюшню в буквальном смысле, а небольшой ипподром, где содержались и тренировались лошади Коробейникова. У того на службе был собственный кузнец, два ветеринара, три жокея, два наездника и даже специальный повар, следивший за меню призеров. А уж конюхов, как говорили, был целый взвод. Сама же конюшня представляла собой мощное здание красного кирпича с белыми каменными конскими головами над входом, больше похожее на длинный одноэтажный особняк.

Разумнов прошел через ворота мимо будок, около которых сидели два кавказских волкодава. Собаки, едва завидя его, натянули цепи и басовито забрехали, прихрапывая от возбуждения. Около входа в конюшню стояла толпа, и из ее гула выделялся подвывающий женский голос. «Все следы ведь потопчут, болваны!» - с досадой подумал Разумнов. Он подошел к людям, присмотрелся и обратился к высокому сухому мужику, который, судя по тому, как он себя держал, был здесь старшим:
- Любезный, скажи-ка людям своим, чтобы они отошли подальше.
- А ты кто таков?! – с выпадом повернулся в его сторону мужик, топорща рыжие усы.
- Разумнов, сыскная полиция.
- Разззойдись! – повысил мужик голос на толпящихся. После третьего или четвертого окрика народ подался и чуть отодвинулся от входа в конюшню.
- Благодарствую… Позвольте… Разрешите…- бубнил Разумнов, протискиваясь между пахнущих навозом и потом телами. Наконец, ему удалось преодолеть это препятствие и очутиться на пороге конюшни.
В лицо пахнуло влажным запахом свежескошенной травы, навоза, пареного овса, опилок и конского пота.
Кто-то вздохнул за плечом. Разумнов обернулся и увидел рыжеусого, который стоял в шаге от него и мял в руках жокейскую кепку.
- Тебя как звать? – спросил его Разумнов.
- Василий Кузнецов, Ваша светлость! Конюх я старшой!
- Старшой, значит…
Оглядевшись по сторонам, Разумнов осмотрел ворота. Следов взлома нет.
- Конюшня на ночь запирается?
- А как же, Ваше благородие! Самолично запираю и ключи сдаю сторожу под собственную расписку.

Разумнов изучил чисто выметенный бетонный пол, а потом пошел по коридору, сопровождаемый любопытными взглядами лошадей. Пройдя шагов пять, он оглянулся. Вся толпа конюших следовала за ним.
- Голубчики, ну вы же все следы потопчите! – с безнадегой в голосе сказал он. При этих его словах толпа начала оглядываться по сторонам.
- Так нет же следов-то! – сказал какой-то низенький мужичок, широко улыбаясь. – Тут же пол бетонный, какие следы?
- Разойдитесь, разойдитесь, сыскная полиция! – раздался голос Кумушкина, и начальник сыска появился в конюшне. - Ну, что тут? Есть хоть что-нибудь?
- Пока нет, - ответил Разумнов и двинулся дальше. «Засада», «Милорд», «Громобой», «Красава», «Везучий». Он остановился перед денником. Дверь не заперта.
- Кто открыл дверь? – спросил он Василия.
- Не знаю, Ваше благородие! Ежли надобно, у Глашки спрошу.
- Кто такая?
- За Везучим она ходила.
- Баба за конем ходила?
- Так точно, Ваше сиятельство! Девка.
- Девка?
- Сергей Михалыч ее с Воронежу привезли вместе с Везучим. Конь благородный, изволил капризничать, так она с им и управлялась. Он за ей как собачонка бегал. Куды она – туды и он.
- А пропажу кто обнаружил?
- Она, Ваше благородие!
- Ну, так позови ее.
- Глашка! – зычно крикнул Василий. От толпы отделилась худенькая фигурка, и веснушчатая девчонка с двумя соломенными косами, всхлипывая и растирая красное лицо, подошла к Разумнову.
- Ну-ка, скажи мне, любезная, - обратился к ней Разумнов, - пропажу ты обнаружила?
- Я, - сверкнув зелеными глазищами, ответила Глашка.
- Дверь, стало быть, ты открыла?
- Ну, я. Я утром-то пошла чистить Кормильца, смотрю, а денник-то пустой. Ну, я в голос, да и за Васильстепанычем побегла.
Разумнов втянул в себя воздух. От Глашки сильно пахло луком.
- А что же это от тебя луком-то так пахнет?
- А это я утром краюшку с луком ела.
- Сколько раз тебе говорить, - возмущенно начал отчитывать Глашку Василий, - нешто можно к лошади с такой вонью подходить?! Лошадь – животное благородное, у ней нервный срыв возможен из-за такого вонизьма!
- Да говорили! – огрызнулась Глашка. – А тока хоцца! Сами-то вон, и чесночком, и водочкой балуетесь, и ничего, лошади от вас в нервный срыв не впадают!
- Ух, поговоришь мне! – прошипел Василий, гневно потрясая смятой кепкой. – Языкатая больно!
При этих словах Глашка поджала губы и нырнула обратно в толпу.
- И вчера вечером, Василий, ты, стало быть, конюшню запер и ключи сторожу сдал.
- Сдал, Ваша светлость! Вот вам крест – сдал! А вы у него и спросите сами.
- Господин начальник, извольте распорядиться, чтобы допросили сторожа, - обратился Разумнов к Кумушкину, – не брал ли кто у него в ночь ключей.
- Его уже допрашивают. Не буду вам мешать, пойду, посмотрю, что там со сторожем.

Кумушкин удалился, надо сказать, к большому облегчению Разумнова – он терпеть не мог работать под чьим-либо «бдительным оком». Оказавшись в одиночестве, он исследовал каждый закоулочек денника. Следов никаких. Конь словно испарился.
Неожиданно где-то на улице раздался громовой голос:
- Подлецы! Продажные шкуры! Всех на каторгу сошлю, мерзавцы! – и в конюшню вошел крупный мужчина в дорожном костюме.
- Вы кто? – гаркнул он издали, едва завидя Разумнова.
- Разумнов Иван Андреевич, сыскная полиция, - представился тот. – А вы, я так полагаю, Сергей Михайлович Коробейников.
- Он самый! Ну что, нашли? – грохотал магнат.
- Я прибыл сюда четверть часа назад, милостивый государь. За такое время кошка родить не успеет. Как вы полагаете, кому было выгодно исчезновение Везучего?
- Кому?! – Коробейников перекатился с пяток на носки и обратно. – Да всем! Пальцев не хватит считать! Яковлев! – первый. Гжданьский – второй, - начал он перечислять владельцев фаворитов рысистых бегов. – Да любой! Любой, кто поставил на Грея или на Лотту был бы счастлив, если бы Везучий исчез! Это же деньги, сударь мой милостивый! Это огромные деньги! В Сибирь, в Сибирь всех! – красный от натуги магнат ударил кулаком по деревянной перегородке так, что в ближайших стойлах лошади шарахнулись в испуге. - Прикажите привезти Трефа! – Коробейников хмурил брови и раздувал ноздри. – Любые деньги! Если нужно, я позвоню градоначальнику.
- Треф сейчас прибудет, - ответил Разумнов. – Но для того, чтобы он мог работать, здесь должна быть спокойная обстановка.
- Разойдитесь, черти! – гаркнул Коробейников. – Вон пошли все!
- Прошу меня простить, сударь, но вам тоже следует выйти из конюшни.

Прорычав что-то неразборчивое, Коробейников вышел во двор, и спустя секунду Разумнов услышал, как он клянет, на чем свет стоит конюших. Затем раздался лязг и грохот – разошедшийся магнат, похоже, начал швыряться чем под руку попало. Сыщик дождался дактилоскописта и поспешил выйти за ворота двора, чтобы встретить Дмитриева, дрессировщика знаменитого на всю Россию добермана Трефа. Ждать пришлось недолго. У входа в завод остановился извозчик, и из экипажа на землю спрыгнул поджарый глянцево-черный пес с темно-рыжим подпалом на груди и на лапах.
- Треф, стоять! – скомандовал господин, выходящий следом из коляски. Пес обернулся, оскалив белые зубы в подобии улыбки, и задвигал куцым хвостом.
- Рядом! – Треф послушно прошел бок о бок с хозяином мимо затихших людей.
- Срамная собака! Тьфу! – обозрев зад пса, плюнула ему вслед какая-то баба из конюших.
- Срамная-не срамная, а дело знает, - ответил ей кто-то.
Получив команду «Гуляй», Треф деловито обнюхал все углы, пару раз задрал лапу и вернулся к хозяину.
- Ищи, ищи, Треф! – Дмитриев дал Трефу понюхать попону Везучего. Толпа затихла, а кобель уткнулся носом в пол и закрутился на месте, непрерывно виляя обрубком хвоста, а потом начал то тут, то там разрывать лапами солому, как мышкующая лисица. Не отрывая носа от пола, пес обежал круг вдоль стен денника, а потом уверенно направился к толпящимся в проходе людям и забрехал на кого-то.
- Ой, уберите его! Всеми святыми прошу – уберите! – завизжала женщина.
Разумнов выглянул в коридор. Треф брехал на Глашку.
- Треф, тубо! – крикнул Дмитриев. Доберман мгновенно замолк и вернулся к дрессировщику.
- Кто такова? – тихо спросил Дмитриев у Разумнова.
- Конюх Везучего. Глашка. Ее следы тут повсюду. Ничего странного, что Треф на нее показал. Я с ней уже беседовал.
- При случае побеседуйте еще раз. Треф же не нашел других следов.
- Прикажите-ка ему еще поискать.
- Извольте, - пожал плечами Дмитриев. Но и второй заход окончился точно так же. Треф обежал денник, вышел из конюшни, сделал круг по двору, долго крутился на каком-то пятачке в десяти шагах от ворот, искал по ветру запах, вернулся в конюшню и на обратном пути обрехал Василия и опять Глашку.
- Ну вот, он показывает на тех, кто с утра тут побывал, - подтвердил Разумнов.
- Однако напомню вам, Иван Андреевич, что и сторонних следов собака не обнаружила, - Дмитриев многозначительно посмотрел на Разумнова и пошел со своим питомцем к выходу.
Разумнов еще раз посмотрел в денник, отпустил Василия и прошел в небольшой кирпичный домик-сторожку. На крыльце его встретил начальник сыска.
- Что говорит сторож? – спросил Разумнов.
- Божится, что ничего не слыхал, - ответил Кумушкин. – Да вот, извольте с ним сами поговорить.
Сторож, грубоватый мужик лет шестидесяти с заплаканными глазами, сидел перед столом.
- Да вот вам крест! – крестился он на темные иконы в углу и вытирал лицо грязным фартуком. – Да нешто я! Сергей Михалыч мне доверяют, у него спросите. Все ключики, как один… Да вот, извольте сами посмотреть, - он встал и открыл ключницу.
- И что, ничего не слыхал? – спросил его Разумнов.
- Да говорю же вам, барин, - ничегошеньки! – с обидой в голосе ответил тот.
- И собаки не брехали?
- Да нет же, говорю я вам! Я и не спал всю ночь, ежли что – сразу услыхал бы! Тихо было, как в Раю.
- Ну, а хоть что-нибудь ты слышал? Петухов там, соловьи, может, пели…
- Это-то слыхал, а как же! В два часа по полуночи у Марфы дверь скрипнула. Это к ней Сёмыч ходит. Полюбовники они. Слыхал, как собаки цепями гремели. А боле ничего, до самых петухов. Ни-ни!

Позвали Марфу, которая оказалась той самой бабой, упрекнувшей Трефа в срамоте. На вопросы она отвечала спокойно и безо всякого стеснения подтвердила, что Сёмыч к ней на самом деле ходит, и «нынче ночью часа в два тоже приходил». Допрошенный затем Сёмыч, работавший конюхом, повторил тоже самое. И оба на вопрос, не слышали ли они «чего такого», пожимали плечами: «Нет». К концу дня были опрошены все работники конюшни. Никто ничего не мог сказать по существу дела: все было как обычно, никаких происшествий, ничего подозрительного. И никаких посторонних людей.

По пути домой Разумнов заехал к знакомому кузнецу и попросил расклепать замок. Тот вытер руки о тряпку, взял замок, ушел с ним в кузницу и довольно скоро вернулся. Разумнов снял с замка верхнюю крышку, внимательно осмотрел механизм, вставил в личинку ключ, повернул туда-сюда несколько раз. Замок открывался и закрывался легко, никаких повреждений не было.

С утра Разумнов и Дмитриев опять были на конюшне. Едва войдя в завод, они услышали, как Василий ругается с Глашкой.
- Почему ты мне сразу не сказала? – возмущался старший конюх. – Я его уже сказал с фуражу снять! Сейчас сама будешь с Марфой говорить, объяснять, что к чему!
- Ну и скажу! – огрызалась Глашка. – Подумашь – сняли! Как снимут, так и поставят! Всяко бывает, а вчерась вона день какой был! Не до Орла было!
- Что за Орел? – спросил Разумнов.
- Да вот бестолковая девка! – досадовал Василий. – Второго дня должны были у нас жеребца забрать. Он год назад засек ногу себе, да так и не оправился толком. И Сергей Михалыч приказали его извозчикам продать. Я уж и подумал, что его забрали, а тут нынче смотрю – стоит в стойле. Никто за ним не приехал. А Глашка и не сказала никому. Ты же его уводила, вроде! Я же видел, как ты с ним за ворота выходила!
- Уводила! Да назад привела. Час мы с ним за воротами простоямши – никто не приехал! – не сдавалась Глашка.
- Милая, ты не могла бы мне дать какую-нибудь вещицу, с которой соприкасался Везучий? – обратился Дмитриев к Глашке.
- А зачем это вам? – настороженно спросила девчонка.
- Нужно для розыска.
- Ну ща, вынесу, - пообещала она, ушла в конюшню и через минуту вернулась с тряпицей.
- Вот, - она развернула тряпочку и показала кусок золотой ленты.
- Это что? – спросил Дмитриев.
- А это когда он последний раз бежал, его наградили венком с такими ленточками. Уж больно мне понравились. Венок-то потом выкинули, а ленты я срезала. Красивые! – улыбнулась Глашка. – В гриву ему по праздникам вплетала.
- Благодарствую, - ответил Дмитриев, пряча ленту в карман.
– Идемте, Иван Андреич, надобно сторожа еще раз расспросить.
Сторож нашелся в сторожке.
- Ну-ка, любезный, скажи-ка, никто у тебя ключей от конюшни не мог взять? – спросил Разумнов.
- Ну что вы, барин! – с обидой воскликнул сторож. – Ни в коем разе! Разве я кому дам?
- Ну, может, не дал, а не пропадали ключи у тебя? Не было такого?
- Нет! – замотал головой сторож. – Ни в коем разе.
- А у кого еще есть ключи?
- У Сергей Михалыча вторая связка.
- И больше ни у кого?
- Ни у кого!
- А днем ключи у Василия?
- Никак нет, Ваша светлость, утром он отпирает и мне тот час и сдает. И вечером – взял, запер и вернул.
Сыщики вышли во двор.
- К Коробейникову? – спросил Дмитриев. – А что - нет ли у него интереса в том, чтобы Везучий пропал.
Разумнов внимательно посмотрел на Дмитриева:
- Каков же интерес?
- А таков, что я слыхал, что дела его не очень, и что он хотел Везучего продать. А если бы он проиграл Дерби, то сильно потерял бы в цене.
- Мотив.
- Еще какой. А что насчет конкурентов?
- Да нет, вряд ли. Не тот уровень, чтобы идти на такое преступление. Одно я точно знаю – замок открывали родным ключом. Значит, поучаствовали свои. Поехали к Коробейникову.

Магнат был слегка помят, видимо, после бурной ночи, на сыщиков смотрел исподлобья.
- Нам надобно знать, Сергей Михайлович, у кого, кроме сторожа, были запасные ключи, - спросил Разумнов.
- У меня.
- Вы можете мне их сейчас показать?
- Разумеется, - Коробейников порылся в ящике бюро и извлек два ключа. – Вот они. Там замок поменяли, вы же забрали прежний с собой. Это два оставшихся.
- Я могу взять у вас эти два ключа?
- Разумеется. Они мне теперь ни к чему.
- Никто не мог взять их у вас без вашего ведома?
Коробейников усмехнулся.
- Чтобы взять их без моего ведома, вору пришлось бы разломать это бюро, а прежде взломать дверь этого кабинета! А у меня здесь народу тридцать человек обслуги, совершить такое и остаться незамеченным просто невозможно.
- Сергей Михайлович, если бы вы захотели сейчас продать Везучего, сколько бы он стоил?
Коробейников метнул на сыщика пронзительный взгляд.
- Я думаю, что тысяч за сто я его продал бы.
- Вы его уже оценивали, не так ли?
- Вы полагаете, это я затеял всю эту историю? Ошибаетесь, господин сыщик. Да, у меня была мысль продать его… Мне было нужно поправить мои дела, но я нашел более простой выход из ситуации.
- Какой же?
Коробейников кривовато улыбнулся.
- Я женюсь. И беру полмиллиона приданого. Так что Везучий остался бы при мне.
- Поздравляю вас, господин Коробейников. Удачный ход, сказать нечего. В таком случае – никто из конюших не держал на вас зла?
Магнат презрительно фыркнул.
- А вы покажите мне того, кто на меня зла не держит! Все! Им, видишь ли, не нравится мой характер! А я – человек простой. У меня разговор короток – что не по мне, так могу и в зубы дать!
Он поднялся и навис над сыщиками горой.
- Ежли это кто-то из своих, головы поотрываю к чертям собачьим! – и он шибанул кулаком по столешнице так, что подпрыгнул письменный прибор. – Нутром чую – кто-то из людишек напакостил! Ух, мерзавцы! Подлецы! Твари продажные!
Он наклонился к Разумнову.
- Найдите мне тех, кто это сделал! Удавлю своими руками! – и он потряс перед лицом сыщика огромными ручищами.

- Неприятный тип, - сказал Дмитриев, когда они вышли из особняка Коробейникова. – Действительно – чуть что не по нем – в зубы.
- Что поделать, Владимир Дмитрич, наш долг помогать всем независимо от наших симпатий и антипатий.
- Ну, какого вы мнения о происходящем?
Разумнов сделал неопределенное движение головой.
- Отпечатки пальцев на двери принадлежат конюшим. Глашка, Василий, тренер… Ничего постороннего. Замок открывали своим ключом, не отмычкой и даже не дубликатом . Выходит, что сделать это мог только сторож.
- И чего ради?
- Да, не для чего.
- Я все больше склоняюсь к тому, что в происшествии замешана Глашка. Сами посудите – Треф показал на нее. Она могла каким-то образом взять ключи и потихоньку свети жеребца.
- А резон, Владимир Дмитрич? Продать его за те деньги, которых он стоит, она не сможет. Даже за четверть этих денег.
- Ну, она могла быть только орудием в чьих-то руках. Пообещал ей кто-нибудь золотые сережки, к примеру, или нитку бус. От бабьего полу не знаешь, чего ожидать. Я помню, в Бронницах расследовали мы кражу у купца Семенова. Девка вынесла грабителю драгоценностей на сто пятьдесят тысяч. И вы знаете, что он ей за это дал? Сорокакопеешные бусики. Для нее бриллианты и изумруды равнозначны с этой безделушкой. Она просто не понимала стоимости украденного.
- Глашка-то как раз очень хорошо понимает, сколько стоит Везучий. Да и, кроме того, ее с конем связывала нежная дружба. Об этом твердят все. Он бегал за ней как щенок. Он в ее глазах гораздо больше, чем хорошая беговая лошадь, это ее друг, а друзей не продают. Вот вы бы отдали Трефа кому-нибудь?
- Я даже продал бы его не всякому. И если бы такая необходимость возникла, то подыскал бы ему доброго понимающего в собаках человека, который заботился бы о нем так же, как и я.
- Вот, Владимир Дмитрич! А если вор пообещал Глашке прекрасные условия для жеребца? А если он ей пообещал, что она сама будет с ним?
- А кто мог такое обещать? Только тот, у кого собственная конюшня и подходящие условия для такого коня.
Разумнов махнул рукой извозчику.

Известный любитель лошадей купец Яковлев принял сыщиков довольно сдержано.
- Ждал вас, господа. Ну-с, я готов ответить на все ваши вопросы, - сказал он, поудобней усаживаясь в кресле.
- Полагаю, главный вопрос, ответ на который нас интересует, нет нужды озвучивать, - начал Разумнов.
- Конечно, нет. Я Везучего не крал.
- Мы даже не сомневаемся в этом. Алексей Яковлевич, скажите мне, как конник – какой смысл красть такого жеребца?
Яковлев развел руками:
- Даже и не знаю, что вам сказать. По сути – никакого. Продать его практически невозможно. Он же похищен, как я понимаю, без документов. А без документов он – полное ничто. Его же ни на один приз не запишешь. Если только поставить производителем в свой завод. Но… - Яковлев на миг задумался и потом, поморщившись, продолжил:
- Отдачи придется ждать слишком долго, да еще не известно, будет ли она.
- Почему же, позвольте спросить?
- Да потому, что Везучий происходит от двух малоизвестных лошадей. Отец его Помпей особо не блистал. На моей памяти, он лишь однажды занял третье место, и то, как говорят, случайно. А так – пятое, иногда четвертое. А его мать Плакида вообще не бежала. Кто знает Плакиду? Никто. И их внуки от Везучего, скорей всего, будут такими же серыми бездарностями. На детях природа отдыхает. Именитые лошади за всю свою жизнь дают максимум одного-двух качественных потомков. А все гениальные лошади, как правило, случайность, дар свыше, игра природы. Даже если мы кроем выдающуюся матку выдающимся жеребцом, их потомство, как правило, не блещет на ипподромах и в лучшем случае может рассматриваться лишь как звено в линии породы.
- А Везучий, по-вашему, гениальная лошадь?
Яковлев задумался.
- Я думаю, что о гениальности лошади можно начинать наговорить не ранее, чем года через два после того, как она начала выступать. Но определенные задатки у него, да, имеются.
- Алексей Яковлевич, - спросил Дмитриев, - раз дела обстоят так, вы не будете возражать, если мы с Трефом походим по вашей конюшне?
Купец развел руками:
- Пожалуйте, господа. Я и сам проеду с вами. Наслышан о вашей собаке, господин Дмитриев, хотелось бы посмотреть, как она работает.
На конюшне Дмитриев дал понюхать Трефу ленту, милостиво подаренную Глашкой, и приказал искать. Доберман обошел все закоулки, потратив полчаса времени, а потом вернулся к Дмитриеву и сел около его ног.
- Что это значит? – спросил Яковлев, наблюдавший за действиями собаки.
- Это значит, что Треф не нашел здесь ничего, что было бы связано с Везучим, - ответил Дмитриев.

Визит к Гжданьскому тоже ничего не дал, что, впрочем, сыщиков не удивило. Оба лошадника твердили одно: красть Везучего нет смысла. День близился к завершению, Разумнов с Дмитриевым не спеша брели вдоль набережной, сопровождаемые трусящим рядом Трефом. На Иване Великом бахнул колокол – скоро вечерня. Голуби спорхнули с крыши Успенского и, хлопая крыльями, сделали круг над набережной и вернулись на свое место.
- Ерунда какая-то, Владимир Дмитрич, получается. Выходит, красть Везучего никому не выгодно – хлопот больше. Кто же его мог свести? Мотива ни у кого нет. У нас нет подозреваемых.
- А Глашка?
- Глашка? Сомневаюсь я, что она, совершив такое дело, осталась бы на конюшне. И с чего ей жеребца красть?
- По логике не с чего.
- А мог ведь Треф не взять следа?
Дмитриев пожал плечами.
- Мог. Запах от человека или животного сохраняется на месте примерно пятнадцать часов. Если времени прошло больше, что Треф вполне мог следа уже не найти. Но в нашем случае прошло не более одиннадцати часов. Меня, Иван Андреич, смущает вот что: жеребец – не иголка, его в чулан не заховаешь. Где-то же он стоит?
- Понятно, что стоит. Только где? Москва большая, каждый двор не обойдешь. Может, его и в Москве-то уже нет. Наводку дали, ищут коня, может, где и объявится. Не будут же его всю оставшуюся жизни в стойле держать. Надо ждать. Ну ладно, Владимир Дмитрич, до завтра. Будем надеяться, что завтрашний день будет более счастливым для нас.
Разумнов пошел к двум извозчикам, в теньке поджидавшим клиентов.
- То надоть, то ненадоть, - жаловался один другому. – А нонче с утра пришли, опять говорять – надоть, иди, забирай… И шо людям голову дурят?
- И что ты? – спросил его приятель.
- Шо-шо… Надо брать. Конь хороший, пяти годов, вороной. Рысак, да в прошлом годе ногу зашиб… Вам куды, барин? – встрепенулся он, заметив Разумнова.
- Крестовский вал, братец, пятый дом, - устало отозвался сыщик, усаживаясь в коляску.

Лошадь цокала копытами о брусчатку, и этот размеренный звук действовал на Разумнова успокаивающе. Он погрузился в размышления, еще и еще раз прокручивая все последние события. Треф славился феноменальным чутьем, однако, он следа не взял. То, что он показал на Глашку, тоже ни о чем не говорит. На Василия он тоже показал. Эти двое первыми были на месте преступления. Да и рыдала Глашка вполне правдоподобно. И мотива – факт – у нее нет. Лучшего ухода, чем у Коробейникова, для Везучего найти трудно, коня холили и лелеяли. Яковлев и Гжданьский правы – красть жеребца с целью наживы нет смысла. Его не продашь, на бега не запишешь, потомства ждать долго и неизвестно, каким оно будет. Оставалась только месть. Вероятно, кто-то из конюших решил так поквитаться с магнатом за суровое обхождение. В том, что Везучего свели свои, не было сомнений. Но кто? Кто мог взять ключи у сторожа так, что тот этого не заметил, увести коня и вернуть ключи на место? Сторожа могли напоить чем-нибудь сонным. Но в ночь кражи он не спал. Он слышал, как Семыч приходил к Марфе, как гремели цепями собаки… Но бреха не слыхал. Значит, уводили свои, поэтому собаки и не лаяли. Копыта обмотали тряпками, чтобы не было слышно подков, и спокойно увели.

- Верно ведь, барин? – вдруг ворвался во внутреннюю тишину голос извозчика.
- Что? – переспросил Разумнов. – Я не слушал тебя, братец, о своем думал.
- Да я говорю – то надоть, то не надоть, голову людям морочат, а ведь серьезные люди, - подосадовал тот на какие-то свои печали и натянул вожжи. – Приехали, барин.

Следующие три недели прошли в непрерывном хождении по всем более-менее известным конюшням города. Искали Везучего. Всем околоточным надзирателям, городовым, будочникам было приказано проверять всех без исключения вороных жеребцов и, на всякий случай, меринов. Пожалуй, за всю свою жизнь Разумнову не приходилось видеть такого количества лошадей за такой промежуток времени. От рыжих, серых, черных, гнедых боков, голов и ног уже рябило в глазах. Несколько раз сообщали, что рысак найден, но при тщательном осмотре выяснялось, что полицейские, в стремлении отличиться, принимали за Везучего других лошадей и даже не удосуживались взглянуть на клеймо. Агентура из беспризорников, тоже заряженная на поиски коня, точно так же ничем не радовала. Жеребец как сквозь землю провалился. Разумнов даже предположил, что его попросту убили из жажды мести, да и бросили где-нибудь в лесу на съедение волкам. Но больше его занимало не это. Он никак не мог выстроить картину преступления. Как при зарытых воротах, при полном заводе людей смогли свети рысака так, что никто этого не увидел, не заметил, не понял? И почему Треф не взял след? Он не сомневался в том, что решение этой загадки было простым, но чем проще загадка, тем трудней найти ответ. А главное – не было никакой логики в этом преступлении. Агентура, следившая за главными подозреваемыми, ничего подозрительного в их действиях не находила. Ни Глашка, ни Василий, ни сторож не давали никаких поводов сомневаться в их добропорядочности. К концу третьей недели страсти по Везучему начали стихать. Наблюдение с конюшни сняли. Разумнов пребывал в дурном расположении духа. За пятнадцать лет работы сыщиком он ни разу не терпел поражения. Его ставили на самые сложные, самые путанные дела, а тут… Жеребца найти не смог. Над ним уже начали подшучивать сослуживцы, да и в газетах появились статьи с крикливым заголовком «Знаменитый сыщик сел в лужу!» Кумушкин, едва завидев его, начинал хмуриться и уже не проявлял прежнего расположения. Все это царапало самолюбие Разумнова, считавшегося одним из лучших сыщиков Москвы. Проклятый конь едва уже не снился ему, и в одно утро он решил еще раз посетить коробейниковскую конюшню. Выйдя из дома, он свистнул извозчика и, садясь в экипаж, уже по привычке глянул на лошадь. Вороной жеребец. Мощный, по стати видна порода.
- Откуда у тебя такой конь? – спросил Разумнов возницу.
- Да прикупил случаем, - с охотой ответил тот, видимо, польщенный вниманием «барина» к своему коню. – Он в прошлом годе ногу зашиб, рысак он орловский. На еподроме бегал. Ну вот, и зашиб ногу-то. Лечили его, лечили, сказывали – немецких дохтуров привозили, а те руками развели – чегой-то там у него повредилось, бегать уже не сможет.
- Постой-ка, - сказал Разумнов. – Мне же это уже рассказывали.
- Верно, барин, я и рассказывал, - радостно согласился извозчик.- Я вас недели три тому назад вез с набережной сюды, до дому.
- Точно! – вспомнил Разумнов. – Ты еще жаловался, что что-то там не складывалось.
- Ну ды как же! Я договоримшись, приехал за им, а мне девка-то и говорит, мол, передумали, вертайся взад. А на следующий день мне опять говорят – забирай. Так два раза за ним и ездил. Конь хороший, ходит исправно, - ласково похвалил нового питомца извозчик. – Куды ехать-то, барин?
- На коробейниковскую конюшню.
- А, это нам знакомо, это мы знаем, - и возница подстегнул коня вожжами.

Когда экипаж остановился около ворот завода, жеребец явно заволновался и начал подтанцовывать.
- Что это с ним? – спросил Разумнов, глядя, как возница натягивает поводья, чтобы успокоить коня.
- Да места родные узнал. Я же его отсюдова и взял.
Разумнова словно громом прошибло. Он кинулся к лошади, откинул жесткую гриву. Клеймо было не Везучего.
- Как звать коня?
- Орел, барин. А что стряслось?
- Ничего, ничего. А когда ты, говоришь, его взял-то?
- А в тот самый день, когда вас подвозил.
- А что там было-то? Ты два раза за ним приезжал?
- Ды я ж уже сказывал вам, барин. Приехал впервой – меня развернули, передумали, говорят.
- А в какой день это было?
- Дай Бог памяти… Ну как же, я в обед за ним приехал, а на следующий день с утра-то и слух пошел, что коня увели у Коробейникова. Тогда и было. А чего, барин, вы на меня так смотрите? Я не крал!
- Я знаю, что ты не крал. А кто тебе сказал, что передумали коня продавать?
- Да девка вышла сюды, такая… Годов пятнадцати. Она и сказала.
Разумнов почти бегом преодолел расстояние от входа до конюшни, и там нос к носу столкнулся с Василием.
- Василий, накануне вечером, перед пропажей, Везучий был в деннике?
- А как же! Был, - ответил удивленный конюх.
- Ты его своими глазами видел?
- А как же! Своими…
- Постой, Василий… - едва перевел дух Разумнов. – Подумай хорошенько – ты видел именно Везучего или просто черного коня в его стойле?
- Э… А… - Василий развел руками. – Конь стоял черный… Ах, ты, мать честная! – воскликнул он. До него, судя по всему, дошел смысл происходящего.
- Глашка где? – крикнул Разумнов, бегом направляясь к выходу.
- Нету ее, господин сыщик! Два дня назад расчет взяла, уехала!
- Куда уехала? – резко развернулся Разумнов.
- Не знаю, ничего она не говорила.
- Где ее комната?
- Туда, туда, - махнул рукой Василий.
Сторож открыл Глашкину каморку. Пусто. Сыщик долго стоял, оглядываясь по сторонам. Деревянный настил, служивший кроватью, полка на стене и табуретка. Глашка позаботилась о том, чтобы не оставить никаких следов. Ни ниточки, ни клочка. Разумнов кинулся в полицейский участок. На ноги подняли всех. Через два часа в участок доставили околоточного надзирателя Семенова. Тот рассказал, что позавчера вечером остановил телегу, в которой ехало несколько человек, среди которых, судя по приметам, была разыскиваемая.
- Конь какой масти был в телеге? – спросил Разумнов, цепляясь за последнюю ниточку.
- Серый, ваша светлость.
- Да ты точно ли говоришь? – не поверил Разумнов.
- Да я уж, поди, не глуп, чтобы серое от черного не отличить, - обиделся Семенов. – Серый что ни на есть. Я и смотреть не стал. Ищут-то черного.
- И других коней при них не было?
- Нет, ваша светлость.
- И куда они направлялись?
Семенов чуть замешкался.
- Помню – Якоть какую-то назвали… А боле я не спрашивал. Приказа же задержать не было.
Разумнов, схватившись за голову, сел за стол. Везучий канул бесследно.

Дмитриев и Разумнов не спеша шли по вечерней улице.
- Не расстраивайтесь вы, Иван Андреич, - уговаривал Дмитриев. – Всякое бывает.
- Я знал, что мы в чем-то ошибаемся. Но никак не мог найти, в чем. А загвоздка была в том, что мы все решили, будто бы Везучего свели ночью. А Глашка увела его среди бела дня, когда конюшня была открыта. В ключах и надобности не было. Поэтому Треф и не взял следа – сутки почти миновали. Глашке было поручено вывести Орла, которого должен был забрать извозчик. Она вместо Орла вывела Везучего. Никто и не обратил внимания – прошла она с черным конем, и прошла. Припрятала его в кустах, извозчику сказала, что коня продавать передумали. Вернулась на конюшню, завела Орла в стойло. Василий в сумерках видел черного коня в деннике, подумал, что это Везучий, и спокойно закрыл конюшню. А утром Глашка вернула Орла в его стойло и подняла крик. Везучий в это время был уже где-то в каком-нибудь хлеву. Наверняка с кем-то договорилась. И, чтобы отвести от себя подозрения, честно продолжала еще три недели работать на конюшне.
- В таком случае, где же Везучий? – спросил Дмитриев.
Разумнов пожал плечами.
- Думаю, что там же, где и Глашка. Но как она его вывела из Москвы? – загадка.
- Эх, Иван Андреич! Пойдемте-ка, опрокинем по чарочке, да под белужку… Будет и на вашей улице праздник, не печальтесь!
Разумнов и Дмитриев, не торопясь, двинулись в сторону трактира. Им навстречу какой-то мужик вел высокого вороного жеребца, обращавшего на себя внимание красотой сложения.
- Вы гляньте, каков красавец, - сказал Дмитриев.
- Хорош, - согласился Разумнов. – Эй, любезный! Как звать лошадку?
- Крепыш, Ваше благородие! – отозвался мужик.
- А что это у него с шерстью? – спросил Разумнов. Дмитриев присмотрелся – через черный волос повсюду заметно пробивался серый, лошадь как будто линяла среди лета и выглядела довольно неопрятно.
- Ды как что… Переодевается конь. Это же орловец. Они рождаются-то вороными, как смолой политые. А в три года начинают менять шерсть на серую. А вот к пяти-то годам и яблочки появляются.
Мужик откланялся и пошел дальше. Разумнов молча смотрел ему в след так, словно ему открылась великая тайна.
- Иван Андреич, что с вами? – легонько толкнул его локтем Дмитриев.
- Ах, едрит твою налево! – сказал Разумнов.
- Что? – не понял Дмитриев.
- А! – махнул рукой Разумнов. – Все. Поздно.


Два года спустя

- Любезный, останови-ка здесь.
Крестьянин натянул вожжи, и мухортая лошадка остановилась. Господин в летнем платье спрыгнул с телеги на траву.
- И от сюда до Якоти версты полторы? – спросил он.
- Так и есть, - закивал мужик. – Он, напрямки через поле. Низинкой-то пойма, деревня прямо на берегу и стоит.
Попутчик дал вознице несколько монет.
- Благодарствую, барин, - поклонился тот, пряча деньги за пазуху. – Так давайте, мож, довезу.
- Не надо. Пешком пройдусь, кости разомну.

Тропинка бежала вдоль пшеничных полей. Тяжелые налившиеся колосья лениво покачивались под приятным ветерком. Яркие синие васильки и лиловые колокольчики расцвечивали желто-зеленое поле. Наконец, внизу показались избы, и солнце сверкнуло на поверхности реки тысячами зайчиков, от блеска которых резало глаза. Пришлец постоял посреди улицы и обратился к мальчонке лет пяти, гонящему к луже гусей.
- Малой, а где здесь Аглая Степанова живет?
- А вон тама! – ткнул парнишка пальцем в сторону большой бревенчатой избы в три окна. Спросивший дал ему копеечку и пошел было к избе, но малец остановил его.
- Она на реке сейчас! Я токмо оттудова, видал ее тама!
На берегу стояло блаженное спокойствие. Тяжелые стрекозы пикировали к воде и тут же взмывали вверх, белые лилии качались на волнах, искрящихся под лучами солнца. Высокая девушка с толстой пшеничной косой обернулась на звук шагов. Приглядевшись, она улыбнулась.
- Вы, Иван Андреич?
- Я. А тебя и не узнать - невеста. Ну, Глашка, и где же Везучий?
Та взглянула на него настороженно и решительно.
- Ты не бойся, я в полиции больше не служу. Приехал сюда из личного интереса.
- А не врете?
- Не вру. В отставку я вышел после этого случая. Заклевали. Да и Коробейников постарался. Приехал вот убедиться в правильности своих предположений. Два года эту Якоть твою искал. И вот, нашел.
Глашка повернулась в сторону ракит и подсвистнула. Из-за кустов выбежал серый в яблоках жеребец и остановился около своей хозяйки, прядая ушами и поглядывая на незнакомца темно-карими глазами с лиловым продолговатым зрачком.
Разумнов усмехнулся.
- Так я и думал. Это же орловец. Все искали вороного жеребца, а он в три года переоделся и стал серым, а теперь и яблоками покрылся.
Глашка широко улыбнулась и погладила любимца по благородной морде.
- Так на то и рассчитано было, господин сыщик. А вы сразу-то и не поняли!
- Да, провела ты меня лихо. И ревела-то как натурально!
Глашка опять улыбнулась.
- Ревела-то я от лука. Я ж глаза-то луком натерла, чтоб похоже было.
- Ах, вот она, твоя краюшка хлеба! Хитра, хитра… Ну скажи мне, Глашка, зачем ты все это сделала? Тебя же по этапу могли сослать. Неужто не боялась?
- Ну как не бояться… Боялась. А только выхода у меня не было. Коробейников поставил на Везучего двести тысяч, и сказал, что ежли он проиграет, то самолично коня пристрелит.
- И неужто пристрелил бы?
- Как пить дать, пристрелил бы. На расправу он крут, норов у него горячий. А мне Везучий как сын. У меня же родня вся померла, как испанка прошла по деревне, всех и уложила. Мне семь годов было. Прибилась вот на конезавод, помереть с голоду не дали. А потом он родился. Да и прилип ко мне, я ему за место мамки была. Мамка-то евойная померла родами, шел он неправильно. Сам-то едва оклемался. Вот я его Везучим и назвала. С рожка его выпаивала. И никого он не слушался, только меня. Родной он мне. Кроме него нет у меня никогошеньки.
- И ты, чтобы его спасти, пошла на кражу…
Глашка подняла на Разумнова большие серо-зеленые глаза.
- Пошла.
Разумнов вздохнул, посмотрел на реку.
- И как же ты это все придумала?
- Да вот так, господин сыщик. Случаем. Отец его переоделся за три недели. Они обычно шерсть меняют от весны к зиме, а тот черный проходил три года, а потом в три недели выседел. Ну, я подумала, что и Везучий так же будет. На ем же до последнего ни одной волосинки серой не было. А потом как пошло… Ну, а тут уж все к одному. Свела я его да у земляков и спрятала. Они за ним и ходили. Ну и как только он серым стал, так я сюда и подалась. Телегу нашла, попутчиков, Везучего запрягли, да и в путь-дорожку.
Разумнов покачал головой.
- А мы, как дураки, искали вороного.
- Ну, так ить, господин сыщик, не все же, чтоб ваша брала. Иногда и ошибиться можно.
Разумнов окинул взглядом Глашку, Везучего, прильнувшего большой серой головой к ее плечу, посмотрел в высокое синее небо.
- А ведь действительно, иногда можно и даже нужно ошибаться, - сказал он, чуть постоял на песке, скинул ботинки и с криком «А, катись все оно…!», на ходу срывая одежду, побежал по нежной теплой воде, наслаждаясь искрящимися брызгами.