Пока кофе смешивается со старыми сливками, пахнущими половой тряпкой, ложка позвякивает, ударяясь о края чашки, и свеча еще не совсем потухла от затхлого влажного воздуха, пепелинки аккуратно, кружась и мерцая, падают на землю, среди старых полуразваленных домов, в которых отопление работает на человеческих слезах. Деревья растворяются, постепенно исчезая в едко пахнущем светло-сером дурмане, усыпляющем кошек и собак.
Пока пальцы путаются в смолисто-черных волосах, и ногти рвут эти самые волосы в жалкой попытке выпутаться, можно ощутить тепло мятного дыхания обжигающего губы. Можно обжечься морозом серо-голубых глаз и ощутить сладость румянца на щеках. Запах чая и шоколадных конфет не выберется из-под прочной дермантиновой куртки, защищающей ранимое естество, но стоит опустить язычок молнии вниз, как нежная кожа будет опьянена влажным поцелуем.
Можно вечно смотреть на падающий снег, хотя, мало кто знает, что это и не снег вовсе, а лишь пепелинки от сожженных, как вата, облаков. Они горят мягко и постепенно, не спеша, на бегу, сопровождаемые ветром, предвещающем весну. Птицы падают замертво, вдыхая дурманящий запах, угождая в жадные кровавые пасти бешеных собак с залитыми гневом глазами. Взгляд бельмастых глаз будет отражать лед и черноту небес одновременно, даже жилки не будут видны, только бескрайнее небо и белесые тени, мелькающие там. Руки, вцепившиеся в шифер, будут освобождаться от надоевшей им оболочки - кожи.
Язык коснется зеркальной поверхности, оставив легкий влажный след. Затем ключицы, грудь, бедра - все это поглотит холод отражения.
Что-то рвется из груди, что-то буйное и анархичное, большое и ужасное, черное, скользкое и когтистое, оно хочет полета, оно хочет маленький кусочек неба, чтобы растерзать его в кровавые ошметки.
Догорающие люди смотрят мне в лицо безжизненными глазами, их лица постепенно обращаются в прах, остается только череп, вечно улыбающийся чему-то. Тела горят, источая какой-то странный раздирающий ноздри аромат. Рты и веки приоткрываются, бренное тело трясется - это еще живой человек, но его кожа неизбежно чернеет и скручивается, как бумага. Неприятное жжение и адская боль рука об руку облегают человека.
Ветер дует очень слабый и, наверное, только для того, чтобы разнести пепелинки по всему свету. Спуститься с многоэтажки было не просто - все лестницы заполнены трупами с искаженными от ужаса лицами, выпученными глазами и слюной, текущей изо рта вперемешку с кровью. Какие-то люди до смерти были в ванной или уборной - поэтому частично обнажены. Жир их неэстетично портит всю картину. Органы, вырвавшиеся из брюха, остановились на середине ступенек - на полпути к спасению. На стенах следы все той же алой субстанции, плюс, немного мозговой жидкости. Сначала взрыв, потом удар. Головой об стену, до раскалывания черепа, как скорлупы грецкого ореха с приятным хрустом.
Предстает картина гигантской мясорубки с установленными на ней когтистыми руками, жадно раздирающими попадающих под неё людей. Работает на бешеной скорости, человек не успеет увидеть того, что его погубило, но боль будет сжигать его до самых темных закоулков души. Лопасти другого адского механизма будут перемалывать разумных обезьян в густое темно-красное пюре.
А ложка все звенит, ударяясь о стенки чашки, и на губах остается нежный розово-белый крем, который так и тянет слизать под ритм вальса Шуберта.