Вокзал небольшого городка был погружен в ночь. Поезд уходил за пять минут до полуночи. Эту хитрую ловушку придумали для командировочных, за эти пять минут тем считались и оплачивались целые сутки пути. Поэтому поездом многие пользовались, хотя и шёл он с черепашьей скоростью, как будто целью было не прибытие на конечную станцию, а путешествие по окрестностям. Пассажиры, мирно высыпаясь за это время на полках под перестук колёс, успевали сделать приличный крюк и ранними пташками сойти на столичный перрон.
Можно было выбрать и скорые утренние поезда, но тогда прибытие откладывалось к началу рабочего дня, когда общественный транспорт переполнен, потому что приходилось еще поколесить по городу, пока доберёшься до нужного места. Так что ранние пташки, попадали в пустые вагоны метро, автобусы и троллейбусы, и могли спокойно оказаться в необходимом месте вовремя.
Из таких вот соображений Ольга Никандровна и выбрала для дочки этот обычный пассажирский поезд. Сейчас, уложив вещи в купе, устроив её на верхней плацкарте, дав последние указания: ничего не забыть и не перепутать, она испытывала, честно говоря, угрызения совести. Её только оперившаяся Регинка, с аттестатом ехала одна, в незнакомый город, подавать документы, сдавать эти дополнительные экзамены по рисунку, по живописи, а у неё не было даже возможности побыть рядом, хотя бы морально подержать девочку. Конкурс на выбранную специальность — дизайнера одежды — был ошеломляющ, но та стояла на своём. И Ольга, помня себя в такой же ситуации, сдалась и дала добро.
— Что ж попробуй. Провалишься, так не будешь пинать мне, что не дала осуществиться голубой и розовой мечте, — так примерно она, то ли успокаивала дочу, то ли настраивала отложить эту поездку, а подыскать какой другой вуз, попроще, для детей таких вот не обеспеченных поддержкой в определённых сферах родителей.
Однако, как результат: они вдвоем стоят на этом перроне, и уже не знают, что бы ещё добавить к сказанному, пересказанному.
— Если что-то случится — ты всё ж звони, да и к Насте, всегда можешь обратиться. Не будь такой уж строптивой, — при этом они обе понимали, что Настя не лучший вариант, но, умудрённая опытом мама понимала ещё и главное — лучше уж такой, чем совсем никакого.
Поэтому в который раз, проявив эти глупые «телячьи нежности», которые временами злили Регину: «Не маленькая уже, что ты меня всё жмякаешь» — они попрощались. Женщина постояла в одиночестве на перроне и, помахав отплывающему светящемуся окошку, пошла в сторону выхода в город.
Регина, вскочив одним движением наверх, благо была тоненькая и спортивная, расположилась на полке и собралась уснуть, перед экзаменом не мешало выспаться, и идти на свежую голову: пытать счастья, как говорила, когда-то её бабушка. Правда, на удивление в этом тихом ночном купе сон не шёл, думалось то про дом, то про Академию Художеств, в которую она, не глядя на все возражения домашних, решилась подать документы. Это было конечно своего рода лихачеством. Многие её убеждали в напрасности все затеи, но что ей многие, если она одна такая. Пусть не лучшая из лучших, но и не совсем, чтобы, ни к чему не способная. На поездку мама копила деньги уже давно — собственно не на саму поездку, а на учёбу дочери. Она была одна и делала всё, что было в её силах. Регина это прекрасно понимала, но и свою одержимую натуру понимала не меньше. Эту любовь к моделированию одежды ей привила сама же мама. Только та была самоучкой. Как говорится — жизнь заставила. Дом был завален в свое время этими журналами, какими-то выкройками, обрезками. Первое воспоминание из детства: полупустая комната, отведенная под домашнюю мастерскую, огромная, как тогда казалось маленькой Регине, с одной стороны готовые изделия и детали, еще не пущенные в работу, с другой — обрезки, кусочки меха, ленточки, бусины — и всё это богатство — ей одной.
— Что у тебя дитё в пыли целый день? — это возмущается бабушка.
— А куда мне её деть? — отвечает мама.
И счастливая малышка в ворохе мусора. Мама шила тогда круглые сутки, каждую свободную минуту. По ночам, чтобы не засыпать, она слушала какие-то программы- посему еще была и в курсе всяческой чепухи, предаваемой в эфире, чем иногда потчевала перед сном Регину. А ещё она любила дочурке на ночь читать стихи. Невозможно было поверить, сколько стихов она помнила наизусть. Но Регина, как раз стихи не любила, зато любила всякие байки о жизни. Так она и росла в этом великолепии. И, надо сказать, совсем не жаловалась на своё детство.
Сейчас в ожидании сна девушка вспоминала, как читала где-то у психологов, что первую половину в дороге человек думает о том, что оставлено позади, а вторую — что впереди. Но Регина заметила: она почему-то всегда думала непоследовательно — так о чём придётся. Вот и сейчас детство без всякой логической цепочки сменилось воспоминанием о первом знакомстве с Настей, которую мама вспоминала перед отправлением поезда. Может быть потому, что дома она старалась пресекать всякие разговоры мамы об этом, о единственном родственном адресе в незнакомом городе. Нет, у неё не было предвзято-отрицательного отношения к Анастасии, просто не лежала душа.
Регина припомнила этот день — первого знакомства, когда, она откуда-то возвращалась домой, и с удивлением отметила стоящий у их дома серебристый внедорожник. Никто в родне не имел такой машины, а кроме своих, практически никто к ним не заезжал. Во-первых, не близкий свет, от города почти двадцать пять километров, и мало кому по пути, во-вторых, мама давно вела затворнический образ жизни, и не было у неё таких знакомых. По-своему заинтригованная девушка вошла в дом — на первом этаже в зале сидели полный, хорошо одетый мужчина и девушка, где-то её возраста. Основное впечатление от гостьи: тонкие черты лица при исключительно изящном колорировании волос. Будучи художником в душе, Регина не могла этого не отметить эту яркую деталь облика в первую же минуту. Цвет волос плавно менял свои оттенки от персикового до медного. Кое-где были видны озорные светленькие пёрышки. Маечка, плотно облегавшая высокую грудь, подчёркивала тон волос, коротенькие слегка обтрёпанные края шортиков, оголяли стройные ножки — в целом картинка. Это и была Настя. А мужчина, вальяжно расположившийся в их огромном и не всегда удобном, как казалось Регине, кресле, был ее дядя Кирилл, сводный брат матери. «Вот для кого изготавливают такие необъятные кресла», — промелькнуло в голове соображение. О своем сводном дяде и тем более его дочке Регина почти ничего не знала. Они только где-то там подразумевались, но никогда не были явью. Привести их дом могла только какое-то неотложное дело.
За столиком с чаем, маминым вареньем и дорогими конфетами с какими-то деликатесами, привезенными по случаю гостями, в её отсутствие по всей вероятности и проходил разговор за «дело». Её появление на миг прервало беседу, но тут же вернулось в означенное до Регииного прихода русло.
— Я бы её мог, конечно, забирать каждый день домой, но ты понимаешь мотать туда-сюда, что мне, что ей не с руки, пусть лучше ума разума в это время в тишине набирается, — голос маминого брата был слегка командный, видимо он не очень-то церемонился, когда считал дело сделанным, — она у меня не семи пядей во лбу, что есть, то есть, но бабе оно то и не надо. Главное не упускать своего, а моя вся в меня, да и Евгения постаралась: девка — огонь. Комната твоя нам подходит, у тебя чисто, тихо, продуктами будем обеспечивать, все на домашней пище здоровее, Женьке некогда там выготавливать. Да и своей на учебу, в какой-никакой институт подкопишь. Кто тебе кроме брата поможет.
Постепенно войдя в курс происходящего, Регина поняла цель приезда родственников. Для детей с сельской пропиской существовал отдельный конкурс от городских в высшие учебные заведения, учитывая разницу в преподавании и возможностях школ, вот этим можно было воспользоваться, потому, как за баллом аттестата вопрос не встанет, рассуждал дядя Кирилл, а вот за баллами по экзаменационному тестированию — вполне. Там же ты один на один с компьютером. И чтобы подстраховаться, семья Анастасии и придумала такой шаг. Да и на селе тот же балл школьного аттестата было легче поднять. А за проживание у сестры и обслуживание дочери Кирилл обещал платить — причём сумма названая за услугу была вполне подходящей.
— Мне ж не жалко. Я тебе не жлоб какой. Всё честь по чести. Пусть грызет гранит науки. Да выходит в люди.
— Выйдешь тут в люди, — вертя на пальчике золотую цепочку с кулончиком, хмыкнула Настя, — удобства и те на улице.
Мама посмотрела на брата ещё раз, как бы спрашивая, а может и верно — не отсюда надо выходить в люди?
Но тот не придал значения дочкиному замечанию, он уже всё обдумал, принял решение, и мало интересовался мелочами: стерпится — слюбится. Видя, что её слова мало впечатлили, Настя поднялась, слегка потянувшись, и обратилась к Регине:
— Хорошо, комнату я видела — для деревни неплохо, мама почему-то думала, что будет хуже, а остальное пойдем, покажешь.
Девочки прошли в коридорчик. Услышав, вдогонку папин комментарий дочиной фигурки:
— Видишь сама: попка, как орех — так и просится на грех. А тут у неё кроме кур да коров и грехов-то никаких не предвидится. Не с местной же шпаной крутится.
Так они и стали жить втроём. На выходные Настю водитель забирал в город. А остальное время девочки проводили у себя наверху и в школе. У каждой была своя комната, поэтому они редко заходили друг к другу, негласно общим местом посиделок был выбран холл между комнатами, где можно отвлечься: посмотреть телик, что-то обсудить, послушать музыку. Всё как у всех. Мама жила внизу, и редко поднималась наверх, у неё были проблемы с позвоночником и соответственно с ногами, так что все эти подъёмы женщину напрягали. Посему никто никому не мешал в принципе. А два года не такой большой срок, чтобы артачится и не найти общий язык.
Вагон качается на стрелках: язык-язык-язык.
— А как тебя по отчеству? — Настя лежит на ковре, закинув ноги на диван, даёт отдых спине.
— Генриховна, — Регина всегда несколько удивляется, когда произносит своё отчество, потому как её часто переспрашивают. Вот и сейчас.
— Регина Генриховна? — Настя произносит это слегка протяжно и внимательно смотрит на «двоюродную» сестру.
— Да, — кивает девушка.
— Как это тебе удалось? Меня ж достало это Анастасия Кирилловна, как перестарок какой-то. И где этот Генрих? — ей, в самом деле, интересно, вот только Регине не интересно, пожав плечами, та поясняет:
— Когда мама заболела, то отец от неё ушёл. Ну, там сама понимаешь, ей не до постели, а у отца тоже жизнь одна — не всё с калекой маяться. Вот он и нашёл такую здоровую да охочую до этого дела.
— Бедлам. Вот тебе и Генрих, — лучше уж быть Кирилловной — зато при отце, — уверенно говорит Настя.
«Да лучше» — кивком соглашается Регина, просто с отцом её было бы лучше, но что зависит в жизни от детей.
Однажды они снова возвращаются к этой теме, и Настя выдаёт добавочное резюме:
— Это всё от бедности нашей. Вот за границей есть такие штучки, что заменят тебе любую женщину, да ещё так заменят и живой не надо. Только стоят дорого. Если бы твоя мать могла себе позволить, гладишь, сохранила бы семью.
Но Регина не любит эти разговоры и начинает в душе злиться. Настя догадывается, но иногда хочется кого-то позлить, и она не унимается, а начинает развивать тему, стоя «березкой» у стенки, для укрепления позвоночника:
— Знаешь, я обязательно обзаведусь чем-то таким: любой парень у твоих ног. Что захочешь, только помани, и получишь без промедления. Уж ты поверь. Я даже знаю на солидные суммы можно подняться.
Что бы пресечь эти жизнеописания раскрутки на подъем, Регина резко встаёт и выходя из холла произносит:
— Да он, который готов отдать за телесные похоти всё — это мразь.
Вдогонку она слышит:
— Что вы там колхозницы понимаете? Просто от зависти, что самим никогда не попробовать…
Регина возвращается, открывает дверь из своей комнаты и произносит в холл:
— Ты про бога слышала?
— Да иди ты на фиг. Дура малахольная, — чувствуется по голосу, как девушка ярится, — Что твой бог дал твоей матери кроме нищеты да болезней? — и Настя резко встает на ноги и тоже удаляется к себе.
Слышен звон стекол в обоих захлопнувшихся, как сквозняком, дверях. Регина ложится у себя на софу и смотрит на стену напротив. Там у неё детская работа по шелкографии — бабочка. Неестественно огромная и сюрреалистично радужная. У мамы внизу на стене иконка. Регина сравнивает бабочку и иконку. «Может Настя права?»
Стрелки, между тем, всё соглашаются эхом: права-права-права.
Класс деревенской школы принял новенькую с интересом. Она была совершенно другой, иной сленг, другие взгляды, не такие прикиды. Подружиться с Анастасией естественно не получалось. Однокласники, мало что видавшие и знавшие, казались ей недоразвитыми, и не были нужны даром.
С семи лет каждые летние каникулы Настя проводила в семьях в Италии и в Германии. Там у неё были свои интересы и школа настоящего развития. Именно там она освоила на приемлемом уровне иностранные языки. Теперь вот это должно было пригодиться в профессиональном выборе. Тот западный, знакомый с детства мир был с другой шкалой ценностей, с иными установками. Девушка соответственно была, куда развитее своих новых одноклассников, отсюда и общих интересов не было, да и быть собственно не могло. Правда, многих учителей она так же удивляла своей неприкрытой позицией — жизнь у вас, как у дворняг. Одни считали, что девочку испортило западное разложение морали, кто-то доказывал — дело в богатстве, это оно до добра не доводит, а некоторые, особенно молоденькие учительницы, честно завидовали, что люди живут как люди. В целом Настя была личностью заметной, и постепенно взяла на вооружении лозунг: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме».
Она была не лучшей. Она была вне конкуренции. И даже те, кто её в тайне ненавидели, ненавидели именно за это «вне». За то, что ей по большому счёту не было до них никакого дела, два года не такой большой срок, чтобы не перетерпеть. Раз оно так надо. Раз уж тут такие законы, как говорил отец.
— Да ты сама посмотри, — это они с Настей идут домой по не заасфальтированной, только покрытой мелким щебнем улице, накрапывает неприятный монотонный дождик, стоят лужи, редко проскакивающие машины оставляют за собой шлейф измороси, грязноватой воды, прибитой пыли. Настя злится, что эта мерзость оседает на одежду.
— Ты же сама видишь, как они не хотят сюда. Потому что конченая дыра. Конец географии. Что тут делать? Та же Наталь Михална и математичка, да они даже жить тут не могут. Каждый день мотаются на маршрутках туда-обратно. А ведь могли бы поселиться в этих домиках-котеджах для учителей, всё ж уровень повыше, чем в допотопных деревянных хибарах, но нет. Если осядешь, привыкнешь — конец. Оно просто засосёт. Вот и отдают весь свой заработок за эти маршрутки. Правда, говорят, еще на колготки остаётся, а представь — не было бы у них мам да пап, как бы они на этом пайке жили.
Регина отчасти соглашается, Настя говорит по делу, и в её душе зреет та же мысль: «Надо, что-то придумать» Вот только что, посоветоваться пока не с кем. Маме одно: была бы она рядом, а там хоть трава не расти, но у неё тоже одна жизнь. И в этой деревне провести её совсем, не прельщает. Что она тут сможет? Пойти к таким вот детям, которые будут рваться на большую землю? Ни авторитета, ни уважения. «Надо, что-то делать».
Делать-делать-делать, — колеса поют эту песню и тем, кто собирается делать, и тем, кто уже что-то делает, и всем остальным, кому уже что делай, что не делай.
Это именно тогда у Регины вошло в привычку: ездить то в одиночку, то с подругами в город, в интернет-кафе. Настя ей советовала, что там посмотреть, почитать, с кем познакомиться. Девчонки совместно пытаются в этих сетях поймать удачу, выработать стратегию, как определяться после школы, да и в целом с жизнью, с новыми знакомыми, которые слали им свои советы. Мальчишкам тем что — не поступил: армия. Да и потом у них ведь жизнь впереди. А бабий век короток. Туда-сюда вышла в тираж, и никто тебе не поможет, если профукала молодость. Вот так постепенно Регина, все больше впитывая окружающую реальность, и выбрала для себя дорогу в жизни, девушка решила начать с профессии, стать самостоятельной во всех смыслах, и выбор пал на специальность дизайнера одежды. Одно огорчение было в этом её решении. В Художественной Академии принимали только четыре-пять человек на всю академию в год. Капля в море.
— Проще подцепить какого папика, чем прорваться — не одобрила выбор
Настя.
Мама та совсем махнула рукой: глупости городишь дочка. Родные дяди тоже только хмыкнули:
— Ты сначала подумай — кто ты, как там готовят к этому художественному внутреннему экзамену, да и кто ставит по нём оценку, кому и за что?
Но Регина не отступилась, девочка самоучкой стала изучать сайты, где можно было подцепить мало-мальски интересующую её информацию. Все выходные пропадала в городе. А ночами, как когда-то мама, корпела над книжками, готовилась к тестированию. Ольга Никандровна наняла ей репетиторов, так что деньги Кирилла очень даже были не лишними.
Оля где-то уже вероятно смирилась с этим чудачеством, однако видя, что дочка покупает безумно дорогие книги по живописи, какие-то краски, кисти, все же тихонько негодовала, хотя и старалась сдерживаться. Кирилл, войдя в курс дела, нашёл Регинке какого-то типа — наставника, и девушка помогала последнему в дизайнерских разработках интерьера. Это стало в последнее время довольно востребованным делом, в связи с модой на всяческий эксклюзив. Регина попутно участь графике, выполняла заказы, благо работу, предлагаемую руководителем, можно было брать на дом. Правда, девочка высохла, как былинка. Но от своего опять, же не отступилась.
Ольга в душе горевала: «Упрямая как я в молодости, а чего добилась?» Она всё время отдавала на уборку, готовку, иногда шила на заказ, но из-за спины за машинкой сидеть было непросто. Время между тем бежало. Десятый закончился. Настя на лето — последнее лето детства, как она выражалась — отчаливала в Италию на солнышко, а возможно и в Германию. Совершенствовать языки, как уточнял её отец. Будущая профессия Насти как раз и была связана с языками и туризмом: «Инновации в сфере туризма». Специальность только-только появилась в столичном университете, желающих было предостаточно, так что и здесь поступление обещало нелегкий отбор.
— Я думаю — всё будет хорошо, — Кирилл прощался с Ольгой до осени, — отдохнут, наберутся сил. Моя, гладишь, за границей поумнеет. А поступят, так дело за малым, ходи на занятия да жди диплом. Я уже и на квартирку собрал, не в общаге ж тереться четыре года любимице.
Лето то прошло как один день. Регина, что бы меньше тратиться на дорогу, переселилась в город и кочевала от родственников к родственникам, дабы не так надоедать хозяевам, и всё время проводила в библиотеках, мастерской, на выставках. Мама в глубине души не сильно этому радовалась, но вида норовила не показывать: что ты, и что она — у дочки и должна быть своя жизнь. Почти восемнадцать, не заметишь, как замуж выскочит. И она ушла в заботы насущные: побольше вырастить, что-то закатать, заготовить с огорода, что-то продать, экономить на всём, на чём это возможно.
Обе красавицы за лето вытянулись, только цветом кожи и отличались. Регина была всё такой же белой, только чуть тронутой солнцем: «Берегла кожу, нынче солнце слишком радиоактивное — так что загар вреден» А нежный оливковый загар тела Насти выдавал нездешнюю красоту, полученную под другим солнцем и другим небом во время романтического итало-немецкого каникулярного сезона. Девушка тем временем действительно изменилась, ещё больше повзрослела, ещё определённее стала относиться к миру.
— Нас нигде не ждут, и если мы не возьмём сами, то, поверь, никто не побеспокоится. Столько людей совсем не нужно, поэтому на всех и не хватает, — Настя в любимой своей позе стояла вверх ногами в холе, прислонившись к стене.
— Ну, вот чего ж ты так всегда круто берешь, прям за весь мир. Там не нужны — здесь сгодитесь, — Ольга Никандровна в кои-то веки поднялась к девочкам, поговорить за жизнь.
— Что б Вы там понимали, теть Оль, — Настя смеётся, поглаживаю свои ровненькие ножки, отливающие золотом от солнца, которое бьётся в желтизну штор, и освещает путешественницу, — скоро везде будет одно и то же. И кто останется за бортом, пусть пеняет на себя сам. А нам молодым и флаг в руки, пока кожа нежная, пока непотрепанны жизнью, это всё очень даже котируется. Старух то зашибись, и каждый год их делает всё старше, а молодежи мало. Там в Европе мало рожают, так, что карты в ручки. На этом Настя открывает стеклянную баночку с кремом и начинает холить свои изящные ручки, которые ей и должны со временем помочь в завоевании места под солнцем.
Глядя на эти пестования себя любимой, Ольга подумала сначала возразить, однако смолчала: зачем учить уму разуму чужого ребенка — просили тебя. Твоя работа смотреть за ними, да и дело с концом. Она понимается и идёт к лестнице, её время, надо думать, ушло, так что кому ж тут жаловаться. Здоровья — нет, семьи — нет, а еще будешь кого-то наставлять. И мама медленно спускается вниз.
— Зачем ты её обижаешь? — Регина сколько раз даёт себе зарок не цепляться к Насте, но каждый раз не выдерживает.
— А ты будто сама не видишь, что я права? — Настя поворачивается на ковре, подставляя себя под осеннее солнце за окном, — Я ж не просто с чужих слов. Сама на всё посмотрела. И кто тебе еще правду тут расскажет?
— Так уж и правду? — Регина ложится рядом, и тоже смотрит в окно, на качающиеся верхушки тополей, пролетающих иногда птиц, проплывающие низкие облака. Скоро бабье лето. Полетят паутинки, обеденный стол с веранды внесут в дом, и на улице они уже не будут чаёвничать — самая верная для неё примета начала осени.
— Да представь, — Настя поворачивается к Регине и критически осматривает фигурку соседки, — вот у тебя никого никогда не было, да собственно и где тут тебе с кем, разве что от тоски, но я за лето многое поняла. Тело это наш золотой ключик. И подходит ко многим замочкам, заметь, как отмычка.
— Зачем они тебе: ты тут, он там, думаешь, позовёт замуж? — Регина спрашивает просто так, ей хорошо, и меньше всего хочется, чтобы кто-то лапал её тело.
— Да на фиг мне этот замуж? — Настя смеётся, — ты точно недалёкая — это ж опыт. Ты понимаешь. Итальянцы — это бесценный опыт. Когда ты нежненькая сладенькая, он тебя многому научит, не то что, когда это какая-то обязаловка. Вот в школе нас чему учат, то-то, и знания такие же, а там тоже мастер-класс, и в нужный момент пригодится. Как говорит математичка, знания лишними не бывают.
Девчонки сколько минут молчат, думая каждая о своём.
— Это тут ещё целки в цене, там уже давно в цене мастерство, — Настя как всегда хочет всё расставить по местам, чтобы объяснить этой деревне подоходчивие, —
да и здесь уже можно сделать операцию, если он у тебя будет такой мудак, что его заклинит на этой плёве.
Регина в душе может, и согласилась бы с доводами Насти, но ей не до этого. Когда он там еще появится, тогда и видно будет, что к чему, а пока её навязчивая идея, клинит, как говорит Настя, на академии. И места всего четыре. И ни на одно больше. Вот где у неё жизненная необходимость. И год, их последний год побежал, как пущенный с горки мячик, прыг да скок, и уже горка почти закончилась.
Новый год прошёл совсем незаметно, Настя слетала с родителями к морю, подзагорела, была всё так же настроена на свою победу, а Регина наоборот, чем ближе был этот вступительный год, тем больше не верила сама себе. Она по-прежнему готовила работы своему наставнику, набивая руку, только Борис Александрович, теперь приезжал за ними сам. Он даже стал иногда ей что-то выделять из оплаты за сделанные эскизы, может действительно они того стоили, а может так он старался рассчитаться за чай, которым угощала его Ольга Никандровна, хотя к чаю он всегда прихватывал с собой шоколад, налегая на то, сколь полезен продукт для мозгового штурма.
Как-то раз на мебельной стенке, у которой он обычно засиживался, приходя в гости, на самом видном месте, Настя специально к его приходу забыла яркую пачку презервативов. Борис Александрович непроизвольно взял её в руки, видимо из любопытства, а потом как-то стушевался и весь смутился, будто подсмотрел что не предназначенное для чужих глаз.
Вечером, когда девочки спустились к ужину, Ольга Никандровна подошла, положила возле тарелки Насти эту пачку и спросила:
— Зачем ты это сделала? — голос был тускл и бесцветен.
— Надо же ему найти повод, а то всё вокруг да около, — Настя взяла в свои миниатюрные пальчики коробочку открыла и продемонстрировала всем чудо производства. — Запах заметьте ванили, специально ваш любимый.
— Как же ты можешь быть такой вульгарной? — Регина вступилась за маму.
— Да вы что? — это «что» прозвучало как верхняя «до», — это же шутка.
— Это унижение человеческого достоинства, — мама вышла, но как-то тихонько, как будто боялась, что её терпение, в виде тонкого стеклянного сосуда, лопнет, если издать резкий звук.
Настя повертела резинку, надула её как шарик, и выпустила из рук, он, проделав пируэт до потолка по кухоньке, выдохся и шмякнулся на пол.
— Уберёшь, — Регина вышла к маме.
Больше Борис Александрович на чай не оставался, хотя и деньги, и неизменный шоколад, местной фабрики, завернутый в пергаментную бумагу, перевязанный шпагатом, с имитацией сургучной пломбы и оттиском 1901г., он еженедельно оставлял на камине.
Сейчас лежа на этой жесткой полке, Регина стала неожиданно думать за камин — она обожала открытый огонь. Утром могла в одной ночнушке выскочить за дровами. И потом под потрескивание поленьев тихо-тихо сидеть, совсем ни о чём не думая.
Хорошо когда не нужно думать, беспокоиться, когда есть, кому это делать за тебя. А когда некому?
Некому, некому, некому — согласились вагоны.
Предварительное тестирование порадовало результатами. Девочки были счастливы. Время проходило не напрасно. Пусть это только тренировка, но тяжело в учении — легко в бою, а весна, прогоняя прошлогодний снег, уже напоминала за выпускной. В последнее время в моду на школьных балах входили вечерние вычурные выпускные платья, дело достаточно дорогое, и малообеспеченные девочки брали их на прокат, благо выбор был на все вкусы и доходы.
Настя, разумеется, ни о каком выпускном не мечтала. Что ей делать в этом контингенте, приходилось довольствоваться только выдачей аттестата, но девушка не поленилась привезти из столицы, куда её возили родители, показывать молодой хозяйке новую квартирку, платье для Регины.
Оно было до колен черное, в белые горошки, эксклюзивное, с огромным атласным черным бантом-шлейфом, и очень шло к осиной талии выпускницы.
— Скажи, что я не угадала с фасоном и размером? — они вчетвером с Ольгой и Кириллом рассматривали подарок, который Регина примерила по такому случаю.
Нет, всё было чудесно, Анастасия к платью отнеслась как для себя. Сейчас лежа на своей верхней полке, и качаясь в такт стыков рельс, Регина поняла — она его действительно выбирала на себя. Поэтому выбор был таким замечательным, раз уж нет выпускного, но очень видимо хотелось посмотреть, как бы она сама выглядела при случае. Получилось как всегда с комментарием: пусть Регинка выглядит не как эти расфуфыренные мочалки. Пусть по-человечески.
Выпускной прошёл как любое школьное мероприятие, на носу было окончательное тестирование, так что это никак нельзя было считать завершением учёбы, еще готовиться и сдавать последние экзамены. Вот когда настоящий конец. Поэтому в программе только торжественный вечер и фуршет. А одноклассницы действительно были разодеты одна другой дороже, родители старались, чтобы каждая выглядела на фоне других не хуже.
Настя приехала в школу не с отцом, а с друзьями. Компания ребят резко выделялась на фоне сельской школы. Им было смешно, что и тут можно говорить о каких-то планах, надеждах. Какие в этих стенах такие уж планы и надежды? Серая масса бедующих трудяг.
Когда Настю пригласили на сцену за аттестатом, то слова, произносимые их классной, были полным диссонансом самой аттестовываемой. Гордость класса, пример для подражания, и надежда школы являла собой симпатичную девушку с большим хвостом, высоко поднятым на макушке, в джинсовых коротеньких шортиках, столь же коротенькой до пупка кофточке — и, как украшение, золотой цепочке с золотыми же монетками вокруг щиколотки. Однако Анна Дмитриевна от протокола не отошла, вручила под туш аттестат, один из лучших в школе, и вместе со всеми слегка поаплодировала выпускнице. Настя легко сбежала по ступенькам со сцены, вся компания, поднявшись, поздравила Настю и покинула торжество.
Больше Регина Настю не видела. Родители приехали забрать вещи, произвести окончательный расчёт, пригласили, если что к себе в гости, и тоже пропали с горизонта.
И вот теперь Регина едет покорять академию художеств. И чем ближе эта черта, тем страшнее ей в душе. Четыре места на всех. Это, видимо, даже не шанс. Это надежда.
Не шанс, не шанс, не шанс — грохот отдаётся в ушах. Так шанс, или не шанс?
Дни экзаменационной компании прошли как в тумане. Она поселилась в недорогой гостинице, бывшем рабочем общежитии, и все время занималась только рисунком, иногда чем-то, перекусывая на ходу. Но, тем не менее, конец был предрешён и однозначен. Её не оказалось в том списке.
Регина возвратилась домой. Нет, мама не ругала свою непутевую дочь, пытавшуюся настоять по глупости на своём. Ольга всё думала, какой вариант предпочесть, что теперь захочет дочка, может в педагоги, или окончить какие курсы дизайна, или еще, что в этом духе. Но сбитая с курса Регина, никак не могла определиться.
И вдруг всё разрешилось само собой. Нам же иногда невдомёк, что есть еще что-то помимо наших рухнувших надежд и планов. Редко. Но каждый почему-то в глубине души надеется именно на Него. На случай, на везение, на джек-пот. Раз уж жизнь это только тяжёлая смертельная болезнь. И чудо случилось. Причем чудо именное.
В заказном письме из академии Регина Генриховна уведомлялась, что она зачислена сверх набора. И приглашалась в Академию Художеств с документами. Мама не отпустила её на этот раз одну — они поехали поехали вместе, там и узнали о Регининой счастливой звезде.
Итальянская дизайнерская компания, представитель которой лично после зачисления отбирал кандидатуру на именную стипендию от его фирмы, остановил свой выбор на работах Регины, а так как девочка была отбракована именно по конкурсу рисунка, то её и зачислили сверх штата, на эту иностранную дотацию в наше образование с последующим гарантированным рабочим местом на их подиумах.
Смешно, но Анастасия была права – итальянцы, это опыт.