Рассказ
Пьянство - добровольное сумасшествие.
Луций Анней Сенека.
I
Вертолёт раскручивал винты. Его лопасти со свистом рассекали сухой морозный воздух. В снежной круговерти предупредительно блеснули вспышки автомобильных фар. Командир убавил обороты двигателей и опустил боковое стекло кабины. На большой скорости лихо подкатила "вахтовка" и резко затормозив остановилась в опасной близости от вертолёта. Радужный диск от лопастей с лампочками на консолях вращался чуть выше оранжевой будки автомобиля. Командир увесистым кулаком погрозил лихачу. Бородатый "водила", сойдя на подножку, помахал рукой в знак приветствия. В посёлке все знали друг друга.
Из салона машины выпрыгнул бригадир вышкомонтажной бригады Виктор Дейбус. За ним, с рюкзаком в руках, неуклюже вывалился дизелист той же бригады Михаил Ещенко. Виктор перехватил рюкзак и свободной рукой потянул дизелиста к вертолёту. Воздушный поток от винтов затруднял движение. Поднятая ими снежная метель слепила глаза. Нетрезвого дизелиста мотало как тряпку. Стоящий в дверном проёме бортмеханик не выдержал, выпрыгнул навстречу. В несколько прыжков достиг идущих и, ухватив мужика за рукав, с усилием потянул за собой.
Такое на глазах экипажа бывает нередко. Вот и сегодня запойного мужичка насильно отправляют на буровую - подальше от водки. Плохо соображающего пассажира впихнули в вертолёт. Дейбус придержал бортмеханика и прокричал в ухо: "Лёша, проследи, чтобы раньше не вышел, ему на Р-140 нужно!" Лёша понимающе кивнул и, убрав стремянку, закрыл за собой дверцу. В снежной завирухе МИ-восьмой минуту повисел над площадкой и, слегка подрагивая корпусом, ввинтился в холодное, рассветное небо января.
В полётном задании экипажа несколько посадок на разных буровых Северо-Уренгойского и Ямбургского месторождений. Виктор не зря предупредил бортмеханика, чтобы не вышло какой-либо оплошности. Бывали случаи, когда пассажир, будучи под хмельком или спросонья, выходил не на своей буровой. Вертолёт улетал, а незадачливый работник доставлял немало хлопот начальству. Но было ещё и другое значение в сказанном бригадиром. Об этом всегда помнили экипажи...
В середине семидесятых был такой случай. Вахта буровиков, ввиду задержки вылета вертолёта, устроили "сабантуй" на вертодроме. Прерванное вылетом пиршество продолжили в небе. Экипажи на это смотрели сквозь пальцы. Разморённые долгим полётом, теплом и алкоголем, вахтовики уснули. При подлёте к буровой резко изменился режим работы двигателей, что было заметно на слух. Один из дремавших пассажиров расценил это как уже совершённую посадку. Не дожидаясь появления из кабины бортмеханика, он открыл дверцу и... шагнул в небытие.
...Через час полёта сонного дизелиста растолкали. Он огляделся. Незнакомые люди показывали, что ему пора выходить. Бортмеханик Лёша выпрыгнул на заснеженную площадку, сноровисто подвесил стремянку и, подергав за рукав Михаила, сидевшего крайним, показал на выход. Миша по ступенькам осторожно сошёл на снег. Кто-то вслед ему выбросил рюкзак.
Глоток морозного воздуха пронизал до острой боли в затылке. За две недели запоя он редко выходил из "общаги" на улицу. Монтажники торопливо разгружали вертолёт при работающих двигателях. Так пилоты экономили время. Короток на Севере светлый день зимой. Михаила обдувало, качало. Он не мог поднять с площадки свой отяжелевший рюкзак. Монтажники отстранили его: "Иди, Миша, мы принесем". - "Ну, добре", - хрипловато выдавил Михаил, с трудом узнавая лица бригадных ребят.
Трёхдневная метель засыпала, запорошила все дорожки, оборудование буровой. Намела сугробы под самые окна балков. Михаил тяжело преодолевал путь к своему жилищу. Навстречу, в шубе нараспашку, торопился его напарник, Володька:
"Миша, я улетаю, у меня зубы разболелись. Значит, так: дизель в порядке, масло долил. Второй - тоже в норме", - скороговоркой выпалил Володька и, разрывая сугробы, рванулся к вертолёту, уже набиравшему обороты.
В балке было тепло. Дизелисты любили такую вот комфортную температуру. Со своим деревянным вагончиком на полозьях они не расставались никогда. Михаил с усилием снял куртку и, пройдя за перегородку, бросил её на Володину кровать. Собственная кровать была застелена покрывалом. Уголком лежала у изголовья подушка с красивой многоцветной наволочкой. При взгляде на подушку ему иногда вспоминался отчий дом на Днепропетровщине, печка с петухами на челе, и на окнах герань. В нормальной жизни Михаил во всём поддерживал порядок. Сейчас это правило не действовало. Как был, в унтах, завалился на кровать. Через несколько минут окунулся в сон. Он не слышал, как ребята из бригады принесли рюкзак. Позубоскалили по причине его запоя: "Возможно, будет вальтов ловить..."
В бригаде его уважали как хорошего спеца по дизелям. В его дежурство никогда не было аварий. Что особенно важно в зимнее время. Исправный дизель - это тепло, это свет, это жизнь. Как запасливый человек, дефицитные детали к дизелям привозил с Большой Земли, доставая правдами и неправдами за свои деньги. Мог унести понравившийся гаечный ключ у какого-либо зазевавшегося тракториста. И когда его пытались уличить в этой слабости, рассеивал сомнения в его "непричастности" просто: с размаху бился лбом о деревянную переборку так, что трещали доски. "Я не брал!" - кричал он с каждым ударом. В таких случаях противоположная сторона обвинения снимала. За эти причуды получил он прозвище - "Чудик".
...Спал недолго. Проснулся от приступов тошноты. Глотая слюну, пытался подавить это состояние, но безуспешно. Оторвав отяжелевшую голову от подушки и спустив ноги на пол, силился встать. Сгорбившись, держась за кровать, за стену, добрался до таза, стоявшего под умывальником. Но рвоты не было. Судорожные позывы, и всё. Сильно заломило в затылке. Он размышлял: "Хорошо бы опохмелиться, но нечем". С базы его сорвали неожиданно, сонного привезли. А у ребят водки, наверное, ни у кого нет. Да и просить он не привык. Нашарив на полке железную кружку, зачерпнул из ведра воды, в которой плавали куски льда. Сделав несколько глотков, почувствовал облегчение. В алюминиевом бачке горкой возвышался лёд. Подумал вяло: "Молодец, Володька, запасся". Зимой в тундре люди часто для приготовления пищи используют лёд из озёр или речушек. Его удобно возить и хранить на улице. А попробуй, доберись до воды через полутораметровый лёд
Дизельная была рядом с его жилым балком, и работа дизеля определялась на слух. Генератор работал нормально - лампочки в балке горели ровно. Володька был выдумщик на всякие хитрости - завёл сюда проводку от вольтметра, от датчиков температуры и давления масла. Дрожащие стрелки приборов расплывались. Михаил прикрыл ладонью один глаз и убедился, что дизельгенератор работает исправно. В балке жарко. Он выключил обогреватель. Когда малиновая спираль "козла" потемнела, улёгся на кровать, с трудом сняв унты. Подушка под головой казалась каменной. За стеной монотонно татакал дизель. Где-то рядом проехал трактор, сотрясая балок. В голове волнообразно нарастали, накатывались шумы.
Пришедший сон не принёс Михаилу облегчения. Подсознательно он чувствовал затаившуюся тошноту. А в затылке пульсировала, стучала десятком маленьких молоточков нестерпимая боль. Он балансировал на грани сна и яви. В его воспалённом мозгу всплывали картины из прошлого и совсем недавнее. Что-то бессвязное, как в калейдоскопе, менялось одно за другим.
Чувство неловкости, присутствие чужого пробудило его. С трудом разлепил глаза. Яркий свет заставил зажмуриться.
- Здорово, Миша! Как самочувствие? - услышал он рядом. По голосу определил, что перед ним замбригадира Оринчак, тоже Виктор, парень с Западной Украины.
- Хреново, - чуть слышно прохрипел Михаил, - похмелиться бы...
- Кроме одеколона, здесь ничего не найти, - ответил на это Виктор. Помолчав, добавил,
- ну ладно, отлеживайся, за дизелем Николай Григорьич посмотрит, я скажу ему…
- Спасибо, Виктор, - не разжимая глаз, ответил Михаил.
Николай Григорьевич работал на тракторном подъёмном кране КП-25. Иногда выручал дизелистов, если у них что-то не получалось с пересменкой. На базу вылетал редко, и только с женой, работавшей в бригаде поваром.
После ухода Виктора, Михаил пытался заснуть, но сразу это не удавалось. Каждое шевеление, поворот головы вызывали спазмы в его черепной коробке, будто натягивались какие-то жилки. Пришли двое вроде знакомых парней и сообщили, что обед завершается, повариха спрашивает, надо ли чего принести. Михаил отказался – есть, совершенно не хотелось...
В школе он учился посредственно. Особой тяги к наукам не испытывал, да и дисциплина "хромала". Не было за ним строгого отцовского пригляда. Отец вернулся с войны контуженный, со многими ранениями. Пожил недолго и умер в одночасье, оставив, кроме Мишки, ещё двоих детей. Дотянув до восьмого класса, Михаил учебу бросил. Мать не дала Мишке шалопайничать, и пришлось ему поступить в школу механизаторов. Так через год он стал трактористом. Немного поработал в родном колхозе, а в осенний призыв его взяли в армию.
Три года елозил по строительным площадкам на стройбатовском бульдозере, ровняя рельеф на будущее благоустройство. Копал котлованы под растущие как грибы "хрущёвки" в подмосковных Текстильщиках. В конце службы зачастили в батальон разные вербовщики. Зазывали – сватали на новые стройки Сибири и дальнего Востока. Повсюду были нужны молодые, крепкие руки. Михаил клюнул на это "сватовство". После "дембеля", сразу из войсковой части, он отправился в Тюмень. Бесплатный проезд, суточные - отлично!
Из Тюмени направили в Берёзовский район, в одну из геологических экспедиций. Здесь посадили его на трактор Т-130. Приходилось перетаскивать буровые вышки, оборудование, балки. Узнал, что такое тайга, и на себе испытал крепкие сибирские морозы. С весной экспедиционный муравейник зашевелился. Энтузиасты от геологии "нюхом чуяли", что на севере, за полярным кругом, должна быть нефть, и рвались на эти дикие места.
Однажды, преодолев запреты, вернее, нарушив их, часть экспедиции, погрузив на баржи буровое оборудование, тракторы, жилые вагончики, отправилась вниз по Оби на новые неизведанные места. Через несколько суток вошли в устье реки Таз и стали на якорь в акватории посёлка Тазовский. После об этом дерзком плане будут писать, снимут кинофильмы. А тогда были неудачи и первые победы, первые символические фонтаны. Но были фонтаны и буйные нравом. Надолго запомнится фонтан на Мамеевском мысу на реке Таз. Неожиданное высокое пластовое давление несло беды первопроходцам. Долгим и трудным было укрощение таких фонтанов. В результате страна получила новые нефтегазовые месторождения: Тазовское, Ямбургское, Заполярное.
Так Михаил оказался на Крайнем Севере. На двадцать семь лет Север стал его обиталищем. По два-три года не выезжал на Большую Землю. Сложно было добираться до железной дороги, до больших аэропортов. Север засосал его. Он не тяготился ностальгией по родине, по дому. Кроме него, у матери были ещё брат и сестра, и дом как-то содержался в относительном порядке. Семьи Михаил не завёл. Жил в общаге, в среде буровиков и монтажников. Перевёлся в дизелисты, и вот уже много лет работал в условиях тундры, изредка вылетая на базу, чтобы отправить домой денежные переводы. Постепенно привык к водке, и она стала частой его потребностью. Это как-то спасало от неустроенности и однообразия жизни.
II
Рупь последний в Сочи трачу -
Телеграмму накатал.
Шлите денег - отбатрачу.
Я их все прохохотал.
В. Высоцкий.
В жизни Михаил был покладистым человеком. Но за долгие годы пребывания на Севере в его характере стали происходить изменения. Привыкший к тихой размеренной жизни в условиях тундры или маленького посёлка, он не мог спокойно переносить городского шума, толкотни на улицах, вечных очередей. Не любил городской наземный транспорт, кроме такси, за его многолюдие и проблемные ситуации с монетами, билетами и талонами. В аэропортах, пытаясь узнать о причинах задержки вылета, раздражался от невозмутимого, барского вида какой-нибудь красивой "куклы" в окошке аэрофлотовской службы. Про таких говорят - "через губу не переплюнет"...
На своих, местных авиалиниях он срывался, устав от ожидания вылета. Менял билет с одним желанием - скорее попасть в какой-либо, пусть даже захудалый, северный посёлок. Хорошо, если был вертолёт. Ан-2 он переносил плохо. "Кукурузник" мотало из стороны в сторону. То он проваливался в воздушную яму, то его подбрасывало вверх. Михаил в это время торопил минуты, сжимаясь в комок, боясь подавиться собственным желудком.
Увидев то, куда он так неразумно поспешил, получал некоторое разочарование. Но, не сдаваясь, расценивал это как туристическую, познавательную поездку. Оправдывал себя, свой поступок обновленной поговоркой, что была в употреблении буровицкой молодежью: сто километров - не расстояние, сто рублей - не деньги, столетняя женщина - еще не старуха.
Сюда авиация летает раз в неделю или вообще по мере надобности. Эти дни для жителей - праздник. Много зевак собирается у примитивного аэропорта. Вывалившись из транспорта, с дурным самочувствием от полёта, направо и налево раздавал ненчатам конфеты. Простенькие замызганные куртки, вытертые ягушки, вельветовые малицы, хорошо защищающие от комаров, внимательные, изучающие взгляды аборигенов, женщин и мужчин. Снять дурное послеполётное состояние лучше водкой. Верное, испытанное средство. Находились проводники к магазину из коренного населения, которых в посёлке значительно больше.
В магазине, за бутылкой, заводились знакомства, начинался у Михаила познавательный процесс. Выяснялось, что в посёлке есть оленеводческий совхоз, или звероферма, где работает местное население. "Русские" по большей части, работают в школах, магазинах, на почте и в местной больнице. И даже в тундре, в оленстадах, бригадирами.
- У нас бригадир грамотный, коммунист, он срок тянул, он оленей в рот чих-пых, - так отзывались пастухи о своем коллеге.
К вечеру Михаил определялся на постой. А какой ужин без вина? Незамужней женщине, принявшей его, мужчина был бы в утеху, хотя это она и пыталась скрывать. Далее получалось, как получалось. Он отпускал тормоза... и пошло-поехало. Каждодневные пьянки, новые женщины, которые потом бросали его, как не оправдавшего их надежд в интимных делах. - "Рожденный пить любить не может". Пил, гулеванил, пока были деньги. Просыпался с больной головой, в грязных комнатухах местных кильдымов, среди женских голых тел с подбитыми "фонарями".
Порою не мог вспомнить, как он оказывался в ненецких чумах, насквозь пропитавшийся запахом оленьих шкур, вяленой рыбы и открытого очага. В полумраке чума силился разглядеть и вспомнить - с кем же он переспал. А может, и вообще ничего не было? Прислушивался к быстрому говору ненок, к какой-то тарабарщине, но, однако понятной: "Этот Ванька, сын бульдозер, очень топчет хорошо".
Иногда, валяясь на улице, попадал на глаза местному начальству. Среди "всезнаек" наводили о нём справки. Выяснялось, кто он и откуда. С авиаторами отправляли записки на начальника экспедиции, или удавалось воспользоваться радиосвязью. Начальник учинял разнос вышкарям, что не знают они, где бичует их работник. Организовав санитарный рейс с двумя монтажниками, алкаша находили и вывозили на базу.
Приезжая домой, на родину, редко успевал сделать что-то по дому. Ремонт крыши или сарая. Обычно он надеялся на младшего брата. Покупая подарки, из-за своей непрактичности редко когда мог порадовать своих близких. Узнав о приезде друга, приходили его сверстники, товарищи по школе. Начинались гулянки, и это тянулось до тех пор, пока у Михаила были деньги. А когда они кончались, все его товарищи, становились вдруг заняты делами. Денег на обратную дорогу уже не было. У родных денег не просил. Посылал телеграмму на экспедиционную бухгалтерию или друзьям: "Плавал по Чёрному, сейчас на мели, целую триста. Михаил".
Смысл "телеги" был понятен, деньги ему высылали. Их хватило бы заглаза добраться до конечного пункта. Но у него так не получалось. В дороге заводил знакомства. С бесшабашной удалью сорил деньгами, угощая вином и закусками. Ему везло, если встречал кого-то из своих северян. Бывают счастливые случайности. За ним присматривали, притормаживали, давали денег взаймы. В худшем случае опять просил выслать денег на почтамт, до востребования, в какой-нибудь городишко, где "заторчал".
...Он проснулся, хотя сном это назвать было нельзя. В ушах нарастающий шум. Закрытые глаза видят: накатывается на него, увеличиваясь до размеров дома, огромный рулон жести и с грохотом расстилается длинной лентой. Затем все повторяется снова. В хаосе шума слышатся какие-то, отчасти странные, слова:
Тула, тула, тула, мчи!
Тула, тула, ты молчи!
Голову сжимало, будто обручами. Дурманило, как от белены. В детстве он её пробовал вместо мака.
Пошатываясь, прошёл в переднюю комнату и включил мощную электроплитку. В большой эмалированной кружке решил заварить чефиру. Он часто выручал Михаила. Порывшись в общих с Володькой запасах, нашёл последнюю пачку индийского чая со слоном. Когда закипела вода, высыпал всю заварку в кружку. Захлюпала, забулькала в посудине темно-коричневая жидкость. Густой, будто вязкий, запах плавал в помещении. Приготовив рукавицы, трясущимися руками обхватил кружку с готовым варевом и осторожно по ступенькам вынес наружу остудить. Снег под кружкой таял, и она оседала все ниже. Подошедшая рыжая собачонка понюхала содержимое и, резко отпрыгнув, отошла прочь.
Михаил рассеянно обвёл взглядом ближние окрестности. В зарослях ивняка от куста к кусту белыми комочками перебегали куропатки. Вдалеке, низко над горизонтом, пролетел вертолёт. Зайдя за угол побрызгать, взглянул на буровую вышку. На кранблоке сверкали огни электросварки, осыпая вниз тысячи искр на заиндевелые полати и мостки. Прополз трактор, оставив напротив мостков барабан с тросом для оснастки лебёдки и тальблока. Не видимые Михаилу, где-то под вышкой, "базарили" вышкомонтажники, и затем слышалось их дружное "Раз, два, взяли! Раз, два, взяли!". На минуту почувствовал себя одиноким, будто не нужным в этом мире. Стало жаль себя, свою заблудшую душу, свою забубённую жизнь...
А затем, маленькими глотками, он пил горький, противный, тягучий чефир. В затылке заломило. Лицо бросило в жар, и сознание стало заволакивать туманом. Михаил добрался до кровати и ткнулся лицом в подушку. Через какое-то время жар отступил, и пришло расслабление, постепенно перешедшее в сон. Проспал он довольно долго, за окном уже было темно. Вставать не хотелось, и опять потекли мысли, какие-то обрывочные видения. Слышались невнятные разговоры, едва разбираемые. Он лег на спину, устроился поудобнее.
Вдруг его взгляд упал на Володькину кровать. На ней кто-то шевелился. И чем пристальнее он вглядывался, тем большим было ощущение присутствия кого-то. В его сознание вкрался необъяснимый страх. Голову будто охватило ознобом, и волосы встали дыбом. В страхе он закричал: "Кто тут? Включи свет!" Но с кровати в ответ тишина. Михаил уже боялся смотреть в ту сторону. Лежал в полумраке, прислушиваясь к шорохам, шевелению на кровати. Там явно кто-то возился и сопел. Осторожно, стараясь не привлечь внимание непрошеного гостя, он встал и щёлкнул выключателем на перегородке. Яркий свет залил спальную комнату. На кровати лежала его куртка. Так же осторожно приподнял её, будто ожидая увидеть нечто страшное. Под курткой ничего не было. "Ну, допился", - грустно подумал он.
В тамбуре загрохотало. Впустив морозного воздуха, в балок ввалились трое парней - монтажников. Юрка Снегирёв зашёл в спальню. "Как здоровье, Ильич?" - спросил он напрямик, пытаясь заглянуть в глаза Михаилу. Когда-то он тоже бывал в такой ситуации. Михаил не ответил. Плюхнувшись на кровать, отвернулся к стене. "Там, это, ужин идёт, может, дойдёшь, порубаешь?" - предложил Юрка. "Не хочу", - прохрипел Михаил.
Ребята ушли. Встав с кровати, подошёл к зеркалу, висевшему на стене. На него смотрела небритая, опухшая, противная рожа. На голове всклокоченные, сбившиеся волосы. Он плюнул в зеркало и отошел. Затем вернулся и стёр плевок рукавом. Отпил из кружки несколько глотков чефира. Пожевал печенюшку - вдруг придёт аппетит? Страх перед видениями его беспокоил. Если бы это отодвинуть на возможно больший срок. Решил помыть голову - может, принесет пользу в его выздоровлении.
Пока грелась вода, слонялся по комнатам. Выходил наружу подышать свежим воздухом. Водная процедура принесла некоторое облегчение - не так сильно болела голова. Но вместе с тем слабость была во всем теле. Превозмогая её, вышел на улицу вылить грязную воду. У входа столкнулся с Оринчаком.
- "Ну, как самочувствие?" - спросил Виктор. Михаил только махнул рукой. Потом выдавил из себя с хрипотцой:
- "Сил совсем нет". Оринчак бросил недокуренную сигарету:
- "Ладно, отсыпайся до утра, с Григорьичем я договорился - приглядит за дизелем". Михаил вяло кивнул, и они расстались.
Раздевшись ко сну, Михаил погасил свет в спальной комнатушке, оставив только в передней. Лежал, пытаясь ни о чём не думать. Но сон не приходил. Оставленный свет тяготил его. В голову лезла всякая чушь. Постепенно что-то быстротечное, то ли сны, то ли видения закружились в его мозгу. За стеной татакал дизель, рождая в тишине мелодию, которая в больной голове создавала новые, невероятные звуки и даже речь.
Стучит печатная машинка. Чей-то голос диктует приказ: "Мишу Ещенко уволить за пьянку..." - "Так, так, так", - отвечает послушная печатная машинка. Пронзительно звонит телефон. Женский голос громко отвечает: "Отдел кадров слушает".
"Это сберкасса говорит, - слышен другой женский голос. - Мишу Ещенко увольнять не надо, он хороший мальчик...". Звонят телефоны, негромко звучит радио, слышны невнятные голоса. Перебивая их, врывается голос начальники экспедиции: "Этого алкаша давно надо было выгнать!" "Да-да-да", - стучит ответно по столу его любимая тросточка.
Эти слуховые галлюцинации рождались в его больном мозгу. Он понимал происходящее, но ничего сделать не мог. Если напрягал мышление, что довольно болезненно, всё уходило. Как только расслаблялся, всё начиналось снова. Стук дизеля, работающие на малых оборотах тракторные движки, которые не глушат всю зиму, создают эхообразные звуки. Переплетаясь между собой, они воздействуют на больную фантазию, да и не только на больную. Человек впечатлительный воспринимает это как музыку, говор или еще что-то ритмичное и напевное.
Нет, спать он не мог. Крутился на постели, зажимая уши ру-ками, но звуки шли, будто из его сознания. Устав бороться с этой маятой, он оделся и вышел на улицу.
Звёздный купол ночного неба опрокинулся над ним. Светила подмигивали ему: мол, держись, с кем не бывает! Освещённая буровая вышка, вся в инее, новогодней ёлкой красовалась среди необъятной тундры. Далеко, километрах в двадцати, гирляндой огней, ещё одна буровая. Мороз крепкий! Его психический дискомфорт так же остро воспринимал холод. Хотелось в тепло. Он побродил между балков, не пытаясь зайти к кому-то. Вернувшись в свое жильё, разбавил чефир холодной кипячёной водой и, добавив сахару, сделал несколько глотков.
Устроившись на кровати, открыл наугад книгу и попробовал читать. Руки дрожали, и шрифт плясал мелкой дрожью. Буквы стали краснеть, переливаться разными цветами. Смысл читаемого он не улавливал, возвращался к началу несколько раз. Разозлившись, бросил книгу на соседнюю кровать. Стал колотить кулаком по голове, ругаться и проклинать себя. Успокоившись, лежал с открытыми глазами. Суетливые, беспорядочные мысли кружились в голове. О запое, о наказании, которое его ждёт. Силился вспомнить, с чего всё началось. В памяти остался первый день после прилёта на выходные; снимал деньги с книжки - дальше всё обрывочно и бестолково.
Михаила страшил возможный приход новых галлюцинаций. Он таращил глаза, напрягал мозг, загружая его работой. Устав от этой борьбы, затих и, закрыв глаза, вслушивался в самого себя. И вот на фоне ритмов сердца в его сознании появились шорохи. Будто по какому-то звучному деревянному предмету перебегали тысячи жучков, тараканов, выстукивая барабанную дробь своими противными лапками. Он открыл глаза, помутневшим взором обвёл помещение и... О ужас! По углам, по кровати к нему ползли какие-то твари. Размером чуть больше рукавицы, будто маленькие человечки, только мохнатые и противные.
От их вида Михаилу стало не по себе. Волосы на голове зашевелились, и липкий пот выступил по всему телу. Судорожно засеменил ногами, стараясь подобрать под них одеяло. Его охватил страх. Он забился в самый угол, дальше отступать некуда. А эти серые твари уже на краю его кровати. "Гады, не возьмете, вот вам, вот вам!" - бросал он с тумбочки что подвернулось под руку. На минуту казалось, что всё пропало, а потом эти назойливые существа опять подступали вплотную.
Стучал, татакал за стеной дизель, и в этой его монотонной песне Михаил различил сначала слабые, нестройные, а затем отчетливые ритмичные слова:
"Мишу мы с ума сведём,
Мишу мы с ума сведём,
Мишу мы с ума сведём".
Укрывшись одеялом с головой, он не мог отгородиться от этой везде достающей, угрожающей песни. Его голова будто распухала. Стук в висках и в затылке выбивал его из сил. Так в болезненных страданиях прошла ночь. В соседних вагончиках захлопали двери. Послышались голоса, говор. Ещё со светом фар задвигались, заурчали тракторы.
Чувство ответственности шевельнулось у Михаила. Не выспавшийся, напрочь лишённый сил, он был не в состоянии выходить на работу. Превозмогая бессилье, оделся. Ничего не соображая, шаркал по-стариковски в тапочках из комнаты в комнату. Вспомнил о приборах контроля за дизелем. Слава богу, пока все нормально! Выловил в бачке ещё не растаявший кусочек льда и отправил в рот. Было какое-то облегчение. Выловив другой кусочек, натёр им виски. Распахнув дверь, осмотрелся. Было сумрачно. Убедившись, что его никто не видит, отлил с порога. Сходить по ступенькам боялся - не хватит сил вернуться в балок. В дизеле он был уверен, а посему снова повалился на кровать.
Нормальный сон не приходил. Какая-то тягомотная бестолковщина лезла в голову. Ритмичный, наплывный шум в ушах жестоко давил виски. Так, в страданиях, прошли два часа. За окнами уже рассвело. За стуком дизеля послышался рокот подлетающего вертолёта. Михаилу подумалось, что возможно прилетел "бугор". Усилием воли заставил себя подняться: "Надо всё же сходить в дизельную". Пока одевался, вошёл Дейбус.
- Привет, алкаш. Как здоровье? - спросил он с напускной суровостью.
- Так себе, - еле прохрипел Михаил, не глядя на бригадира.
- Ильич, ну сколько можно жрать водяру? Ведь ты уже не молодой, кончай с этим.
Михаил отмалчивался, кряхтел виновато. Виктор не дожимал. Бывали и с ним такие случаи, после ссор с женой. Но его запои не затягивались более двух-трёх дней.
Вышли они вместе. Бригадир отправился к вышке, где уже во всю кипела работа, а Михаил в дизельную. Запах соляра и горелого масла в жаркой дизельной вызвали прилив тошноты. Отдышавшись у открытой металлической воротины, подошел к "Кашке". Дизель трудился исправно, все было в норме. только в его собственной голове какой-то беспорядок, рассеянность, будто в ней что-то заклинило.
Резервный дизель погонял минут пять и заглушил. Вышел посмотреть уровень дизтоплива в ёмкости. Заиндевелая полоса, от днища до половины ёмкости, его успокоила. Подбежали две одинаково рыжих собачонки. С трудом вспомнил их имена - Левый и Правый. Петя по прозвищу Лом отращивал их на унты. Стоять не было сил. Войдя в дизельную, присел на самодельное дощатое креслице, обитое войлоком. Теплая дизельная расслабляла. Вспомнил о мотоцикле, сиротливо стоявшем у дизельной: "Надо бы посмотреть, в каком он состоянии. Может кто-то пользовался..."
Детство его было безрадостным. Семья жила бедно. Игрушек дети не имели. Только у сестрёнки тряпичные куклы, которые ей иногда шила мать. Денег на кино им тоже не давали. Не было, как у других детей, коньков, санок, велосипедов. И вот теперь здесь, на Севере, он мог позволить себе всё. Покупал радиоприёмники, магнитофоны. Из-за пустяковой неисправности выбрасывал и приобретал что-то новое.
Вышкомонтажники, преимущественно молодые ребята, которым некуда девать энергию и свободное вечернее время, обзаводились коньками. Расчищали бульдозером площадки, если поблизости не было реки или озера, и заливали каток. Осветив его прожекторами, азартно играли в хоккей. Михаил, несмотря на возраст, соблазнился тоже: купил коньки. Научился стоять, потом бегать. В свободное время мог часами гонять по площадке, будто хотел наверстать упущенное в детстве.
А однажды в райпотребсоюзовском магазине купил мотоцикл "Урал", без коляски. Катером привёз его из райцентра в посёлок. После, договорившись с вертолётчиками, перебросил его на буровую. Летом по тундре не поездишь. Зато зимой он отводил душу. Не сразу получалось. Много набил шишек, часто ушибал коленки, пока научился сносно водить тяжёлый мотоцикл. На зимних озёрах, ещё по чистому льду, до тошноты нарезал круги, выписывал восьмёрки. Для остойчивости привязывал к валенкам коньки. Обитатели буровой потешались над ним: "Кто не поступил в цирк - приехал на Север..." Михаил не обращал внимания на их насмешки.
Вибрировали металлические стены дизельной. Михаил прикрыл тяжелеющие веки. Сидел так несколько минут. И вот в гуле работающего дизеля, в тарахтеньи какой-то плохо приваренной железяки, родилась мелодия прошедшей ночи и злые, пугающие слова:
"Мишу мы с ума сведём,
Мишу мы с ума сведём,
Мы убьём его, убьём!"
Он обвёл взглядом закопчённое помещение. В глазах будто сгущалась темнота. Над верстаком тускло горела лампочка. Из затемнённых углов опять, как ночью, появились противные серые существа. Они виделись везде. На дальнем краю верстака, на резервном дизеле, и на висевшей спецодежде. Шевелящаяся масса подвигалась все ближе и ближе. Он хватал с верстака валявшиеся гайки, болты бросал в этих тварей.
Глухим гулом отзывался металл. До него дошло, что какой-нибудь болт рикошетом влетит в лопасти вентилятора, и тогда беда. Он рванулся с кресла и выскочил наружу. Бежал прочь, в тундру, подальше от этого места, а в голове угрожающий напев:
"Мишу мы с ума сведём,
Мы убьем его, убьём!"
Он выбивался из сил, преодолевая сугробы. Застряв в глубоком снегу, упал и будто отключился. Пришёл в себя оттого, что кто-то тряс его за плечи. Открыв глаза, увидел близко лицо бригадира, за ним безликие фигуры монтажников у гусеничного тягача, а далеко заиндевелая буровая вышка.
- Виктор, все, не могу больше. Отправь меня в больницу, - хрипло выдавил из себя Михаил.
На следующий день попутным бортом его доставили на базу. У вертолёта встретили двое вышкомонтажников и сопроводили в поселковую больницу. Медиков предупредили, что поступит больной с "беляком", но не буйный. Михаила здесь знали многие. Дежурный врач попросила ребят принести из общежития что-нибудь из чистого белья для больного. "Духан" от него был невыносимый. Расстарались ребята - кроме белья принесли зубную пасту и щётку.
В палате ему сделали несколько уколов, после чего он заснул. Вечером ему, полусонному, поставили капельницу. Соседи по палате приглядывали за ним.
Перед отбоем Михаил зашёл в вестибюль, где больные смотрели телевизор. Пристроился на краешке скамейки и вперился в экран. Дежурная медсестра, Тамара, поглядывая на телевизор, искоса наблюдала за новеньким. Больной вёл себя странно: будто здесь он был совсем один. Серьёзный фильм, а он глупо улыбался, глядя на экран. Тамара, дотронувшись до одной из больных, кивнула на Михаила: "Наверное, ночью будет чудить..."
Вскоре телевизор выключили и больные разошлись по пала-там.
Прошло больше часа, когда Тамара, сквозь дрёму, услышала шарканье шлёпанцев по коридору. В щель приоткрытой двери она увидела, как Михаил входил в чужие полутёмные палаты. В одной он задержался.
- Ну ты заколебал, Миша! Что тебе нужно? - донесся голос Сашки Гарина, тракториста, который плохо спал из-за обмороженных рук.
В коридор они вышли оба. Михаил таинственно спросил:
- Ты в вошах что-нибудь волокёшь? - И он мигом спустил трико, вместе с трусами, до колен. - Гляди, гляди! Видишь? - показывал он рукой на волосатый низ живота.
Медсестра и нянечка вышли. Михаил торопливо натянул трико. Тамара взяла его под локоть:
- Ну-ка, заходи сюда, сейчас я посмотрю твоих вошей.
В процедурной она приготовила шприц и сделала ему укол, которого он, кажется, не почувствовал.
- А теперь, дорогой, пошли баиньки, ты хорошо будешь спать.
Она завела его в палату и силой уложила в постель.
Различные лекарства, капельницы, хорошее питание сделали свое дело. Через неделю его выписали пригодным к работе. С рук на руки передали бригадиру, Дейбусу, бывшему на базе. В этот же день плановым вертолётом Михаила отправили на буровую.
III
...А я вот ей не нравился нисколько,
Хоть крепче всех я был в неё влюблён.
Чуть только вспомню - сердце стынет просто:
Как я её смертельно ревновал,
Неловкий и застенчивый подросток...
Игорь Кобзев
Прошло два года. Ветер перестройки подул и на Крайнем Севере. Всё чаще на районных сессиях народных депутатов вставал вопрос о запрещении перетаскивания буровых установок в летнее время, поскольку это на многие десятилетия разрушает растительный покров тундры. Природоохранные структуры науськивали депутатов из коренного населения смелее отстаивать своё жизненное пространство, свои права на целостность оленьих пастбищ и рыбоугодий. На одной из сессий геологи потерпели поражение. Решено: передвижение буровых вышек только зимой.
Бригада Виктора Дейбуса разделилась на два звена чтобы вести работы сразу на двух объектах. Дизелисты разделились тоже. Стояло лето, и Михаил со своим балком был переброшен МИ-шестым на Заполярную площадь. К вечеру доставили дизельную. Михаил выпивал редко. Горбачёв ввёл программу борьбы с алкоголизмом. И даже северянам завоз спиртных напитков был ограничен. В конце декабря Михаил слетал на выходные. В посёлке со спиртным было плохо. Только через великий блат можно было достать бутылку. Поварихе было строго наказано сахару и дрожжей в большом количестве из столовой не давать. Всё это он купил на базе и привёз на буровую. К встрече Нового года в большой кастрюле заделал бражку и старательно прятал её от всех. Через неделю брага уходилась.
Тридцатого декабря монтажники, трактористы и повариха улетели на базу. У вышкарей так повелось: Новый год встречать с семьёй или в кругу друзей. Для безопасности полётов авиации ПАНХ требовал, чтобы вышки зимой освещались. Поэтому дизелист остаётся в тундре и обеспечивает работу электростанции. Жилые балки, покинутые на два-три дня, должны обогреваться и за ними нужно следить. С Михаилом остался доброволец, тракторист Василий Ветошкин, приглядывать за работающими тракторами, совмещая это с охотой на всякую живность. На Севере он новичок, без семьи, и эти дни дежурства кстати.
Тридцать первого, как только развиднелось, Михаил позанимался с дизелем: сделал кое-какую профилактику. Наводя порядок на верстаке, задумался. Вспомнился ему такой же предновогодний день, самой первой зимовки, и курьезный случай, произошедший с ним ночью, ещё в Берёзовском районе.
Морозы стояли крепкие. В тот день замотал его Т-130: перемерзала трубка топливопровода. К вечеру не мог зуб на зуб попасть - так продрог. Жилые комнаты в балке слева и справа. В правой половине ютились монтажники и трактористы. Спальные места двухъярусные. В левой половине жил бригадир с женой. Она же была и поваром. Тут и кухня, тут и питалась бригада. Между комнатами, в тамбурочке, стоял самодельный котёл, который обогревал оба помещения. Кроме того, на нем можно было готовить пищу. Но чаще здесь таяли снег или лёд для кухни. А по стенам висели для просушки шубы, ватники. Над самой печкой, на крючках - валенки всей бригады.
Ужин не согрел Михаила, и он до сна наливался чаем. А это чревато последствиями. Среди ночи пришлось встать, чтобы сходить побрызгать. А в мороз всё проблемно, тем более что в обществе женщина. Сделав свое неотложное дело, стал в полумраке развешивать куртку и валенки. Ненароком зацепил чей-то валенок, висевший над печкой. И плюхнулся он в кастрюлю с водой, где ещё дотаивал снег. Михаил поспешно выхватил "утопленника" и повесил, как было. Осторожно прикрыв дверь, юркнул в свой спальный мешок. Из углов доносился богатырский храп. Видно, никто не заметил его короткой отлучки.
Утром он вставал последним. Решил подождать, что будет. Вскоре услышал, как бригадир учинил разнос своей жене: "Нюрка, в лоб твою мать, ты опять, зараза, снег вблизи ГСМ брала! Сколько раз тебе говорить, отходи дальше!" Повариха в слёзы, в причитания, что давно уже берёт снег возле кустов. Бригадир брал пробы супа, макарон и чая: "Ну ты погляди, везде голимая солярка! С Новым годом вас, мужики!" Михаилу было стыдно признаваться в своей оплошности. Как и все, полопал говяжьей тушёнки с хлебом, запил томатным соком и начал свой трудовой день...
У балков с шумом развернулась оленья упряжка. Вытирая руки, Михаил вышел из дизельной. С нарты соскочил высокий широкоплечий ненец - парень лет тридцати, и бросил длинный хорей вдоль упряжки. Олени, три крупных быка, боязливо смотрели в сторону грохочущей дизельной и всхрапывали.
- Антарово, братка! - ненец протянул Михаилу руку, вытащив её из прореза рукава меховой малицы.
- Здорово, братка, - прохрипел в ответ Михаил, - извини, у меня руки грязные.
Парень, избоченясь, шевельнул плечом. Рука, как рукавичка на резинке, спряталась обратно в рукав.
- Куда едешь? - спросил Михаил, разглядывая краснощёкое лицо ненца с сосульками под носом. В обличье угадывалось, что папаша у этого парня не из коренного населения. Непривычно высок, мордаст, с редкой рыжеватой щетиной на щеках и подбородке.
- К брату, в гости. Праздник однако. Поговорить надо, чайку попить...
- А далеко ехать-то?
- Да нет, киламетров семисит будит. От стада, от чумов, уже половину отмотал.
Михаил покачал головой, удивляясь кажущейся простоте столь дальнего зимнего путешествия. А мороз к тридцати семи подходит и ветерок колышет воздух.
Ненец, будто разгадав мысли Михаила, сказал:
- Братка, я промёрз однако, может есть у тебя спирт или вотка? Дай погреться немножко.
- Этого у меня нет, - ответил Михаил, закрывая металлические створки дизельной.
- Бедно живёшь, - скорбно произнес гость. А может дикалон есть?
- Ладно, пойдем, чего-нибудь налью. Иди за мной.
Крайний олень потухшим взором провожал хозяина и чужака.
В балке Михаил почерпнул кружку браги и, вскрыв банку тушёнки, поставил перед ненцем. Тот сделал пробный глоток. Брага ему понравилась:
- Хорошая у тебя винка, однако, - и опорожнил трёхсотграммовую кружку.
Михаил должен был заняться собой и предупредительно торопил гостя:
- Ты давай, нажимай на тушёнку, лучше закусывай.
Он знал, что ненцы слабы, пьянеют быстро. Гость ел торопливо и шумно, стучал вилкой о банку, шмыгал носом.
- Братка, налей ещё, - попросил он и громко икнул.
Михаил пожал плечами: мол, как хочешь, а вслух сказал:
- Мне не жалко, я налью. С нарты не свалишься? Копыта не откинешь в дороге?
- Не бойся, братка, не первый раз, доеду...
Михаил подумал: парень крепкий, не запьянеет - что морда, что кулачищи. Ладно, хрен с ним, - и зачерпнул вторую кружку. Когда гость закончил и хлеб, и тушёнку, он поторопил его:
- Ну ладно, погрелся и будет. Давай, вали к своему брату, дорога дальняя, и скоро темнеть будет...
- Ничиво, я, однако, в темноте вижу, и небо будет светлое.
Он наклонился, подтянул выше колен кисы и перевязал их красными тесёмками. Через голову надел глухую малицу, когда-то добротную, белую, с национальным орнаментом, теперь едва заметным, - всё вытерлось. Шапки не было. Ее заменял меховой капюшон малицы.
Вышли они вместе. Михаил впереди. Заиндевевшие олени, увидев хозяина, подняли головы, стукаясь рогами. Взявшись за край нарты, на которой сзади была увязана поклажа, развернул её на ход. Быки сами заняли исходное положение, хоркали, предчувствуя скорый бег. Хозяин разобрал, поправил постромки. Повернувшись к Михаилу, протянул ему руку:
- Спасибо, братка, ты хороший мужик, однако. Будь здоров!
Он поднял хорей, слегка ткнул в крайнего оленя и плюхнулся на нарту. Быки рванули с места, ископытили сугроб в снежное месиво. Глухо забился маленький колокольчик на шее среднего быка. И завихрился снег за нартой. "Хэй-хэй", - доносился до Михаила голос ненца, подбадривающий оленей. Алая полоска вечерней зари протянулась над горизонтом. До темноты оставалось совсем недолго.
Михаил нагрел воды, побрился и вымылся до пояса - привёл себя в порядок, и прибрался в балке. Нажарил котлет, выпрошенных накануне у поварихи. Взрезал банку рыбных консервов в масле. Тушёнка уже опротивела. Немного поразмыслив, добавил к этому пару луковиц и начатую банку зелёного горошка. Всё разложил по тарелкам. Закусь что надо!
Настроение было приподнятое. Главное - мешать никто не будет. Тракториста он не стеснялся, но и звать его к себе не хотел. Праздник только для себя. В последнее время он искал уединения и выпивал чаще один. К его прозвищу Чудик прибавилось новое - алкаш-одиночка. Он об этом знал и не обижался.
Из радиоприёмника лилась праздничная музыка, песни. В новостях сообщали, как Новый год встречают в городах восточной Сибири. Михаил начал свой праздник с проводов старого года, выпив половину кружки сладкой убойной силы. Слегка закусив, поздравил с Новым годом иркутян, потом красноярцев. Когда стукнуло двенадцать по местному времени, он был уже "хорош". Закружила его сентиментальная грусть. Сегодняшний день был днём воспоминаний. Вот и сейчас он вспомнил дом родной. Покойного отца. Мать, в вечных заботах о детях, о доме, о хлебе насущном. Как мало он уделял ей внимания и ласки! Вспомнил своё беспутное детство, юность, песню, которую пела ему тогда двоюродная сестра Леся.
...Леся была старше Михаила на три года. Выделялась среди подружек броской, удивительной красотой. Михаил тайно любил её. И злился, кода вокруг неё вертелись парни, её сверстники. Отсюда у него и учёба в школе пошла "через пень-колоду", и скандалы с матерью. Леся догадывалась о причинах таких перемен в братишке. При встречах с ним она видела затаённую боль в его глазах, но утешить не могла даже простым разговором.
Только много позже, когда Михаил закончил училище механизаторов и стал работать в колхозе, у них были встречи. Она, студентка мединститута, эрудированная, еще более прекрасная, притягательная. И он, повзрослевший, вкусивший городской жизни, но оставшийся прежним, шебутным парнем. Были у них тайные встречи, объяснения и даже поцелуи. Она просто жалела его, за те школьные годы. При этом она говорила:
- Мишечка, ничего себе не воображай, мы родные, и я никогда не преступлю этой черты...
Вот, может отчасти и поэтому, после армии он уехал на Север.
Леся после окончания института, не без помощи со стороны, получила назначение в свой район и место детского врача. Приезжая в отпуск, Михаил иногда случайно встречал её. Были недолгие обоюдные расспросы, любопытство и всё. Другие женщины, к которым он не имел долгой привязанности, постепенно вытесняли из его памяти тот далёкий, милый образ. А вот сегодня почему-то он явился так неожиданно, с грустью, со щемящей душу песней:
Идэ дощ, идэ дощ,
Бэрэжком лынэ.
Козак коныка вэдэ,
А дивчина клычэ.
Хоч ты клыч, хоч нэ клыч,
Мое сэрдэнятко,
Я бы рад тэбэ бы взяты,
Та нэ вэлыть батько...
Раскачиваясь из стороны в сторону, Михаил пел эту песню, выуживая из уголков памяти до боли знакомые слова. Может впервые, в своей взрослой жизни, он пел и плакал, ощущая на губах солоноватый привкус слёз. Может, только сейчас он остро почувствовал, как неправильно жил. Можно сказать, что жизнь прошла мимо. Протекла сквозь пальцы, как песок. Ни жены, ни семьи, ни теплого угла...
А вот уже и Москва ликует - время подходит к двенадцати. Тёзка поздравил граждан страны с Новым годом. Михаил зачерпнул очередную кружку браги и дотронулся до звучащего радиоприёмника, будто чокнулся с москвичами, с Михаил Сергеичем, со своими родными и земляками. Михаил Ильич, Горбачёва не уважал. Во-первых, за вырубленные виноградники. Во-вторых, за перестройку, которая, по его мнению, пошла куда-то не туда...
А в-третьих, Ильич пострадал лично от Михаил Сергеича, когда летел в отпуск. Новый Уренгой не дал разрешения на посадку внерейсовому АН-2, поскольку там с визитом был Горбачёв, и его самолёт стоял поперёк взлётно-посадочной полосы. Борт был вынужден возвращаться домой. От долгого полёта,от укачивания, Ильич , изблевал, исплевал весь салон. В сердцах, Михаил заторчал по пьяни, в райцентре на целых две недели. Тем самым значительно уменьшилась продолжительность его отпуска и сумма денежной наличности...
После поздравлений Михаил успокоился, привёл в порядок лицо, вытер слёзы. Грустные воспоминания постепенно уходили. И вот он уже прежний: разудалый, разухабистый, басшабашный:
- Я был слесарь шестого разряда,
Я получки на ветер кидал, -
хрипловато, речитативом выводил Михаил созвучно его настроению любимую песню, песню Высоцкого, полублатную, полународную, песню завсегдатаев кабаков:
... Я один пропиваю получку,
И плюс премию каждый квартал!
Часто возвращаясь к одному и тому же куплету, отбивал ритм, пристукивая руками по столу. Прыгала кружка, прыгали тарелки, всхрапывал приёмник.
А бражка делала своё дело. Она могла опьянить, взбудоражить и расчувствовать. Но она была ещё и... мочегонной. Вскоре Михаил это почувствовал. Пошатываясь, осторожно обошел "козла" с раскаленными спиралями. Всунув ноги в "дежурные" валенки и накинув на плечи куртешку, вышел на улицу.
На полную грудь вдохнул свежего морозного воздуха. Прямо над головой сине-зелеными волнами перекатывалось северное сияние. "Ого! Иллюминация как на заказ, к празднику!" Наверное, тысячу раз он видел это явление природы, и каждый раз будто впервые. А вот, сквозь прозрачную завесу полярного сияния, упала звезда, оставив недолгий след. Есть такое поверье, что это оборвалась чья-то жизнь.
Мороз был крепок. "Где-то за сорок", - подумал Михаил. Под курткой внапашку это чувствовалось. Грохотал дизель, за балками урчали тракторы, с освещённой вышки, с её оттяжек ветерок сдувал мохнатый иней. Свет в окне звал в тепло. Нетвёрдой походкой перешагнул порог. На линолеуме ноги, обутые в валенки, скользнули назад. Вывернуться он не сумел. Упал прямо на "козла". Электроток, прошедший через руки и сердце, был смертелен. Засверкали искрами, смещенные на край рамы, спирали. Задымились и вспыхнули огнём рукава куртки.
Тракторист с охоты вернулся в сумерках, усталый и недовольный. Его прогулка с ружьём была неудачной. Заячьих следов много, но вот заяц не попался ни один. Куропатки близко не подпускали. Завидев охотника, улетали всё дальше и дальше. С дальнего расстояния перо не пробьёшь. Мелкая дробь просто отскакивает, не причинив вреда птице. Несколько выстрелов были безрезультатны. Исходил много, но всё без толку. Воткнув в сугроб лыжи, обошёл вверенные ему тракторы. В балок ввалился с единственной мыслью - скорей раздеться и снять обувь, ведь целый день на ногах. Пока раздевался, запел на "козле" чайник. Вприкуску с печеньем попил горячего чаю. Поесть основательно решил попозже. Разморённый теплом прилёг на кровать и уснул.
Проспал около двух часов. Разгоняя остатки сна, включил радиоприёмник. Народ ликует, прожит ещё один, не самый лучший год, и Новый вступает в свои права. Василий прямо на "козле" сварил скорый вермишелевый супчик со свиной тушёнкой, обильно накрошив в него репчатого лука. После сытного ужина и чая его опять потянуло в сон. "Ну уж нет! Надо погулять". Одевшись, вышел на улицу. Мороз крепчал. На северной стороне неба зарождалось полярное сияние.
Обошёл тракторы, заглядывая в кабины. Со спокойной душой можно ложиться спать. В балке дизелиста яркий свет. Доносится одиночное пение на украинском языке. "Ну, дед уже наквасился". Зайти к нему Василий не хотел. Михаил к новичкам относился с прохладцей и часто был насмешлив. Василий это знал. "Ну и пусть себе гуляет". Придя в балок, подготовился ко сну. Устроившись поудобней на постели, надумал почитать "Роман-газету". Но долго продержаться не смог. Отложив журнал, выключил в изголовье самодельное бра.
Проснулся от необычной тишины. Дизель молчал, только урчали тракторы, попыхивая за балками. В помещении чувствовалась прохлада. Открыв глаза, Василий увидел на одной из стен оранжевые блики. Он забеспокоился, торопливо пошарил по столу в поисках спичек. Найдя их, зажёг свечу, которая всегда стояла про запас в треснувшем стакане. Кое-как одевшись, выскочил наружу.
Завернув за балок, остолбенел: "Ни себе хрена!" - сорвалась с губ переиначенная ходовая приговорка: балок дизелиста целиком объят пламенем. Он подбежал, на сколько можно, ближе. Жар невыносимый. Если Миша там, то о его спасении нечего и думать. Поздно! Ему уже кранты! Балок из бруса - снаружи и изнутри обит вагонкой – горит, как порох. Василия трясло, он был беспомощен. Побегал вокруг пожарища, покричал с надеждой на ответ. Только треск сухого дерева в ночной тишине.
Метнулся к дизельной, вдруг Ильич там. Металлический корпус дизельной, на санях, был горяч. Хорошо, что ветерок в другую сторону. Ведь внутри все пропиталось соляром. Торопливо распахнул створки. Блики зарева заплясали на стенах. Здесь было жарко, дизель ещё не остыл. Василий осмотрел всё помещение. Рухнула последняя надежда. "Видно, конец Мише - сгорел", - бормотал Василий растерянно. "Бляха-муха! Теперь и меня затаскают..."
Вдали от пожарища чувствовалось, насколько крепок мороз. Оставаться до утра уже не имело смысла. Через полчаса балок сгорит, но взглянуть на пепелище он не сможет. Нужно ехать на соседнюю буровую и сообщить о трагедии, срочно вызвать дизелиста и электриков, поскольку он видел, что скрюченные, обугленные провода вместе с гусаком валялись на протаявшей земле. Мороз выстудит балки, а в столовой помёрзнет картошка, полопаются банки с соками и маринадами...
Через час, своим трактором он «притопал» на 42-ю. В заиндевелых окнах одного из балков - свет и мелькание теней. Впустив морозного воздуха, вошёл в теплую, с запахом табака, комнатку с истертым полом. Ночная вахта отогревалась крепким горячим чаем, чередуя его с сигаретной затяжкой.
- Здорово, мужики! У вас рация в порядке?
- Здорово, мужик, с Новым годом!
- С Новым-то новым, да начался хреновым.
- А что случилось? Где?
Василий, что знал, рассказал о пожаре.
- А я видел зарево, подумал, что это газовый факел, - проговорил из угла парень в промасленной спецухе, наверное, дизелист.
Бурильщик, как понял Василий, здесь был старшим. Отставив недопитую чашку, он подал знак рукой и шагнул за порог.
Рация располагалась в балке мастера. Бурильщик прошёл в левую половину и включил блок питания.
- Мастер на базе, - кивнул он на правую, жилую половину балка.
В динамике зашумело. Настроившись на волну базового передатчика, бурильщик нажал ключ вызова.
- Ал-ле! Кто на связи? - послышался голос телефонистки.
- Это сорок вторая. Соедините диспетчера.
После щелчка в динамике голос диспетчера:
- Сорок вторая, слушаю!
- Галя, привет, Рождественский.
- Здравствуй, Борис, с Новым годом! Что так рано?
- Галя, у вышкарей, на сто пятнадцатой, ЧП. Сгорел балок с дизелистом.
- Кто?
- Миша Ещенко. Наверное, был пьяный…
- Этого следовало ожидать... Кто сообщил?
- Приехал тракторист, он там дежурил, при тракторах.
Повернувшись к Василию, спросил:
- Как тебя?...
- Ветошкин, Василий.
- А, мой землячок, - ответила диспетчер. - Да, вот это новогодний сюрприз! Борис, со связи не уходите.
- Сейчас буду докладывать начальству. Пока.
Через полчаса база вышла на связь. Ответил Василий - бурильщик ушёл дорабатывать смену.
- Сорок вторая! Землячок, значит так: как только будет готов вертолёт и экипаж, вылетит комиссия с представителем прокуратуры. Прилетят электрики, дизелист и, возможно, бригадир, если найдут. Василий, как ты понимаешь, тебе тоже нужно ехать туда, на сто пятнадцатую. Понял?
- Да, понял. Попью чайку и отчалю.
- Ну, тогда все. Конец связи. Держись.
Василий отложил наушники и, облокотившись на стол, задумался: лучше было бы навестить его, может, этого и не случилось бы...
* * *
Через неделю, вертолёт МИ-8 вылетел на Новый Уренгой. В его чреве стоял большой ящик из свежеструганых досок с останками дизелиста - груз 200. Четыре крепких парня, вышкомонтажника, сопровождали груз на родину.
Вертолёт, по заведённому обычаю, сделал прощальный круг над посёлком, покачиваясь справа налево, и взял курс на юг.