Царь

               
        На проводы Таня идет с бабунькой. Бабуня, грузным от водянки телом, опирается одной рукой на костыль, другой о худенькое плечо восьмилетней внучки. Плетутся медленно. Таня боится опоздать, но и бросить бабуньку совестно, хотя та давно уже посылает шуструю внучку вперед.

        На плацу такая толпа, что не пробиться, но их замечают и, уважительно расступаясь, пропускают вперед.
 
        Шеренгой стоят новобранцы. Сбоку - знамя совхоза, чуть сзади - начальство с редкими передовиками. Перед новобранцами выступает директор совхоза.

        А на другом конце - чуть в стороне - один, на вытяжку, при параде стоит последний станичный атаман. Царь невысок, коренаст, движения точные, быстрые, как у молодого, а он, почитай, старше Таниной бабуни годов на пять. В одном ухе торчит цыганская серебряная серьга: как в молодости мать ли, бабка ли вдела, чтобы видели люди добрые - последнего мужика из рода Красовых отдают на службу. Пожалели. Сберегли. Так и не снял ни разу. А вон уже сколько Царят развел: и за речкой, и в городе. И все шустры, насмешливы, но работящи. Да у такого деда много и не побегаешь, разве в воскресенье или праздник какой.

        «А атаман то ещё хоть куда! А в молодости - ох, и удал был. Девки перед ним так и млели. Не одну потом маманька за волосья таскала и последнюю коровёнку со двора сводила, чтоб на дочкино приданное, хоть, какой-нибудь завалященький позарился»- вздыхает, светло улыбаясь, бабунька.

        Таня верила. Видела с каким достоинством Царь расчесывал костяным гребнем седую густющую бороду перед осколком зеркала. Горд дед. Тверд. Такого не согнёшь. И сейчас - чуб сивый из под казачьей фуражки (где он такие и достает?) торчит, как-то  очень уж величаво. У такого внук, на зависть пацанам, шашку, чтоб порубить крапиву за ливадой, украдкой не стянет. Царь уши быстро оборвет. И именная шашка начищена так, что холодной сталью отливает. Как и сумел то сохранить? Ведь отбирали. Деды смотрят с завистью: что там шашка, вон ордена и медали не только советские нацепил, но и царские, а на все замечания отвечает зло: «А ты мне их давал, чтобы снимать? Я их не к юбилею победы получал. Кровью отмыл. Чище не бывают». А у них с Отечественной - и те детки растаскали.

        Никого Царь не боится. Никто ему не указчик. Живет особняком. Своим умом. И с бутылкой к Царю - запанибрата - не каждый мужик придет. И хоть держит людей на невидимом расстоянии, Царя почитают. То ли за казачью гордость и справедливость, то ли за прямоту. Кто разберет? Вот и сейчас..., это тебе не по должности парад принимать. Директора не каждый и слушает, хоть говорит как по-писанному, а у Царя речь корява, тяжеловесна, слова как булыжники. Не говорит, а гутарит, а слушает даже та молодёжь, что давно по-городскому говорит и ещё не каждого казачьего слова значение понимает. А бритые новобранцы - те каждое слово ловят и захлебнуться не боятся. И от слов Царя идет уверенность и сила.

        Царь подходит к строю, развязывает узелок из бабкиного белого платка. Будущие солдаты достают из карманов новые носовые платки. Мамки заранее приготовили. Из толпы, чья-то девчонка пристально вглядывается - тот ли платок достаёт кавалер, что она ему сегодня на заре сунула. Если её платок, а не мамкин, значит можно смело ждать даже если в мор флот попадет. Придет с армии - женится. Уж платок со станичной землёй не потеряет никто. Хранить будет потаённо. На чьи-то насмешки внимание обращать не станет.

        Царь медленно обходит строй. Загорелой волосатой горстью щедро сыпет жирный чернозем в расстеленные на протянутых ладошках платки. Сыплет и крестит новобранца. Совхозное начальство недовольно морщится: «Ох уж этот Царь, без своих фокусов даже тут не обойдется». Бабки довольны - угодил.

        Последнего землёй оделяет внука Лёньку. Крестит аж три раза, целуя в лоб и щёки, смаргивает набежавшую слезу. Лёнька растеряно моргает, удивлённо вскидывает белёсые, уже успевшие выгореть под степным солнцем, брови над небесными, как у всех Царей, глазами. Не водятся за дедом телячьи нежности. Редкие счастливые минуты, когда дед гладил его по кудрявым вихрам, помнит на перечет. А тут... надо же!?  Это не мамка с бабкой, те уже неделю облизывают Лёньку, а ещё как голосить будут, когда увозить начнут.

        Царь ещё раз оглядывает строй. Теперь говорит проще: «Ну што, сынки, служите. Не позорьте родную Атамановку. Помните што вы казАки. Землю берегите. Со станичного кладбища брал. Там ваши прадеды похоронены. Она теперь вас вместо мамки - от всех бед убережёт. А придёте со службы - назад высыпите. Испокон века у нас так заведено. А, не дай Бог, не воротится кто - всё бывает - так с родной землёй и умирать не так страшно».

        Новобранцы подносят землю к губам. Бережно и неумело завязывают узелки. Кладут в карманы, за пазуху. Царь возвращается на своё место. Выбегают школьники в пионерских галстуках, что-то громко декламируют. Таня не слушает. Вспоминает, как на рассвете бегали с Серёжкой Царёнком следить за дедом. Долго осторожно заглядывали в окошко Царевой летней кухни. Царь стоял на коленях перед образами. Начинал молиться строго, неистово, даже с каким - то ожесточением. Бухал усердно лбом в земляной пол. Потом постепенно мягчел, светлел лицом. Наконец, встал, отряхнул колени. Ещё раз перекрестился, сказал: «Ну, с Богом!»

        К кладбищу шёл быстро, торжественно, ни кого, не замечая, ни с кем не здороваясь. Да и народа встретили немного. Таня с Сережкой бежали рысью, едва поспевая, но дистанцию соблюдали. С Царём шутки плохи, но он даже, ни разу не оглянулся.
 
        Кладбища Таня боится, как огня, но к кладбищу и подходить не надо. От двора Омелькиных оно и так как на ладони: все лето зеленеет на самом высоком бугре, а внизу только ковыль серебрится. На кладбище чернозем - лучшая земля в станице.

        У кладбищенской калитки Царь остановился. Постоял. О чём-то подумал. Перекрестясь, зашёл, бережно отворив и затворив калитку. Скрылся за акациями.

        Сережка хотел залезть на тополь, но вышла бабка Омелькиных, отругала: «Вы поглядите на них: нашли из чяво игрушку делать?! Басурмане нехрящёные!» И Сережка, и Таня крещёные. В младенчестве возили их,  аж за пятьдесят километров в единственную оставшуюся на район церковь. Да и не играли теперь, так же как дед проникли торжеством момента. Потому молча, повернулись и пошли домой. Иначе, уж кто-кто, а Сережка не утерпел бы, чтоб не по оговариваться с бабкой. Даже Царева кнута не побоялся бы.

        За пионерами выступал кто-то от родителей новобранцев. Говорил грамотно складно, но безлико. Незапоминающе. Новобранцы целовали совхозное знамя, неуклюже став на одно колено. Обещали служить верой и правдой Отечеству. Знамя унесли в стоящий в сторонке автобус. Парни расчистили плац от малышни.

        Привели коней. Рядом с Орликом сиял, гордо лучась Сережка Царёнок.
Ублажать конюха Сережка начал, аж с зимы. Каждую свободную минуту летел с украденным со стола куском в конюшню. Орлика кормил с рук. Навоз выгребал, воду таскал перегнувшись от тяжести, почти по полному ведру, до кровавых мозолей на руках, но Трофимыча разжалобить сложно. Да и не один Сережка такой умный, каждый пацан перед Трофимычем выслуживается изо всех сил,  чтобы дал Орлика на скачки.

        Жеребца привезли ещё прошлым летом. Держать племя. Объездили только зимой. Не одному мужику Орлик ребра поломал, очень уж норовист конь. Зато теперь ходит под седлом так, что залюбуешься, а любоваться есть на что: холёная шерсть золотом отливает в лучах солнца, ноги точёны. Поджар. Мускулом под кожей тряхнёт так, что у самого мурашки по спине побегут. Любит Трофимыч Орлика, даже ревнует к Сережке. Боится Сережка переборщить, но и горящих глаз от Орлика отвести не в силах, а на Орлике победа в скачках обеспечена. Не потерпит Орлик впереди идущего коня. Тоже Царь, только среди коней.

        То ли за преданность Орлику, то ли пожалел Трофимыч Сережку, всё-таки брата в армию забирают, но накануне проводов пообещал Орлика, а Трофимыч слово держит. Теперь и Серёжка красуется рядом с Орликом: фуражка дедова старая с красным околышем, на синих штанах лампасы красные (Таня из своих лент пришивала), кирзачи, правда, тяжеловаты и большеваты. Ну да их Сережка сбросит, как на Орлика сядет, и - рубашку. Даже дедову фуражку снимет. Будет Орлик нестись, аж в ушах ветер засвистит, и выгоревшие пегие лохмы Сережкины ветер расчешет.

        Уставшая бабунька побледнела, схватилась за сердце, стала оседать. Бабы поднесли к синеющим губам кружку с водой. Мужики отнесли бабуньку в тень под тополь. Нашли врачиху. Та сделала укол. На директорском газике отвезли Таню с бабунькой домой. Таня расстроилась: и бабуньку жалко, и скачки посмотреть охота. Сидела на старой табуретке у кровати, гладила бабуньку по седым волосам. Неумело изображала перед голубыми, чуть тронутыми катарактой, бабунькиными глазами спокойствие, а мыслями была на плацу с Серёжкой.

        К вечеру в хату зашли Красовы: Лёнька пришёл проститься с соседями. Говорил бабуньке, чтоб выздоравливала, ждала Лёньку, а потом сплясала - как прежде - на его свадьбе. Гладил Таню по русоволосой голове с растрёпанными косичками, совал дорогие шоколадные конфеты. Сережка нетерпеливо сновал под ногами, через плечо была повязана красная шелковая лента с золотой бахромой и надписью «Победителю Атамановских скачек - 1965г.». Празднично одетая Цариха шустро накрывала на стол, гоняла Таню с Серёжкой к себе домой за закуской, строго наказывала ничего не пролить. По дороге Серёжка обещал научить Таню кататься на велосипеде, который завтра дед ему за победу в скачках купит.

        У всех Царей достаток в доме, но детей не балуют. Изредка бабка может сунуть горсти две конфет внукам и Тане, да и то, чтоб дед меньше видел. Не от жадности это, уж Таня знает. Вон на  восьмое марта Серёжка Тане отрез на пальто подарил. Дед велел. Цариха сама обещала к осени пошить. Сейчас нельзя: за лето Таня сильно подрастёт. Месяц и в коротеньком побегает,уже тепло, а из старенького - жакетку какую нибудь перелицевав сошьёт. Драп  добротный. Родителями для любимой дочери купленный. Будет Таня к школе одета не хуже других.

        Кто Царям Таня? Соседи, да и те дальние. Сирота? Так, вон родня и та после похорон матери ни разу не приехала проведать. Видит дед коротковато Тане пальтишко, а у бабки пенсия 12 рублей 50 копеек, да на девчонку за родителей копейки. Не сам подарок вручал, благодарность Царю не нужна. Да и знает, что иным подарком унизить можно. Таня с Серёжкой в одном классе учатся, перед праздником учительница всем мальчишкам велела девчонкам подарки приготовить. А лишнее Царь и своим не купит. Экономен.

        Знать угодил Сережка деду, знает старый, что у Трофимыча на халяву Орлика не выманишь. За конями походить надо. Да и за Серёжкину победу почёт роду Красовых, а доброе имя для Царя повыше должностей и наград. Не даром матери, со спокойным сердцем, отдают своих дочек  за многочисленных Царят. Честь этого рода блюдёт сам Царь.