Но если в каждом поколении детей отнимают у родителей, то в этом месте исчезает логика, которая как раз и есть наука продолжения. В этом месте должно быть особенно сильным обаяние чудес.
Милый князь, вы не при деньгах? Из деревни не шлют...
Литература настолько хороша, что граница мёртвого и живого исчезает, и читающий превращается неощутимо в безумца, вдохновенно и алчно глядящего в нечистую стену соседнего дома.
...завернул три угла, валета за валетом сбрасываю - вот она, пошла, казалось бы!.. но вы же знаете этих гусарских маиоров - как из атмосферы десятка, ниоткуда категорически!..
(... главное здесь - НИОТКУДА!)
Обаяние оживающей нимфы с крыльями за спиной и чешуйками на коленях. Веки чуть опущены, губы подрагивают и смыкаются, слабый бриз омывает локти на столе...
...и черт узнает ли откуда деньги у сволочи этой - жиды, армяшки! А - у своего купчишки, если прижать подлеца хорошенько, откуда, а?..
Мессир, я жду... Я готов... Ибо жизнь должна быть прекрасна - а как же тогда без чудес? И там, где крайне потребен мышиный чуткий нос, расправляет крылья ждущее Сатаны воображение. Эталоны сброшены, нули сбиты, приборы плывут - ждём чудес!
…до первой стены, разумеется, до первой лестницы... Бог иногда прячется в самых неожиданных предметах.
Например, - в необратимости воровства и экономике мизерности. Но дети снова следят за шариком, прыгающим с кастрюльным треском по игрушечной арене рулетки - а вдруг? И заходятся мечтою дети детей, воровскою мечтою, ласковой.
Вот потому-то я недоверчив, потому-то подозрительно оглядываюсь и, завидев чудную рожу в зеркале, грожу ей кулаком и, осердясь окончательно, топаю на неё, ругаюсь и иногда даже разбиваю зеркало.
Конечно же, они мне лгут, пытаясь заманить в эту солнечную, поющую чащу, где спуск по тропинке к неведомому ручью тесен и живописен.
Им же надо кем-то кормить своих чудовищ.
Каждый волшебный лес - это обиталище дракона.
Любил... О, когда это было? Забыл.
Давно. Словно в жизни другой или веке
Другом, и теперь ни за что этот пыл
Понять невозможно и мокрые веки:
Ну что тут такого, любил - и любил.
Ты помнишь того, кто написал это. Маленький, сдержанный человек, имеющий мужество видеть закаты над городом мёртвых, видеть Чугунного Императора в развалинах. Он, этот странник по времени, знавал Великую Анну и видно проведал секрет Города - он знает больше нас. Но, Боже, сколького он так и не узнал! Сколь многого ему позволилось не узнать здесь!
Бешеная зависть к поэту, ненависть к законченному, к скульптурно-замкнутому... ненависть провинциала. Эта ненависть догоняет сзади мультипликационным шагом получеловека-полурептилии, вскакивает на плечи и конвульсивным зёвом сглатывает рассудок, сливается с телом множеством мелких дёргающихся извивов - и дальше продолжает путь, оглянувшись и поведя плечами, собранное и нацеленное существо с узким внимательным лицом и небольшими выпуклыми глазами.
А я, всё едино, убегу, улечу, я выскочу, я выстрелю собою - у меня великолепные мускулистые, правильными рычагами сочленённые задние ноги, я напрягу в полёте и тут же распущу спину, взмывая и распадаясь на множество плёнок и крыльев... Тайна останется внизу, любовь погибнет невысказанная, но я свободен, свободен!..
Был чуть одутловат щеки овал,
А левый глаз прищурен и слезился.
«Так вот кто будет жить в раю!» - сказал
Себе я с любопытством... и смутился.
Зеркало лжёт, я - человек! Я лучшей своей частью - бесконечен и подобен ангелу... Но Сатана строит лабиринты, прекрасные как парки и тесные как храмы, парки и храмы в едином, незамечаемо-живом теле лабиринта... цветник и колоннада, пещеры и анфилады открытых созвучий - туда, туда, вытягивая тело, цепляясь и скребя коготками...
Какое чудо, если есть,
Тот, кто затеплил в нашу честь
Ночные множества созвездий!
А если всё само собой
Устроилось, тогда друг мой,
Ещё чудесней!
Мы разве в проигрыше? Нет.
Тогда всё тайна, всё секрет.
А жизнь совсем невероятна!
Огонь, несущийся во тьму
Ещё прекрасней потому,
Что невозвратно!
Женщина разрезает пополам сваренное вкрутую яйцо: половинка - сыну, с хлебом, на завтрак, перед школой, половинка - себе, с хлебом, съесть на работе и запить чаем без сахара. По телевизору ей объяснят задушевно, что бедны те, кто ленивы, на улице от ларьков матерно вызвездит слух, на работе снова не дадут денег и бронхит у сына наивернейшим образом переходит в астму... а отец пацана свободен и - далече... а жизнь уходит, исчезает невозвратимо время, отпущенное ей, исчезает туда, где - огонь, несущийся во тьму. Она никогда не будет жить уже после смерти своей, только эта жизнь дана ей: нищая, укороченная, изуродованная, но прекрасная всё-таки, потому что - жизнь, но и отвратительная, потому что на жизнь не похожа.
Соедините.