Начав работать, чтобы в срок сделать нужное количество товара для Снитенко, Чаплыгин считал, что легко управится с этой задачей, и работал в своём обычном темпе. Однако, уже к вечеру первого дня он понял, что ошибался. Во-первых, он сделал почти на треть меньше запланированного, во-вторых же половина изделий получились, как теперь он видел строгим пристрастным глазом, недостаточно качественными для продажи. Он даже хотел бросить всё этим вечером и отказаться от заказа, особенно увидев какие кривые и разного размера у него получились ложки. Но, ещё раз внимательно осмотрев работу, уже не только строгим, но и практическим взглядом, увидел, что, в сущности, не всё так плохо. Ложки, которые он вырезал вразнобой, между другими делами, действительно никуда не годились, то же было и с шкатулками. А вот мундштуки, которые он делал один за другим, неотрывно, вышли неплохо. Хорошо получились и чётки, и обе коробки под нарды. Проблема была, как он видел теперь, не в отсутствии мастерства, а в бессистемности работы. Он решил организовать свой труд, сделать его ровнее и стабильнее. В первую очередь был определён порядок работы. Сначала изготовлялись сложные изделия, для которых была нужна твёрдая, неразболтанная рука. Такими вещами были ложки, подставки под столовые наборы и, особенно, шкатулки и нарды. Закончив работать с этими предметами, он приступал к тому, что получалось гораздо легче - мундштукам и чёткам. Вскоре он не только стал работать лучше, но и, главное, осознал ранее туманно представляющийся ему предел собственных возможностей, понял, где и как ему надо совершенствоваться. Жизнь вскоре наладилась и пошла равномерно, по накатанным рельсам. Днём он работал в цеху, в одно и то же время – к трём часам (и, что считал он особым шиком – минута в минуту) выполняя норму. Затем, принеся из тайного места накрытое тряпкой ведро с банкой специального лака и сделанными со вчерашнего дня заготовками, приступал к собственной работе. К вечеру, к последнему сроку выхода из промышленной зоны, у него готовы были две шкатулки, десять мундштуков, несколько пар чёток и, если работа шла быстро, два или три набора деревянных ложек с миской. Затем он покрывал готовые изделия лаком, складывал в одному ему известном месте в цеху, и шёл выбирать дерево для завтрашнего дня, которое в это время привозили на склад. Набрав несколько досок, нёс их в сушилку или, если дерево было сухое, что случалось очень редко, прямо укладывал возле своего станка. Затем выпивал по чашке чаю с Александром и стариком Егоровым - двумя работниками, с которыми он познакомился в цеху, и которые всегда поздно засиживались в нем, и шёл в барак. Миновав на проходной одного из двух знакомых ему охранников - Митяя или Карнаухова, шёл в нерабочий отряд к Снитенко, который забирал у него работу и складывал у себя, чтобы в каждую пятницу месяца передавать тому сотруднику колонии, который продавал товар.
Месяц работы прошёл в постоянном напряжённом волнении. В первые дни он сомневался относительно качества своих изделий, все, что он ни делал казалось ему грубым, неумелым, особенно в сравнении с тем, что он видел у других рабочих. Однако, если и были эти недостатки, то Снитенко, видимо, не замечал их, и забирал всё, что он приносил. Но чем ближе был оговорённый срок расплаты за товар, тем больше Алексея Андреевича мучила другая мысль.
«Что если Снитенко вообще ничего мне не заплатит? - думал он иногда. - Доказательств, что я ему что-то носил, отдавал, нет никаких. Его люди, которые видели меня у него, ничего, конечно, не подтвердят. И, главное, сам я не пойду на конфликт».
Не так страшно было потерять месячный заработок, тут была другая, куда большая опасность - по одному из здешних неписаных правил на обиду нельзя было не ответить. В здешнем волчьем мире человек, не отстоявший свои права, немедленно становился жертвой других хищников, и, в конце концов, опускался на социальное дно колонии или хуже - погибал. И такой поворот событий представлялся Чаплыгину с каждым днём всё вероятнее. Не утешало его и то, что он знал, что другие мастера работали на Снитенко на постоянной основе. С этими мастерами - Миролюбовым и Сатаровым Чаплыгин был знаком. И он видел, что они работали во-первых гораздо быстрее, а во-вторых - намного лучше него, выпуская при этом очень сложные, недоступные ему изделия. Снитенко, имея таких работников, конечно, мог не дорожить им, Чаплыгиным.
Чаплыгин, впрочем, был бы спокойнее, если бы понимал Снитенко, знал, чего ждать от него. Но чем больше он узнавал его (а, начав работать на Снитенко, он стал прислушиваться ко всем слухам о нём), тем в более странном свете этот человек виделся ему. Половина легенд о нём была выдумками – говорили, например, что он как-то оглушил охранника и, переодевшись в его одежду, чуть не сбежал с зоны – эту известную историю Чаплыгин слышал и о других людях, с другими подробностями. Рассказывали также, что к Снитенко, якобы, приезжала мать ребёнка, похищенного им, и умоляла его в комнате свиданий, на коленях, сказать, где похоронено его тело. Всё это была, конечно, ерунда, хотя факт того, что именно о Снитенко ходили эти слухи, был сам по себе примечателен. Но были и другие слухи, куда более правдоподобные. Особенно много говорили о Кондратюке, том заключённом, который повесился, якобы, после разговора со Снитенко. Это был, по словам всех, кто рассказывал эту историю в присутствии Чаплыгина (сам он ни о чём не расспрашивал), жестокий человек, за беспредел раскоронованный вор в законе, сидевший за нападение на инкассатора. В колонию он пришёл по этапу, и уже здесь встретился со Снитенко, как поговаривали, давнишним своим подельником. Особенно зэки любили рассказывать о том, как состоялась их встреча. Якобы, Кондратюк, издали заметив Снитенко, побелел от ужаса как простыня, и даже просил охрану оставить его в одиночке на всё время пересылки. Через неделю общения со Снитенко, который нашёл его и начал приходить к нему, он вдруг повесился в сушилке, разорвав арестантский китель и сплетя из него верёвку. Это событие, как решил Чаплыгин, действительно имело место – несмотря на обычные в таких случаях приукрашения и преувеличения, обстоятельства его назывались разными свидетелями одинаково.
Чаплыгин и сам замечал за Снитенко много не совсем обычного и почти странного. Особенно удивителен был его круг общения. Блатные, обыкновенно, не выходят за пределы своего социального круга, даже попить чай с мужиками авторитетный заключённый скорее всего не согласится, боясь, как бы его не заметили в их компании. Снитенко же имел отношения и с блатными, и с мужиками, и даже, говорили, вёл какие-то дела с неприкасаемыми – петухами. Чаплыгин и сам как-то наблюдал довольно странную сцену. Как-то последним уходя с работы, сложив инструменты в ящик под верстаком и набросив сверху масляную тряпку, он вдруг увидел в подсобке шум и возню. Что бы там ни происходило, его, Чаплыгина, это не касалось. Неписаный закон колонии гласит – если обращаются не к тебе – не отвечай, если дело к тебе не относится – не вмешивайся. Но, проходя мимо полуоткрытой двери подсобки, он невольно заглянул в неё, и увидел странную сцену. Старик Шелестов, шнырь из второго отряда, маленький седой человечек с красным лицом, хорошо известный Чаплыгину (он несколько раз поручал зашивать ему вещи), упрашивал о чём-то Снитенко. В том, что шнырь просит чего-то у авторитетного арестанта, не было ничего странного, однако, слишком уж эксцентричны были условия – поздно вечером, в пустом цеху… Особенно странно было то, как он просил – падая на колени, ужом извиваясь на полу, хватая Снитенко за полы кителя. Тот ногой энергично отталкивал его со странным напряжённым выражением лица – как будто делал какую-то важную работу. Чаплыгин не раз после припоминал эту сцену…
Оговорённый срок оплаты приходился на среду. Чаплыгин накануне этого дня придумал способ подавить волнение, в последнее время особенно путавшее его мысли. Почувствовав, что лучший способ привести в порядок умственную деятельность - упорядочить деятельность физическую, он работал особенно аккуратно, с напряжённой тщательностью прорабатывая каждую деталь готовых вещей. И как он целый день аккуратно работал, также аккуратно, теми же чёткими и излишне подробными движениями сложил готовый товар, предназначенный для Снитенко, в бумажный двухслойный конверт, тщательно, медленными движениями, с усилием натягивая бечёвку, перевязал его на двойной узел, и отправился на встречу.
Было уже около восьми часов вечера, и в бараке нерабочего отряда, где жил Снитенко, было, как всегда в это время суток, оживлённо. Ещё входя в тёмную, пропахшую тухлой сыростью и заставленную досками прихожую, Чаплыгин услышал доносящиеся через растворённую дверь звуки ругающихся голосов, скрип кроватей и шум со свистом закипающего чайника. Пройдя между двух заключённых, игравших на кровати в карты, из которых один, видимо, проигрывавший, с красным отчаянным лицом тасовал напряжёнными побелевшими пальцами засаленную колоду, он зашёл в узкий проход, где возле стены стояла аккуратно заправленная кровать Снитенко. Самого его он не нашёл, и это, несмотря на то, что договорённости о точном времени у них не было, показалось ему плохим знаком. Ещё ни разу не случалось, чтобы в это время он не заставал тут Снитенко. Он уже решил уйти и зайти позже, но не знал как поступить - то ли оставить товар здесь, то ли взять его с собой и занести позже. В этот момент раздетый до пояса Берёзин, помощник Снитенко, видимо, давно заметивший его, встал со своей кровати и, на кривых ногах вразвалку подойдя к Чаплыгину, головой кверху кивнул ему, вместе с тем пристально и с подозрением глядя на него своими бесцветными, отёкшими со сна глазами.
- Что нужно, Лёх? - спросил он, вставая так, чтобы загородить проход к кровати Снитенко.
- Да я к твоему шефу. А он сам где? - волнуясь и стараясь не показывать этого, сказал Чаплыгин.
- Не знаю. Может и не будет его сегодня. Что надо-то от него?
«Да, видимо, так и есть, кинули меня, - думал Чаплыгина, всматриваясь в лицо Берёзина, показавшееся ему теперь хмурым и злым. - Нет его, и завтра, и послезавтра не будет».
- Да так, принёс отдать товар, - вслух сказал он.
- А-а-а... Оставишь или потом зайдёшь?
- Да оставлю лучше.
- Погоди тогда, - сказал Берёзин. Он потянулся, выгнувшись широкой красной спиной назад, до хруста костей, широко раскинув свои огромные, поросшие длинным светлым свалявшимся волосом руки. И, зайдя за кровать Снитенко, начал, согнувшись пополам, что-то разбирать в укладке позади неё. - Ну давай сюда, - не разгибаясь протянул он руку Чаплыгину.
Отдавая пакет, Чаплыгин вспомнил сильные и напряжённые движения своих пальцев, которыми он завязывал его, и это воспоминание, в свою очередь сказавшее ему о месяце тяжёлой работы, обманутых ожиданиях и всех тех опасностях, которые теперь угрожали ему, не только морально, но и физически, до дрожи в ногах, ослабило его.
- Ну что, точно не будет его? - спросил он ещё раз у Берёзина.
- Точно, точно, - ответил тот, выходя и вставая в прежнюю позу, закрывая собой проход.
- Ладно, передай ему тогда, что я заходил.
Не попрощавшись, Чаплыгин на ослабленных ногах шаркающим шагом пошёл к выходу.
«Теперь надо придумать как поступить чтобы это обошлось. Надо равнодушно. Мол, я и не ждал, что будут какие-то деньги - так, на пробу вещи приносил - пойдёт - не пойдёт. Или, ещё лучше, остатки какие-то от работы - что плохо получалось, то ему отдавал. И со всеми, и с самим Снитенко, если что, придерживаться этой версии. Не стоял же он за спиной у меня в цеху. И главное - не скандалить, не ходить сюда и побыстрее всё забыть», - размышлял он, проходя между пятью заключёнными, только что с улицы вошедшими в помещение и толкавшимися на входе, затаптывая мокрый, недавно вымытый пол.
- Эй, эй, как тебя, - сказал вдруг кто-то над самым его ухом, дёргая его за плечо и обдавая его щёку мокрым вонючим дыханием. - Берёза тебя вон кличет.
Чаплыгин обернулся и увидел, что Берёзин в самом деле с улыбкой кричит ему что-то от кровати, чего он не слышал из-за шума одежды и голосов вошедших людей, и энергично машет рукой, подзывая к себе.
- Лёх, ну что ты ушёл-то? Ору тебе на всю хату. Тут Снитыч же, я забыл, пакет тебе оставил. Заберёшь сейчас?
- А что за пакет?
- Не знаю что. Возьми, сам посмотри.
Взяв у Берёзина пакет из газетной бумаги наискось замотанный суровой нитью, Чаплыгин быстро вышел из помещения. Возле поста дневального, он остановился.
- Я зайду на секунду в подсобку? - спросил он дневального, широкоплечего молодого парня, который, оперевшись обоими локтями на тумбу и вихляя пяткой отставленной назад ноги, лущил семечки, и ловко и, видимо, наслаждаясь своей ловкостью выплёвывал в ладонь кожуру через широкую щель между передними зубами.
Тот кивнул головой, не оборачиваясь, не отрывая взгляда от вошедших в барак и раздевавшихся заключённых. Зайдя в уставленную швабрами и вёдрами комнату, Чаплыгин быстро разорвал обёртку, развернул пакет, и, подойдя к сплошь засиженному мухами мутному окошку, через которое процеживался жёлтый свет уличного фонаря, стал изучать его содержимое. В пакете, под слоем бумаги, было шесть аккуратно сложенных, новых тысячерублёвых, и несколько пятисотенных купюр. Всего денег было восемь с половиной тысяч, почти на две тысячи больше, чем он рассчитывал получить. Сложив дрожащими руками купюры, не в силах при этом сдерживать радостную улыбку, Чаплыгин покинул подсобку, хлопнув дверью и, бодрым шагом, на выпрямленных ногах пройдя мимо дневального, проводившего его удивлённым взглядом, вышел на улицу. Радость, последовавшая за разочарованием, всё больше охватывала его, и он быстро шёл к своему бараку через двор по весело хрустящей гальке.
«Везде, везде можно жить, - думал он, делая большие шаги, чтобы через напрягающуюся ткань брюк чувствовать скатанные валиком купюры. – Такой человек как я, хищник, хозяин жизни, нигде не пропадёт. Всё, кажется, налаживается».
Перед входом в свой барак, у тускло горевшего фонаря, он остановился, чтобы прочесть надпись на плакате, висевшем возле входа. Эту надпись, он видел каждое утро, выходя на построение, но никогда раньше не успевал прочесть её полностью. И теперь, как будто смакуя долго откладываемое удовольствие, несколько раз пробежал её глазами. Это было какое-то стихотворение о пользе работы с корявой неумелой рифмой, написанное, видимо, кем-то из заключённых. Он усмехнулся и, со ставшим ему привычным на зоне, приятным ироничным чувством превосходства над зэками, игриво ударяя рукой по длинным кривым шпалинам, в ряд выставленным перед входом для какого-то ремонта, вошёл в барак.