Нина хлопотала на кухне, чтобы приготовить завтрак себе и Жоржу, как привыкла, как делала уже сорок с лишним лет подряд. В кухне никого не было, во всем доме было как-то очень тихо. Нина открыла окно – внутрь ворвались неудержимые запахи и звуки весны. Май отцветал, отживал коротко и бурно, изо всех сил. Птицы славили его и пели реквием яркому цветному межвременью, перед которым длинная зима, а следом – недолгое лето.
Не было хлеба.
- Жорж! – крикнула Нина привычно вглубь большой сталинской квартиры. Голос пролетел полкоридора и затих. – Жорж, сходи за хлебом!
Никто не отозвался. Нина зажгла газ и поставила чайник на огонь. Привычка утром пить чай давно стала неизменной: как чистить зубы, как читать утреннюю газету, как готовить обед и вечером смотреть с Жоржем телевизор, тихонько переговариваясь о том, как прошел очередной день.
Сегодня Нина проснулась одна – Жоржа рядом не было. Обычно она вставала раньше него. Нина плохо помнила вчерашний день – кажется, он был тяжелым и каким-то грустным. Наверное, поэтому она и проспала, и Жорж уже успел куда-то уйти.
- Жорж, хлеба нет! – снова крикнула Нина. Что-то ее беспокоило. Даже не само отсутствие Жоржа, что-то другое – как будто она о чем-то забыла. Но ничего не вспоминалось, и она продолжала хлопотать над завтраком.
В кухню вылезла сонная внучка, пробормотала «Доброе утро» и закрылась в ванной. Когда она снова вошла в кухню, пробужденная и посвежевшая, Нина разливала по чашкам чай.
- Будешь чай, Машенька? – спросила Нина с новой кружкой и чайником наготове. Внучка молча кивнула, села за стол и протянула руку к одной из чашек. Нина вздохнула – это же Жоржу. Снова крикнула:
- Жорж!
Машенька вздрогнула и долго смотрела на Нину, прежде чем сказать:
- Бабушка…
- Хлеба нет, а Жорж куда-то делся…
- Я схожу за хлебом, бабушка, я быстро. – Машенька вскочила из-за стола и убежала в комнату. Через две минуты хлопнула входная дверь.
Нина прислушалась к вновь притихшему дому и налила чай в еще одну чашку – Жоржу. Может быть, он вышел с утра за хлебом и присел в сквере на скамеечку – покормить голубей, подышать новорожденным летним воздухом, прозрачным и легким, в котором медленно плавает пух. Нина улыбнулась, отпивая горячий чай и представляя, как дед сидит сейчас в своем коричневом пиджаке, поставив рядом палку, а вокруг курлыкают голуби, раскачивают шеи, неторопливо оборачиваются. Как выскакивают лохматыми шариками из-под их ног резвые воробьи и улетают подальше с ворованной крошкой хлеба. А Жорж крошит мягкую булку и думает о своем. Может, о том, что надо сделать на даче этим летом. Или о том, что купить на сладкое любимой внучке.
О чем может думать дед, бабушка знала наверняка, тут не было никакой загадки. В нем вообще никогда не было загадки. Однажды он просто появился в ее жизни, пересидел на старой кухоньке всех борзых суетливых женихов и остался с ней навсегда. Все поудивлялись недолго, почему она – яркая, живая, говорливая, сильная – из всех выбрала его – мрачного молчуна. Но она знала, что не ошиблась, и хранила, как самый заветный секрет, все свои маленькие семейные радости. Как твердо и надежно Жорж поддерживал ее под локоть, когда они катались на коньках в Парке Культуры. Как они каждое лето ездили в Гагры, и он, уходя за лимонадом, неизменно приносил ей мороженое. Как он учил читать по слогам их маленькую шубутную дочку, и как она слушалась только его, а потом, научившись, читала запоем всё подряд. Как, когда разрослась их семья, все так же мрачно и молча он добился для них большой квартиры, и каким радостным было новоселье. Как проходила ее усталость, когда вечером она садилась рядом с ним на диван и рассказывала про учеников в школе, про гербарии, про лабораторные работы. Как ближе к ночи они привычно стелили постель, чтобы, как всегда, вместе лечь спать. И как через мгновение после того, как их головы касались подушки, уже улыбалось в окно свежеиспеченное утро.
Нина допила чай и вошла в их с Жоржем комнату. Шторы были задернуты – в мягком полумраке тонула мебель, в щелку пробивался луч, наполненный золотистой пляшущей пылью. Нина вдруг почувствовала себя ужасно усталой, как будто был уже конец, а не начало дня. Она вспомнила.
Вспомнила, как вчера надевала черное платье, как, оглушенная, подходила к гробу и клала пунцовые гвоздики на неподвижное тело, как слезы сами скатывались за воротник, а она откуда-то изнутри, спрятавшись как можно глубже, чувствовала их жар, и как быстро, сильно билось сердце – как будто за двоих. Как говорила кому-то шепотом на поминках, кажется, дочери:
- Вот сейчас мы разойдемся из-за стола, а утром я проснусь, как будто ничего этого не было. И мы заживем с Жоржем, как всегда жили. – А дочь кивала и обнимала её.
Теперь Нина все вспомнила. Снова хлопнула входная дверь – внучка вернулась с хлебом. Заглянула в комнату, увидела бабушку в кресле, кивнула и тихонько исчезла. Нина думала сразу обо всем – о том, что было, и о том, как ей жить теперь. Наверное, это все равно, что умереть самой, но продолжать вставать каждый день, пить чай, читать газету, гулять с внучкой, дышать. Ложиться спать, так и не рассказав никому, как прошел день, что было в нем забавного, интересного, грустного. И так будут копиться эти мысли, впечатления, радости и горести, которыми не с кем больше поделиться. Пока, наконец, не настанет долгожданный момент и разрезанный надвое человек, точнее, его кровоточащая одинокая половина, не уйдет вослед в надежде воссоединиться где-то там или хотя бы обрести покой.
Нина вздохнула и снова пошла на кухню. Там Машенька старательно взбивала яйца в глубокой чашке.
- Бабушка, я теперь умею яичницу делать! – похвасталась внучка. Нина улыбнулась и вылила остывший чай в раковину.