25
И покатилась моя береговая жизнь по твёрдому, нескользящему графику. Сутки я дежурил на пароходе, в восемь утра сменялся, а где-то к обеду добирался домой. Бежал в общежитие или на проходную, — провожал и встречал Галинку на работу и с работы. А если у неё был выходной, то мы ходили в кино или на танцы.
И уроки в вечерней школе мы, честно скажу, частенько прогуливали. Вся вина в этом конечно полностью лежала и лежит лично на мне.
Так продолжалось два дня. На третий, в четыре утра меня будил будильник, и я не завтракая мчался на остановку на первый, ещё ночной троллейбус. Он довозил меня до привокзальной площади; там я рысью перебегал скверик и вскакивал в вот-вот готовый отойти “икарус”. Отдавал полтора рубля водителю, падал в кресло, устанавливал спинку сидения пониже и досыпал до Николаева. К восьми часам я уже был на пароходе, завтракал и заступал на очередную суточную вахту.
Продолжался испытательный срок, отмеренный нам в ЗАГСе, и мы пока гуляли, бродили и строили воздушные замки... на песке.
Первым, в начале марта, женился Генка. Мы с Галинкой получили шикарную открытку-раскладушку, на лицевой стороне которой отечественная полиграфия щедро изобразила обручальные золотые кольца, ленты и двух целующихся голубков.
Свадьба игралась в кафе, с “живой” музыкой, — согласно установившимся традициям зажиточных горожан.
Я, теперь уже почти остепенившийся мужчина, можно сказать без пяти минут женатый человек, отбросив (правда с трудом) ложную скромность, практично поинтересовался у родителей брачующихся, во что им вылилась Генкина женитьба и Наташкино замужество. Прикинул названную сумму к своим запасам и успокоился. Тех двух с половиной тысяч, которые (благодаря конечно матушке) лежали у меня на “книжке”, должно было с лихвой хватить для финансирования вполне приличной свадьбы.
Заканчивался наш испытательный срок, как вдруг пришла беда — у Гали умер отец. Молодым парнишкой попал он на фронт в конце войны и успел таки получить на ней астму. Обострившись в последние годы, эта тяжелая болезнь измучила Галиного папу и свела, в конце концов, его в могилу. И пришлось моей девочке, вместо свадебного платья, надеть траур и вместе с сестрой Людой ехать домой на похороны.
Понятно, что после всех этих печальных событий, ни о каких пышных торжествах не могло быть и речи.
Примерно через месяц мы собрались скромно расписаться в ЗАГСе, и так же скромно, с самыми близкими и друзьями посидеть в ресторане, – отметить наш брак.
Да невесёлая выходила свадьба.
Своего лучшего дружка Генку я назначил банкиром, передав ему часть своих сбережений для оплаты всех видов расходов; а сам (чего греха таить) с некоторым страхом ожидал начала официальной, протокольной части свадебного действа.
Мать, конечно, заметила, что сын нервничает и волнуется, но истолковала это по-своему.
— Послушай меня сынок, не торопись, всё ещё можно отменить, — тихонько сказала она мне.
Я себе на миг это представил и содрогнулся ... от стыда и ужаса.
— Нет, мама, я ничего не хочу отменять!
За окном засигналило заказанное Генкой такси. Мы вышли на улицу: я с Галинкой и свидетели — Генка с Любой, — Галиной подружкой. Водитель — крупный рыжий мужик вылез из своей “волги”, и, не увидев свадебного платья, презрительно бросил:
— Ну и где тут свадьба?
После моряков и шахтёров, таксисты, тогда, считались самыми высокооплачиваемыми гражданами нашей страны. И, пожалуй, самыми наглыми, после милиционеров.
Мне так захотелось запинать его ногами под такси, но, во-первых, он был здоровый бугай; а во-вторых, свадьба и драка — это вообще-то два разных мероприятия, хотя очень часто совмещаемых.
Бедна моя девочка! Конечно же, в своём хоть и новом, но скромном вечернем платье ты не была похожа на расфуфыренных невест. Всё равно ты мне дороже всех на свете.
Ладно, чёрт с ней, с дурацкой гордыней; как-нибудь перетопчемся.
— Шевели поршнями шеф, и не отвлекайся от управления машиной; за всё будет уплачено, — отомстил за меня рыжему Генка.
На крыльце ЗАГСа нас уже поджидала небольшая туссовка: Генкина Наташка, пару курсантов из Генкиной роты, пару девчонок — Галиных подруг, Галина сестра Люда с мужем Гришей и мой кореш Серёга Калач с Ливаи. Скромненько, но со вкусом.
Ну а дальше всё пошло как по конвейеру: торжественная речь, марш Мендельсона из магнитофона, обмен кольцами, росписи в амбарной книге, фужер шампанского на посошок, позирование для фотоальбома, цветы к памятнику Ленина. Очнулся только в ресторане “Белая акация”.
— У вас ещё нормально получилось, — подбодрил меня Серёга. — Нас с Лидкой так вообще, привезли в ЗАГС, быстренько расписали и бегом назад, домой.
Ещё прохладным апрельским вечером возвратились мы с Галей в мой отчий дом. Встретила нас мама. Нормально встретила. Всплакнула даже, немного.
Своеобразный получался у нас Галинкой “медовый” месяц. По прежнему приходилось мне вскакивать в четыре утра и мчаться “на перекладных” чуть ли не за сотню километров на суточную вахту.
У неё тоже был рабочий график — не подарок: три ночных, три дневных и три вечерних смены; а между ними выходной.
Надеяться нам приходилось только на себя, потому как учить жизни — желающих хватало, а вот помочь материально было некому. Да мы на это и не рассчитывали. Мелочи жизни досаждали, конечно, но у нас было самое главное: любовь, надежда и мечты. Уж чего-чего, а мечтать мы могли в волю и от души.
Ремонт “Алтая”, тем временем, шел ни валко ни шатко; и вообще как сырое горит. Из эллинга — длинного узкого и высокого здания, стоявшего перпендикулярно берегу, выкатили на слип и спустили на воду новенький “Памир” — “систер-шип” нашего ПРТ. Теперь он достраивался возле причала, пришвартованный у нас по корме. А в похожем на гигантский стадион “сухом” доке, с многометровыми шлюзовыми воротами за которыми плескался лиман стоял почти готовый громадный рудовоз “Зоя Космодемьянская”.
Конечно же корабелам “Океана” было не до нас, поэтому и ремонт нашего парохода вёлся лишь тогда, когда у судостроителей появлялись “окна” в их плотном рабочем графике. По всем прогнозам выходило, что всё это лето я проведу с молодою женой. Наверное это мне был свадебный подарок от отечественного судостроения.
“Алтай”, как я уже говорил, был дизель-электроходом; поэтому “дед” на нём величался не старшим, а главным механиком. Да и машинный штат на судах этой серии был раздут до неприличия. Впрочем, это почти везде так, и не только на флоте, – из-за несовершенства нашей автоматики. Человек всё таки надёжнее. И потом, безработицы нет.
Кроме старшего электромеханика были ещё второй третий и четвёртый, — столько же сколько и нас — номерных механиков. Машинное отделение траулера имело центральный пост управления, где на ходу во время вахты сидели за пультом вахтенные механик и электромеханик.
В дополнение к пяти главным дизель-генераторам имелись и два вспомогательных, а также два паровых котла, для отопления судна и технологических нужд рыбфабрики. Выхлопные тракты от всего этого хозяйства выводились в две солидные фальштрубы, с серпами и молотами, разнесёнными по бортам, справа и слева от ходовой рубки. Это очень удобно, потому что появился великолепный обзор траловой палубы, и отпала надобность в кормовой рулевой рубке, как на “Революции”. И сам “Алтай” был раза в полтора больше “Революции”, а силовая установка его — вдвое мощнее.
Часть команды траулера, сходив на нём в последний промысловый рейс в Атлантику и перегнав его в Николаев, ушла в отпуска. Поэтому на судне много было “подменных” — дедов предпенсионного возраста и моряков помоложе, которым дорога в океан была закрыта врачами. Отдав морю своё здоровье они теперь подменяли рыбаков в порту, на траулерах вернувшихся с промысла, или сидели на ремонтах. Такими временными были и пожилой капитан, и моложавый “дед” получивший контузию при аварии дизеля, и третий механик, и мой коллега по суточной вахте — четвёртый электромеханик Яков Степаныч.
Степаныч был нашей ходячей реликвией, а главное — судовым банкиром. Так как он, в отличии от большинства остальных членов экипажа, горячительных напитков уже не употреблял и женским полом не интересовался, то и денежки у него всегда водились. И он довольно охотно их давал в долг, до получки.
Вечер. Суточная вахта тянется медленно. Я считаю часы оставшиеся до очередного марш-броска Октябрьское — Николаев — Херсон. И устные предания Степаныча как нельзя кстати, — отвлекают от дум и убивают время.
— ... В тридцать седьмом, в начале зимы, везли мы танкером нефть из Туапсе в Херсон, — попыхивая сигаретой, вставленной в наборной плексигласовый мундштук, неторопливо ведёт он повествование. — В лимане уже лёд появился. И тут как на грех рулевая машина отказала. Машина электрическая, — значит моё заведывание.
Пока чинились, прижало нас к бровке канала ледовым полем. Пришлось вызывать из Одессы буксир.
Стянул он нас с мели и пошли мы дальше, в Херсон. Задержка вышла примерно на сутки.
Сразу же по приходу комиссия, при капитане порта, провела служебное расследование. Никакой вины за мной не выявили; даже отметили, что быстро устранил поломку.
Приходим в Одессу, а там уже повестка в суд, в конторе дожидается. Тогда всё это быстро делалось; особое совещание — “тройка” лепит мне экономический саботаж... и привет — в лагеря... до самой войны.
Такие вот брат раньше наказания были на флоте, не то, что теперь, — нравоучительно изрекает Степаныч, вставляя очередную сигарету в свой раритетный мундштук.
Из лагеря Степаныч попал на фронт, в морскую пехоту. А в конце войны его опять вернули на флот, – перегонять из Америки минные тральщики, по ленд-лизу. Моря наши тогда кишели минами, и тралить их было нечем. Ну а после войны тралил уже не мины, а рыбу.
Бурная жизнь, ничего не скажешь. Не приведи Господи такую!
------------------
"систер-шип" - sister-ship - суда одной серии.
корабелы - судостроители.
Продолжение следует.