На Танском.
И вновь начну в темноте плутать
Назреет зависть со старой злобой
Мой падший ангел будет рыдать
В захлеб читая молитвы у сводов
Я сижу на вокзале одного маленького убогого городка где-то между Европой и Азией, периодически обновляя почту и листаю статью из электронной энциклопедии предположительно напечатанной местными краеведами. Внутри меня бесится какая-то осточертевшая опустошенность помноженная столбиком на полную неразбериху в голове и размытые мысли о своём местонахождении. На экране среди массы исторических фактов, подкрепленных изображениями прославленных губернаторов, красуется жирная синяя точка, по которой проходит невидимая граница меж двух частей света. Думаю это полезная мелочь для сплоченной группы "элитарных" управленцев засевших в администрации города, но только не для меня. Нужны конкретные данные, что-то вроде долготы, широты и отношению к уровню поверхности моря, ведь я двигаюсь дальше. Рядом, на соседнем сетчатом сиденье лежит поношенная спортивная сумка, из бокового кармана которой выглядывает чёрная этикетка бутылки добротного виски. В окрестностях суетятся водители автобусов с междугородним маршрутом, цыгане в тряпье, потерявшем свою пестроту, пассажиры и провожающие. Зал ожидания на половину полон, по крайней мере мне необходимо так думать, необходимо уравновесить ту подскачившую в одночасье пустую чашу весов. Всё происходящее вокруг кажется мне дешёвым представлением кучки доморощенных иллюзионистов. Я не сплю уже третью ночь, и в голове приливами ощущается боль, она хладнокровно заставляет вспоминать прошедшее. Это еще один город, который мне придётся вычеркнуть из своего списка, ни одной зацепки, ничего, что могло бы мне помочь, и я покупаю билет.
И так почему я здесь? Потому что дата регистрации, регион и номер телефона совпали, значит человек, который мне нужен, провёл некоторое время в месте, где я сейчас. На данный момент более никакой информации, десятки запросов, отправленные операторам мобильной связи были проигнорированы, попытки произвести детализацию звонков, получить распечатку сообщений оказались безуспешными, номер заблокирован, все данные уничтожены. В ответ только быстрые четкие реплики служащих с собранием глаз на твоём костюме в присутственных местах, атмосфера кишащая амбициями и принципами - небольшой населенный пункт, который постепенно мутирует в "миллионник".
По правде сказать так даже лучше, мне уже надоели бюджетные варианты комнат отдыха на третьем этаже, мне надоела дикость рядовых горожан и здешние послеобеденные земные толчки, вздымающие столбы пыли. Осталось совсем немного, я уезжаю, чтобы собраться с мыслями. Еще одна отправная точка, теперь строго на север, пару месяцев я поживу у Гамова. Придётся регистрироваться в грёбанных социальных сетях под вымышленным именем и продолжать поиски. Скорее всего, меня будут звать Ротори Данн, и похоже, что я уже набрался, потому что это имя мне нравится больше, чем то которое я использую в повседневной жизни. Имена обычно записывают в удостоверение личности, там же их обычно и пронумеровывают, значит, где-то имеется комбинация цифр, которая может мне помочь. До отправки около двух часов, я делаю два больших глотка из конусообразного бокала, который всегда вожу с собой, потому что какой-то умник в своё время решил позабавить дозатором тощую интелегенцию технократической цивилизации. Ощутив мгновенный прилив тепла, я начинаю пристально рассматривать окружающих.
Ничего нового. Поскольку поиски длятся уже достаточно долгое время, мне пришлось побывать во многих точках нашей планеты. Иногда я срывался, посещая музеи и парки, церкви и заведения для недалёких туристов, мне даже удалось побывать на одном из семи так называемых новых чудес света, по вине небритого таксиста, который улыбаясь, упорно махал рукой в сторону развалившегося амфитеатра. Это не принесло мне никакого удовлетворения, тем более, что выбор в пользу того или иного «чуда» делали люди, а они как вы знаете везде одинаковы. Откупорив бутылку, я еще раз провожу взглядом по залу ожидания.
Напротив меня через два ряда сидит осунувшийся наркоман, он медленно разглаживает складки на рукаве и пялится прозрачными глазами на кожаную сумочку старухи в коричневом пальто. Совсем рядом расположилась семейная пара с детьми. Глава семейства непрерывно смотрит на информационное табло, в то время как дети напрасно пытаются дотянуться до сенсорного экрана около доски объявлений. В углу я замечаю полную смуглую женщину, она сидит с каким-то своеобразным достоинством здорового животного. С ней рядом молодая девушка, безучастная ко всему и безраздельно погруженная в свою печаль. Дальше за колонной стоит мужчина с неприятным лицом, руки его трясутся, это можно заметить невооруженным глазом. Он воровато рассматривает фотографии, прячет их в карман, достаёт вновь, опять разглядывает и опять прячет. Тут же седой старик тихо убеждает в чём-то плачущую женщину. Мимо с чувством неоспоримого превосходства проходит тучный служитель закона, нижние пуговицы его грязно-синей рубашки сильно выдаются вперед. Посреди зала немного шатаясь с белой розой в руке, озирается по сторонам парень, в воздухе чувствуется запах спиртного. Возле пластиковых панелей молодая девушка в красных сапожках проводит пластмассовым стержнем по экрану смартфона. Я смотрю в окно, в небе дружно скользят низкие и быстрые облака, какой-то мальчишка в запачканной куртке водит по стеклу указательным пальцем, быть может, уже завтра он ограничится компьютерным пером и дисплеем.
Из динамика доносится тот самый противный женский голос, в объявлении информируют о дополнительных услугах. Я меряю глазами остатки виски и расплываюсь в улыбке циника с почтительным стажем. В поезде старина Jack мне не понадобится, надо будет выспаться и как следует почистить дисковый накопитель, поэтому бутылку можно будет осушить здесь и сейчас. Рядом, буквально в двух шагах от меня вздрагивает вентиляционный короб, виной незатянуое резьбовое соединение, между тем люди продолжают сновать мимо, вздыхая или попросту глотая воздух. Я не успеваю дотронуться до холодного горлышка, как на моё правое плечо падает огромная тяжёлая рука.
- Они говорят, что в ногах нет правды, садись, не стой за спиной, – произношу я в полголоса, тыкая указательным пальцем в толпу.
- И куда ты теперь? – хрипит железнодорожник с седой щетиной, усаживаясь рядом. – Сам знаешь, что придётся не сладко.
- Ничего не поделаешь Рахмад, нужно искать, - выдержав паузу, иронично заявляю я. - Сегодня нас двое, завтра десятки тысяч.
Секундная архаическая улыбка озаряет лицо моего собеседника и на его щеках появляются смешные овальные ямочки. Он поворачивается ко мне и обращается как отец к сыну грустно вздохнув.
- У тебя нет шансов малыш, понадобиться управленческое консультирование и строго выстроенная иерархия…
У Рахмада было широкое, измученное жизнью лицо, на смуглой коже, словно ядовитые змеи в песках, чернели глубокие морщины. В памяти людей он всегда оставлял о себе сложные противоречивые впечатления, ввиду своего исполинского телосложения и всеохватывающей начитанности. Узником Танского вокзала он стал примерно лет двадцать тому назад, когда открыл глаза и почувствовал под собой холодный колотый щебень, покрытый копотью поездов. Хорошенько изучив содержимое своих карманов и долговременную память, Рахмад навсегда попрощался с прошлым. Уже через пару месяцев на деревянных полках складского помещения нашлась кое-какая униформа. Оранжевый жилет со светоотражателями трещал по швам, сапоги были на два размера меньше, в пору пришлись только перчатки с полимерным покрытием и защитная каска. Он рассказывал как первое время сотрудники вокзала обтирали стенки коридоров, при виде его неправдободобно-огромной фигуры или улавливая звуки неторопливых шагов из-за угла. Тяжёлый для многих физический труд не гнул его спину, а едкие замечания руководства после возражений обычного железнодорожника разоблачались в некомпетентные пустословия. Рахмад не знал кто он и откуда. Единственное, что меня раздражало в мусульманине, это его привычка отвечать загадками и вставлять небылицы при каждом удобном случае. Помню я шатался по перрону с маленькой карточкой из автомата мгновенное фото, а этот здоровяк остановил меня и глядя на кусочек глянцевой бумаги меж каменных почерневших пальцев невозмутимо произнёс «нет».
- Нет, я же сразу тебе сказал, – деловито ворчит Рахмад, отряхивая левую штанину, – добром не кончится, у меня нюх на такие вещи.
- Скоро поезд, на вот, выпей, - бормочу я себе под нос, наполняя бокал.
- Оставь, не надо этого, - он отрицательно качает головой. – Кроме как будучи путешественниками в дороге - пока не омоетесь, ты же сам знаешь...
- И в последствии как змей оно укусит и ужалит как аспид, - пытаясь не уступать Рахмаду, с трудом выковыриваю из памяти стих Книги Притчей Соломоновых.
Проходящая мимо молодая пара удивленно разглядывает Рахмада, в эту минуту похожего на бесстрашного мулу в притворе христианского храма. Кажется, что он ждёт совета, в тоже время наставляя своего непослушного и как водится самого талантливого ученика, указывая на несовершенство монотеистических религий.
- Можешь ты мне объяснить, Рахмад, почему именно сегодня здесь стоит такой галдёж?
- Что тут непонятного? – улыбается железнодорожник. – Вокзал прощается с тобой, с человеком, который расшевелил здешних зевак.
- Расшевелил? - выдыхаю я. – Это даже интересно, за моей спиной шептались, а потом хлопали дверьми, вот и всё.
- Значит слава твоя пока позади тебя и это очень хорошо, – задумчиво говорит Рахмад.
- Что же в этом хорошего, – пережёвывая детскую философию Рахмада, вспоминаю я прошедшие две недели. - Всё в пустую, никакой пользы, я уже давно не покупаю страховку, просто падаю на нижнюю полку в купе или вешаю табличку "не беспокоить" и машинально засыпаю.
- Посмотри на них, - несколько раз кивает Рахмад высоко подняв подбородок. - Люди, много людей, эпоха индивидуалистов спускающихся на землю, чтобы посетить уборную или сглотнуть слюну, им "необходимо и достаточно" жить для себя, они давно не ищут.
- Вот только не надо этого, - как-то неожиданно озлобленно вставляю я, после промелькнувшей мысли о тех, кто ждёт меня где-то там, далеко на севере. - Никто не лучше и не хуже, каждый из нас ищет, каждый искал, а есть и те кто терял навсегда.
- Да, что ты такое говоришь, - зевая, одёргивает железнодорожник. – Людей я встречал разных и поверь мне не каждый сидел со мной вот так, как ты здраво рассуждая, несмотря на почти пустую бутылку с крепким спиртным.
- Сдалась тебе бутылка, - произношу я непринужденно, осматривая этикетку, поблёскивающую густыми чернилами. – Что это мерило человекообразных? Тест на различение добра и зла согласно Корану?
- Нет, всего лишь оружие концептуальной власти, но это совсем другая история, - оглядывается по сторонам Рахмад, будто подпольный сектант-заговорщик и снова кивает подбородком в толпу. – Я говорю тебе про них, посмотри, как они дорожают день ото дня, а ты знаешь всё это и продолжаешь искать.
- Вопрос веры, Рахмад, - говорю, дёргая себя за мочку уха. – Просто некоторым нужна веская причина, пинок под зад если хочешь, когда-нибудь я расскажу тебе про парня по фамилии Гамов, тогда может ты изменишь своё мнение.
- Может быть малыш, может быть…
Мы еще долго сидим молча, как два старых ортодокса, переваривающих собственное занудство во время затишья нейронных вулканов. Своенравие хлещет из нас в разные стороны, меняя выражения лиц прохожих. Наверху шумят посетители тесного кафе. Один из них стучит кулаком по столу и, сравнивая местную обслугу с тупым скотом, требует принести холодную закуску, громко отрыгивая. Кто-то женским тонким голоском начинает оправдывается, в баре звенит стекло. Попытка понять происходящее заканчивается отвращением, я представляю как из приобретенного со скидкой тюбика с увлажняющим дневным кремом против морщин наружу лезет гнилая толстая кишка. Рахмад сдерживает ухмылку, по уголкам глаз мусульманина растягиваются пучки морщин в знак полноправной уверенности и самодостатка. Он несомненно прав, но я пока не хочу и не могу это признать. В проходе на первый путь от поднявшегося ветра скрипит увесистая дверь, уловив момент, дорожная пыль проникает в зал ожидания. Скоро полночь и на лицах тех, кто ждёт отправки проявляются сгустки земных эмоций. Я стараюсь запомнить каждого, стараюсь загнать всех присутствующих в узкую чёрную рамку, которая поместилась бы во внутреннем отсеке моей сумки.
- Вы мне не подскажете когда ноль тридцать первый? – высокомерно, с ударением на последнее слово, спрашивает у Рахмада женщина в бордовой шляпке.
- Мадам, если вы на счёт отправки, то она примерно через два часа, - он дотрагивается большим и указательным пальцем до подбородка. – Но этот поезд никогда не объявляют, будьте внимательны.
- Что за вздор? – неожиданно, будто со средневекового проулка выплескивается на жилет Рахмаду. - Нет, вы только подумайте никогда не объявляют!
- Простите, Мадам, но ничего не поделаешь, - немного виновато отвечает железнодорожник. – Такие у нас правила.
- Провинция, никакого порядка, знаем мы ваши правила, пьяницы, - достаётся напоследок и мне.
Затем женщина с надменным видом разворачивается и семенит темно-лиловыми сверкающими каблуками в сторону электронной справки. Возле терминала она важно расплавляет плечи и начинает скрежетать длинными безжизненными коготками по ёмкостному сенсорному экрану. Думаю, в округе навряд ли найдётся хотя бы один стоящий энтомолог, который сможет определить всех насекомых, живущих в её багаже.
- В «утечках» рассекретили около четырёх сот тысяч документов, уже завтра раздадутся выстрелы, - вспоминаю я утренние новости из независимого источника.
- Чего ты хочешь малыш, стрелять или копаться в личных делах убитых? – с гримасой старого вояки интересуется Рахмад.
- Не то, не другое, - отвечаю почтительно, чуть согнувшись.
- Тогда пей, завтра нас не будет, но завтра будет после нас.
- А как же...
- Да забудь ты, - успокаивает меня железнодорожник, догадываясь о несказанном. - Вот лучше ответь мне - какой вопрос чаще других задают себе одинокие люди?
- Не знаю, это сложно, - даже не пытаясь поразмыслить произношу я, добавляя что-то вроде цитаты. - Проще предугадать движение целой толпы, чем путь одиночки.
- Хм, интересно, тоже самое касается и хода мыслей, - с хрипотцой ворчит мусульманин. - И всё-таки подумай для тебя это очень просто.
- Значит записываешь меня в ряды одиноких, вот спасибо некогда бы не подумал.
На площади перед вокзалом сонные водители такси дышат через цилиндр из ацетатного волокна и громко кашляют. А ведь железнодорожник снова прав, в поисках вымышленного идеала я утратил способность миропонимать, остался один, превратился в беглеца. Поэтому спрашиваю себя снова и снова, а не сумасшедший ли я? Вот он - самый часто задаваемый вопрос, точащая камень струя из сомнений и казалось бы противоречивых фактов, хотя существование последних невозможно. Всё просто, ты одинок, а значит не такой как все, похожий на ту единственную мышку, оставшуюся плавать из сотни себе подобных на поверхности молока, взбивая сливки. Когда-нибудь грызун выберется из огромного экспериментального кувшина, но к тому времени в лаборатории подготовят необходимые препараты, примерно такие же всегда находят место в моей сумке - горькие на вкус бесполезные грёзы, - бутылки с ядовитым пойлом.
Становится холодно. Я опустошаю бокал, пространство вблизи наполняется звонкими голосами, детский смех отражается от мраморной плитки и скользит вдоль стен. Тем временем Рахмад как обычно всезнающе улыбаясь смотрит на бегущую строку, будто каждый день сам составляет для неё текст. Он хочет рассказать еще одну из своих неправдоподобных историй и ждёт, когда я спрошу, почему все-таки не объявят поезд.
Когда-то Танский вокзал представлял собой низкое кирпичное красно-белое строение. В прошлом веке не было ни приличных средств диспетчеризации, ни переговорных устройств с составителями и дежурным по станции. Облачные технологии, системы управления базами, даже терминалы с пучком разноцветных маркированных проводков и в правду витали где-то в голубом небе. Преобладал ручной труд, оснащенный модернизированным механизмами военного времени - тихое эхо громких взрывов, не более того. Именно с тех времен Рахмад черпал свои удивительные рассказы. Помню, как я два вечера подряд слушал про угрюмого стрелочника ростом с барную стойку, который жонглировал тремя громоздкими молотами, а на ночь Вместо успокаивающей колыбельной получал от Рахмад дежурную байку про красное платье, летающее в самые жаркие дни лета над вокзалом. Даже судорожно-молчаливая София, отпускающая билеты не без волнения поддакивала мусульманину. Сегодня, в день отъезда меня по-видимому ожидал заурядный трёп про поезд под номером ноль тридцать один.
- Похоже на заговор, чем так не угодил ноль тридцать первый? – пытаясь показаться как можно более удивленным, спрашиваю я.
- Раньше не объявляли только прибытие, сейчас и то и другое, - выдержав длинную паузу деловито отвечает железнодорожник.
- За такие инициативы, обычно с кого-то спрашивают, - стараюсь я как можно деликатнее предупредить Рахмада.
- Тогда малыш, я отвечу за это…
В интонации мужественного великана чувствуется волнение и старая скорбь, он словно пытается оправдать себя в чём-то, уединившись в темноте собственной вселенной, но тут, же вылезает на яркий свет. Быть может когда-то для железнодорожника вспыхивали невидимые человеческому глазу огни, быть может они сразу гасли, всё же оставляя ожоги в его короткой памяти. Слишком загадочно, а поэтому примитивно для начала, но мои вымытые алкоголем мозги требуют квантованных порций вожделенной неясности.
- Особо вариантов не было, - продолжает Рахмад. - Восточный-Скорый принялся гоняться за поездами, сначала мы не заметили, что это один и тот же, но после того как заглянули в расписание, сразу всё поняли. Знаешь, есть дворняги, которые кидаются под колеса грязных мусоровозов, а этот останавливал составы. Первое время предупреждали машинистов и поезд начал приходить с задержкой. Потом сработала наша уловка с объявлениями, но тоже ненадолго, а про то, чтобы усыпить никто даже и думать не хотел.
- Постой, постой, – перебиваю я, - так это, что получается, из-за собаки какой-то?
- Это Восточный-Скорый, это не из-за собаки какой-то! - сглатывая, шипит железнодорожник. - Тут разговоров было на месяц вперёд, весь вокзал шептался как после твоих выходок.
- Да ну тебя, выходок говоришь, - оправдываюсь я за свершённые геройства. - Немного перегнул палку, сейчас же всё утихомирилось?
Я испытующе смотрю на Рахмада, он вытирает старческие губы, превращаясь из добродушного сказочника в человека, для которого нет загадок. Легкими еле заметными частицами атмосферный столб давит на яркую обёртку около моего ботинка, не хватает нескольких лучей света, чтобы придать это огласке. На сегодня история для меня закончена, но невыносимые звуки от соприкосновения пуговиц и спинки из легкого сплава вытягивают из рассказчика еще несколько слов.
- Ну да, ты приехал на следующий день и не видел его, - произносится в воздух, как-то обреченно и без особого значения. - Он был слишком спесивым, очень странным для собаки - белые большие клыки, глаза словно два пятака, а над левым вообще металлические пластины. Сначала я даже побаивался Восточного-Скорого, а потом прикормил несколько раз и оказалось, что он вполне ручной, Софии тоже понравился.
- Так, он на поезд что ли кидался, ваш Восточный-Скорый? - пытаюсь я поддержать уже ставшую для меня утомительной беседу.
- Говорю же тебе, причём только на ноль тридцать первый, а пропал прямо перед твоим приездом. В городе объявили штормовое предупреждение, сильный ветер поднялся, крыши срывало с домов, - взволнованно вспоминает железнодорожник.
- Стихия, ничего не поделаешь, - успокаиваю я Рахмада, пытаясь сменить тему разговора, - А земные толчки, они у вас как с добрым утром?
- Нет, в тот день до самой темноты было очень спокойно, а ближе к полуночи, сразу после отправки ветром выбило все окна в привокзальной столовой, - протягивает железнодорожник, словно гипнотизируя.
- Рахмад, а ты сохранил номер телефона? - обрываю я рассказ железнодорожника. – Ну помнишь, я диктовал тебе на всякий случай, а вдруг…
- Да, сохранил, - нехотя, раздосадовано, но с чувством долга отвечает он. – Не сомневайся.
- Вот возьми еще, чуть не забыл - машинально протягиваю я фотокарточку.
- Сказал же, не сомневайся, моя память забита только на двадцать лет, - смеётся Рахмад. – Тем более, что призраков ко мне притягивает, если увижу сразу получишь сообщение, даю слово.
- Это верно, призраков притягивает - невнятно повторяю я, вспоминая высшую математику и теорию вероятностей.
Гул растёт, как маленький ребёнок, которому не хватает чужого внимания, он сначала прячется, а потом осторожно выбегает на улицу. Цепная реакция захватывает отдалённые уголки и везде где только возможно расположиться, не загораживая проход, создаётся давка. Трудно понять начало это или конец. В такие моменты грани стираются, в такие моменты в руках пассажиров начинает мелькать бумага с водными знаками, в такие моменты заканчиваются короткие эпизоды длинных жизней.
- Смотри, вон та парочка точно не вернётся, - будто разговаривает сам с собой Рахмад. – Год, может два и отсюда уедет добрая половина, а я останутся дремать в сквере близ бульвара.
- София, слышишь, - громко обращаюсь я к круглому окошку с горизонтальными прорезями рядом со стойкой для брошюр. - Он собирается дремать в скверах.
- Здесь у него тоже неплохо, получается, - с помехами доносится в ответ из динамика.
- Она сегодня не в духе, - как можно тише старается железнодорожник, играя левой бровью, - эти магнитные бури вечно не дают поспать, утром еще веки не аккуратно подвела, торопилась видимо.
- Я всё слышала, - немного растерянно кричит София, хлопая пустой монетницей.
Прямо над нами пролетает обычная синица с жёлтой грудкой, осень привела её к людям в эту душную вокзальную тесноту. Птица находит уютное место на перегоревшей осветительной лампе, подвешенной на крюке. Она делает с десяток резких движений блестяще-чёрной головы и успокаивается, но неожиданный треск акрилового стекла гонит её на другую сторону помещения. Сверху на глазурированную керамическую плитку падает стеклянная пепельница и разбивается вдребезги. Осколки проникают в межплиточные швы, под чемоданы, практично оснащенные колесиками, даже в самые узкие щели под тяжелыми колоннами, а один из окурков медленно катится к моим ногам. Я поднимаю его, затягиваюсь, обжигая пальцы и убедившись, что затушил, делаю точный бросок в круглую урну, попутно щёлкнув словно обозначая удар как беззубый седоватый тренер во время боя легковесов.
- Ну, наконец-то, - громогласно произносит Рахмад. – Только не торопись малыш, дай размяться, а то я уже скучать начал.
- Ладно, не буду, - говорю я, плотно прижимая друг к другу водоотталкивающие вставки на ручках сумки, - Как ты думаешь сколько их там?
- Трое, может четверо, неуверен, – прищуривается великан. – В любом случае будет весело, выпей еще из своей бутылки.
- Хорошо, сегодня оставь мне только одного, желательно невысокого жилистого, они стараются выстоять до конца, - вдумчиво произношу я, рассчитав силы. - Если честно, Рахмад, я набрался.
- Хм, что-то не похоже на тебя, ну ладно как скажешь...
Раздаётся отчаянный крик молодой девушки, вслед за пепельницей летят очки с прозрачными линзами и затёртая солонка, которую накрывают нарезанные квадраты розовых салфеток. Упавшие предметы кажутся живыми, они будто с презрением отталкивают от себя окружающих, а те в свою очередь образуют полукруг, запрокинув головы. Рахмад выжидает, он как обычно с интересом и скрытой в глазах грустью рассматривает сборище зевак, похожих на пластилиновую массу тёмных тонов вылепленную на скорую руку за считанные секунды.
- Хлеба и зрелищ, - рассматривая толпу, как-то машинально произношу я.
- Думаю все-таки больше зрелищ, - привстав, с сарказмом в голосе говорит железнодорожник. - Пошли, малыш, кроме нас никто не поможет.
- Слушай, а не получится как в прошлый раз? - интересуюсь я между делом. - Как на счёт парней со знаками власти?
- Оставь вещи у Софии, - словно командует Рахмад. – Всё нормально, нам не будут мешать.
Я спокойно встаю и делаю несколько шагов, пересекая границу безопасной зоны, из-под каблуков доносится хруст мелких осколков. Хотя крики в кафе не прекращаются, напряжение среди столпившихся зрителей падает, они молча с упрямой беспомощностью расступаются передо мной, разглядывая великана в оранжевом жилете, который готовится преодолеть ступени с волнистыми прослойками серой породы. София тяжело вздыхая, по-женски-трагично принимает мою сумку и одобрительно провожает перекрашенными второпях глазками, одновременно спешно пытаясь доложить о случившемся дежурному.
Среди сливающихся силуэтов я замечаю маленький комбинезон насыщенно-голубого цвета, из капюшона в прохожих целятся детские заплаканные глаза. На чёлку вьющихся светлых волос спускается непромокаемые козырёк, куртка бережно застёгнута на длинный ряд пуговиц размером с монеты среднего достоинства, сверху туго повязан полосатый толстый шарф. Малыш совсем недавно попал в зал ожидания, его смешные шнурованные ботиночки оставляют четкие плутающие следы, а ровный чистый лобик даже не успел вспотеть. Глубина момента останавливает привычное течение времени, перечёркивает постижимое и непостижимое, обрывает вереницу возможных деяний и злодеяний. Я замечаю как мальчик начинает метаться меж фигур одетых в чёрный текстиль, он кого-то ищет, устало отталкивая незнакомцев. Маленькими ручонками ребёнок от безъисходности хватается за штанину покрытого испаринами лысоватого толстяка, натыкаясь на клетчатый чемодан, а дальше наугад дергает за просаленный рюкзак болотного цвета. В моё тело прямиком из детских воспоминаний прокрадываются страх и ненависть, они тут же корчатся в сжатых кулаках и пропадают без следа. Мальчик совсем растерян. Кажется, что переодетые и перекрашенные десятки тысяч раз чучела шуршащие вокруг склоняются над одним неокрепшим стеблем в бескрайнем высохшем поле. В ответ как утренняя роса льются чистые прозрачные слёзы, они будто мои, они будто родные как всегда чересчур соленные, просто текут по детской щеке в шаге от меня. Ненависть вновь начинает насиловать сердцебиение, кровь кипит, взывая наказывать даже невиновных в детском плаче. Одним движением я опережаю ребёнка и присев рядом, сознательно создаю преграду на его пути. Он еще не знает кто перед ним, но уже ощущает некую поддержку и застывает взглядом где-то далеко-далеко. По моей спине катится приятный холод, там куда смотрит мальчик в плотных кучевых облаках пропадают длинные дирижабли, пилотируемые добродушными усачами. По солнечным лучам мимо башен с округлыми очертаниями несутся жеребцы с голубой гривой. А вместо слёз, боязней и кошмаров с подкупающими бликами летят навстречу сразу две широкие радуги. Утопия только для одного и в тоже время для всех кто может себе её позволить, сладкая, но хрупкая и беззащитная перед воем приближающегося поезда. О прибытии не сообщают, но несмотря на это всё вокруг внезапно становится большим, одновременно теряя свою значимость, и я слышу собственную размеренную речь.
- Не бойся, мы обязательно найдём.