Раковые шейки

Жукова Екатерина Викторовна
        Таня - тихая застенчивая девочка, бежала под промозглым дождём в столовую и, не обращая внимания на прилипающее к плечам пальтишко, радовалась, что послушалась Надежду Васильевну и начистила ботинки до блеска. Старые ботинки почти не промокли и в свете машинных фар казались  лакированными. 

        Сегодня интернат водили в кино, и местные впервые  не обзывали  их инкубаторскими.  А на Танином четвёртом классе дежурила Надежда Васильевна. Девчонки её не любили за строгий и требовательный нрав,  но Таня знала:  они не правы. Утром в игровой комнате Таня мучилась, пытаясь  отгладить форму, а Надежда Васильевна подошла и научила прошить складки крупными белыми стежками. Форма отгладилась легко и быстро.  Завтра все девчонки позавидуют Тане: у всех одинаковые формы, а Танина –  мелкими складочками отличается.

        А ещё Таня мечтала, чтобы воспитательница взяла  её  в дочки. Подружка Лариска говорила, что у Надежды Васильевны с мужем нет детей. Ну, пусть, не совсем в дочки, Таня согласна жить и в интернате, только пусть все считают Таню дочкой Надежды Васильевны, как настоящих дочек-двойняшек доброй поварихи тёти Зои. Двойняшкам все девчонки завидовали. Ещё бы: ели они не в шумной столовой, а у матери на кухне; когда мать не работала - жили дома. Кастелянша выдавала двойняшкам почти всегда всё новое, а  не то что Тане, сунула пальто, а на несмелые возражения, что пальто порвано и коротко, стала орать:
        - Пусть вас ваши родители одевали бы, а то нарожали и государству подкинули. Государство их кормит, одевает, а они ещё и недовольны! Свиньи неблагодарные, ничего беречь не умеют. Все пОльта порвали.

        У Тани, единственной в классе, не было родителей, и бабушка умерла полтора года назад. Вот девочка и пыталась привыкнуть к интернату, но крикливая кастелянша говорила так, будто она и есть это Всемогущее Кормящее Государство, что Таня, молча забрала пальто и побыстрее ушла.

        Но сейчас Таня старалась забыть о кастелянше, а мечтала о том, что если будет считаться, что Надежда Васильевна возьмёт Таню к себе, то никто и никогда не посмеет на неё орать. Может у Тани будут даже такие, как у двойняшек резиновые сапоги, в которых ходят по лужам, а ноги остаются сухими. В интернате сапог не давали. Не положено.

        Таня забежала в столовую, быстро разделась, зашла в зал. Остывшая порция была цела, Лариска постаралась - сберегла. На кухне дежурила тётя Зоя, и каша была с молоком, а чай – сладкий. И, как частенько в тёти Зоины смены, были добавки. Таня с удовольствием поела. Надежда Васильевна раздавала  классу конфеты.

        В воскресенье на ужин вместо ложечки яблочного повидла давали по три - четыре карамельки. Конфеты были Танины любимые «Раковые шейки», слишком дорогие для интернатских и их давали очень редко. Всем дали по четыре штуки, а в кастрюле осталось ещё немного.

        Мальчишки и девчонки, толкаясь и обступив воспитателя, настойчиво кричали: «Мне! Дайте мне!». Надежда Васильевна через головы, через молящие протянутые руки дала конфету стоящей в сторонке Тане и  погладила по головке. От скупой нечастой ласки счастливей Тани не было уже человека на  всём Белом Свете, а после отбоя в наступившей, наконец, тишине Таня начнёт медленно сосать «Раковые шейки» растягивая радость и удовольствие. Пять штук - целое богатство.

        В платье карманов не было и, бережно неся конфеты в руках, Таня пошла в раздевалку, но в толпе кто-то из мальчишек нагло выхватил все пять конфет. Таня даже не поняла кто. Девчонки сочувствуя стали утешать Таню, а она дрожащими руками пыталась влезть в вывернутый в спешке рукав насквозь промокшего пальто. Тане не жалко было конфет, она жутко боялась только одного: заплакать от обиды и растерянности.
 
        В раздевалку зашёл Колька из восьмого класса собирать оброк, полагающийся ему на правах сильнейшего.  Таня знала,  что Кольку собираются отправлять в колонию за обворованный  киоск.  У Кольки грехов хватало. Кольку боялись и домашние, и интернатские. Учителя с воспитателями старались с Колькой не связываться.
        - Чо, Трясучка ноет? - спросил Колька. Трясучкой звали Таню за то, что она одна умела плакать так, что ничего не было слышно, только слезы катились по щекам и худенькое тельце била непрекращающаяся мелкая дрожь.
 
        Таня не слышала объяснений Лариски, лишь Колькин голос звенел в ушах: «Ну, вы - козлы, а ну гоните сюда конфеты!» Все, кто не успел потихоньку «смыться», подобострастно протягивали Кольке по конфете. Колька собрал конфеты, вынул из карманов свои и все протянул Тане.
   
        Конфет было много. Они не умещались в Таниных ладошках, а Колька, никого не боящийся Колька, подбирал с пола упавшие конфеты, складывал Тане в ладошки, на подоконник и заставлял есть. Есть сейчас, только самой и при нём, а то опять отберут или девчонки выпросят.

        Пришла, опухшая от очередного запоя, уборщица,  стала кричать, чтобы все выходили из раздевалки, пора мыть полы.  Девчонки, молча завидуя, ждали Таню. Колька, заслонив Таню неширокой подростковой спиной, ругался с уборщицей отборным матом, почерпнутым из насыщенной четырнадцатилетней жизни.

        Таня, давясь, торопливо ела любимые «Раковые шейки» и хотела только одного: забиться куда-нибудь, где никого-никого нет и плакать. Плакать в голос, не по-детски. Даже не плакать, а голосить по-старушечьи с причитаниями, как когда-то безутешно рыдала бабушка на могиле Таниной матери.