Когда-то люди принимали свои первые мысли за голос бога. В моё время таких уже было не много. Как будто мир освещался, но вновь всё погрязло в полумраке. Я был проклят осознавать это. Пусть люди всегда были глупы и развратны, но раньше их хотя бы не было так много...
От нарастающего количества голосов мне было плохо. После смерти матери ничто более не успокаивало меня, не отвлекало от боли. Только огонь.
Мама...я был её чудом, посланием бога, в которого она не верила. Под конец она совсем ослепла и больше не хотела жить. Потом она ушла, оставив меня одного в этом мире криков и шепотов. Я долго не мог простить ей.
Мать никогда не говорила мне, что будет. И лишь перед смертью она вдруг посмотрела мне прямо в глаза, которых не могла видеть уже больше ста лет, и сказала:
- Мне нужно идти
- Мама, умоляю Вас, - я был в безумном отчаянии. Как я мог отпустить её? Как она могла покинуть меня?
- Есть другие, - она как будто снова видела меня сквозь мерзкую серую оболочку, покрывавшую её когда-то изумрудные глаза.
- Другие? - я вдруг очнулся, осознав, что могли значить эти слова.
- Я всегда буду рядом, - зашептал в моей голове уходящий в даль голос. "Я всегда буду рядом," - последний раз сжалось ее сердце и она ушла.
Глава2. Non omnis moriar
Осенью 1770-го смерть добралась до Москвы.
Удивительно высокий мальчик лет 15-ти раскладывал в мастерской готовые подковы. Кузнечное мастерство было ему по душе, да и хозяева были простыми, добрыми людьми. Их мысли и сны не вызывали у странного мальчика ни отвращения, ни раздражения.
- Ну что, Афанасий, справился с работой? - мальчик улыбнулся, но ничего не ответил.
- Молодец! Хвалю! - пожилой мужчина и не ожидал ответа, он привык к молчаливости из ниоткуда свалившегося на его голову парнишки и даже ценил это.
- Пошли щи хлебать, - хлопнул он мальчика по плечу, и они вышли из кузнецы.
Горячие щи со свежим хлебом испокон веков улучшали самочувствие и настроение. Афанасий привык к одним и тем же заурядным мыслям всех членов семьи, что давало ему возможность оставаться наедине с самим собой. Наверное, думал он, так чувствуют себя нормальные люди. Эта мысль радовала его: он мог быть как все, пусть не всегда, но этот факт обнадёживал.
"Господи, спаси...", "да не может такого быть...", "...27-ой... за сегодня", "не может быть...", "авось обойдется...", "проклятье..", "чума..."
Афанасий замер, это были не его мысли, эти были далеко. Они приближались. Люди молились, боялись и ... умирали. Их было много.
Первой не стало хозяйки. Потом всех остальных. Когда он остался один, в дом каждую ночь пытались забраться мародеры. Афанасий видел, как пригнанные каторжники крючками вытаскивали из домов тела и сваливали их в одну яму за городом. Без отпеваний, как сдохший скот.
Афанасий снял с пальцев умерших хозяев обручальные кольца и повесил на свою цепочку. Он взял из печи два полена и кинул их под стол. Дом горел всю ночь, но никто не собирался его тушить. Так и просидел он до утра, охваченный пламенем, не в силах покинуть дом, в котором обрел покой и счастье.
Утренняя прохлада разбудила юношу. Всё сгорело. Все сгорели. Он сидел голый и черный возле печи. Пойду так, решил он. По болотам, никто не увидит.
Он шел 5 дней, без еды, без сна и без одежды. Сторонился сёл и дорог. Под утро шестого дня показалась река. Отмывшись от грязи и сажи, изможденный подросток присел на берегу реки. Большой камень в камышах был очень кстати.
Одиночество было недолгим, в его сторону шла кошка. Через некоторое время она появилась на берегу и сразу устремилась к сидящему на камне. Чёрная красавица долго смотрела на странного человека своими янтарными глазами. В знак признания она, наконец, зажмурилась, потёрлась о локоть и пошла дальше. Где-то поблизости была деревня. Так сказала кошка. У нее был дом и хозяин. Крысоловка знала теперь, что крыс она будет убивать не только ради удовольствия.
Приближались люди, но бежать было поздно и некуда. Силы были исчерпаны. Будь, что будет. Сквозь камыши пробиралось розовое платье в бантах и рюшах. Хорошо одетая белокурая девочка лет 10-ти выбежала на берег реки и застыла в изумлении, уставившись на согнутого дрожащего мальчика. Следом появилась пышная дама с красным лицом. Запыхавшись от погони, она схватила девочку за руку и, пытаясь набрать воздуха и что-то сказать, застыла на месте. Две окаменевшие фигуры наконец обнаружил лакей, замыкавший процессию.
- Боже, какой ужас, - с явным заграничным акцентом пропищала пышная дама и закрыла рукой пол-лица дочери.
- Василий, ну что вы стоите как истукан?
- А? - Василий никогда не отличался сообразительностью, но был исполнителен.
- Дайте что-нибудь этому несчастному мальчику! - она закатила глаза, - из одежды, Василий, дайте мальчику что-нибудь надеть!
Приказ был мгновенно исполнен, и Афанасий с благодарностью укутался в теплый дорожный плащ.
- Где твоя одежда, дорогой? - они остались вдвоем на берегу.
- Сгорела, - он смотрел ей в глаза, прямо в душу. И вдруг увидел, что мать не обманула его, её слова не были предсмертным бредом. Необъяснимое чувство переполняло его.
- А где твой дом? - спросила она и уже знала, что это судьба.
- Сгорел, - отрешенно ответил он, продолжая выискивать что-то в её голове.
Она вздохнула и посмотрела в утреннее зимнее небо.
- Я дам тебе денег, - решительно сказала дама и зашуршала в сумочке.
- Я не возьму, - спокойно ответил он. Дама пристально посмотрела на худого, изможденного юношу.
- Хорошо, - она подумала, - знаешь ли ты грамоту? - он молча кивнул.
- Тогда я предлагаю тебе работу. От работы-то ты не откажешься? - не услышав отказа, она продолжала,- я владею аптекой, и мне нужен посыльный. Ты согласен?
- Да, госпожа.
- Ну вот и отлично! Меня зовут Елена Николаевна... Но можешь называть меня Хелен, - она повернулась и направилась к повозке, ожидавшей где-то за камышами. "О боги, - подумала Хелен, - сколько раз я зарекалась не опекать смертных детей!"
Афанасий прищурил глаза и криво ухмыльнулся, а вслух произнес:
- А кто сказал, что я смертный?..