Когда я, уволившись из армии, приехал в Алушту, то все мое движимое и недвижимое имущество едва покрывало дно пятитонного контейнера, заботливо предоставленного Министерством обороны для переезда.
Среди коробок с крупой, консервами и запчастями для отцовской «Волги», лежали тюки с формой. Красивая «парадка» цвета морской волны с капитанскими погонами, выцветшая «афганка», бушлат с подстежкой, две пары высоких крепких ботинок-берцев… Все такое родное и все такое не нужное в моей новой гражданской жизни.
Девятого мая 1990 года по набережной Алушты, как всегда в этот день, шествовали ветераны. Был в этой немноголюдной, но от этого еще более трогательной, колонне и Ким Хамитович. У каждого солдата своя история войны. Для Кима Хамитовича это был Сталинград.
- Я ж в сорок первом только техникум закончил в Чимкенте. Лето, жара. Зоотехником устроился. А тут война. Мобилизовали. У нас полк кавалерийский формировали, так я отбором лошадей занимался. Пацан совсем. А потом в военное училище направили. Вот только закончить не удалось.
Ким Хамитович переводит дыхание. Жена успокаивающе гладит его по руке.
- В сорок втором, осенью, под Сталинградом бои шли тяжелые. Ситуация очень сложная сложилась. Вот наш курс туда и бросили. На прорыв.
- Их же в одних гимнастерках туда отправили. Ночами уже холодно было…, - качает головой жена, - До самой зимы даже шинелей не выдали. Вот и застудился там. Так всю жизнь и мучается.
- Да уж. А в Сталинграде просто мясорубка была. Столько народу полегло – страх. Пополнение непрерывно прибывало. И солдаты, и курсанты, и моряки… Назначили меня командиром отделения. Два ранения получил. С легким-то на месте – в медсанбате лечился, а вот с тяжелым – в тыл отправили. В Прокопьевск.
Потом снова был Сталинград. Помню свою первую медаль - «За боевые заслуги». Это мне за спасение знамени полка дали.
- Так ему сам Ворошилов, лично вручал. Потом за такое Звезду Героя давали.
Ким Хамитович морщится:
- Ну ладно тебе. Зима, вот помню, лютая стояла. Нам позицию определили и все. Начальство пошло дальше указания давать. Есть хочется. В «сидрах» по паре сухарей, да и то не у всех. Головой крутим – вокруг снег и степь. Сзади берег. Впереди не знамо что. Как окапывались – отдельная история. Земля как камень. Снег метет. В полный рост не встанешь - пули «вжикают» да минометы бьют. Видать, наугад, а все ж страшно. Старшину осадили, горяченького бы! Ушел старшина в ту сторону, откуда мы пришли. А поземка и наши следы замела и его…
До ночи ждали. Оставили по одному сухарю на брата.
Старшина только вечером следующего дня пришел. Глаза как у собаки побитой. Мы-то все кухню полевую выглядывали, а он… Он мешок чуть не волоком припер. Оказалось с горохом.
На глаза Кима Хамитовича набегают слезы. Он морщится. Подбородок предательски дрожит.
- Костер не разведешь. Степь. Сугробы. Пытались траву под снегом искать, а толку. Полог из плащ-палаток сделаем, и то – ночью, чтоб дым меньше было видно, кое-как огонь разведем. Так там не то что чайник вскипятить или кашу какую сварить – руки не успеваешь отогреть – все сгорает.
Вот так мы этот горох почти неделю и ели. Он же как камень. Держишь его во рту, катаешь туда-сюда, ждешь когда ж он мягким станет. А живот бурчит – чувствует, что какая-то еда рядом. Грызть начинаешь. А попробуй камень разгрызть! Кто-то зубы поломал – мыкался. Десны у всех распухли. Рот болит. Кровью плюемся. У всех слезы на глазах, сил никаких нет на этот горох смотреть, а куда деваться!? Старшина даст жмень. Вот и весь дневной рацион. Хочешь ешь, хочешь – нет. Вот и ели. У меня до сих пор десны болеть начинают, когда горох вижу. Уж почти пятьдесят лет прошло, а вот…
Слеза все-таки срывается из глаза и медленно скользит по щеке ветерана сквозь седую щетину. Ким Хамитович сильно зажмуривается. Жена, успокаивая, гладит его по руке:
- До Берлина дошел. Лейтенантом войну закончил. Командиром взвода разведки. У него ж наград – полная грудь, – как бы оправдываясь, говорит она, - а девятого в этом году холодно было, пришлось куртку одевать. Остальные-то почти все в плащах, а он не успел получить. Их-то уже после выдавать стали. Стесняется он… В куртке-то.
А у меня плащ лежал. Новый. Неодёваный. В Термезе, где я его получал, плащ был ни к чему. Там или рубашка с коротким рукавом, или бушлат поверх «афганки».
На следующий год в День Победы, шествуя в колонне ветеранов, Ким Хамитович был одет в ладно сидящий новенький форменный плащ, чем вызывал оправданную зависть остальных.
В Приморском парке для ветеранов были накрыты столы. Дымилась полевая кухня. Играла музыка. На столах в неловких одноразовых стаканчиках стояли «фронтовые сто грамм». Воины-победители занимали места, рассаживаясь на длинных лавках. Молодые повара расставляли перед ними тарелки с дымящейся, пахнущей тушенкой, ароматной кашей.
Ким Хамитович смотрел на кашу и из его глаз капали на новый форменный плащ непрошенные слезы.
Каша была гороховой…