Рассказ второй
Ленинград-Питер-Санкт-Петербург и… Анкоридж
В молодости, когда мы приезжали в Ленинград, то останавливались не где-нибудь, а в гостинице «Советская». Гостиница «Советская» в тогдашнем Ленинграде – это 19-и-этажное здание!.. Оно было первым, а в 60-е годы уже прошлого века, и единственным высотным зданием Ленинграда. Кстати, тогда молодёжь (и не только молодёжь) называла этот замечательный город Питером. Высота этого здания, нависающего над старыми районами города у Балтийского вокзала, вызывало всеобщую критику. В те годы гостиница «Советская» была самой модной и современной гостиницей с довольно злыми швейцарами (хотелось прилепить им на спину вывеску: «Осторожно! Злая собака!»), которые всех «советских» и в грош не ставили. Они млели, когда к ним обращались на английском или ином языке, хотя знали только «Ок!». В ней останавливались в основном наши артисты и иностранные гости, за что местные жители называли её «АнтиСоветская». Сейчас гостиница называется «АЗИМУТ Отель Санкт-Петербург». А старое название «Советская» было бы, как нельзя, кстати и было бы великим «брендом»!
Мы с женой в начале 80-х годов, томимые жаждой познания, часто выезжали из «глухой провинции» (из Саратова) в Прибалтику, по Золотому кольцу и в Ленинград. У отца в Ленинграде оставались фронтовые друзья, которые и помогали нам бронировать эту гостиницу. В просторных лифтах и в вестибюле этой гостиницы я впервые увидел многих теперь уже известных артистов (Любшина, Адоскина и др.). Однажды нас поселили на 13-м этаже, откуда по утрам, чаще в тумане, нам блестел своим «шлемом» Исаакий. В номере с его огромными стёклами окон было холодно. Город расстилался под нами в холодной туманной зимней красе и в некоторой «достоевской» угрюмости. Из большой прихожей и из спальни можно было пройти в огромную, ярко освещённую, ванную. Номер отдавал, как нам казалось, европейскими запахами – вероятно, это были санитарно-гигиенические порошки для чистки ковровых покрытий. В самой ванной и в умывальнике при заселении лежали бумажные ленточки «Стерильно». Однажды, ошибочно выйдя из лифта на этаж ниже, я ввалился в похожий нашему номер с пьяной вдрызг компанией. Там упивались советской (дешёвой для них!) водкой финские туристы. Если помните фильм «Весёлые ребята», то там оркестр после «музыкального спора» был в таком же истерзанном виде, как эти финские ребята и девушки. На полу орал песни группы ABBA огромный чёрный переносной магнитофон. Кто-то из «страдающих» финнов, приподнявшись, стал «курлыкать» и зазывно махать руками, вероятно, приглашая меня послушать «ABBу». Кстати, «настоящую классику» мы, с замиранием сердца, слушали тогда в зале Ленинградской филармонии в исполнении таких корифеев, как Станислав Нейгауз, Эмиль Гилельс, Белла Давидович, Виктор Ересько и, конечно же, оркестра под управлением Евгения Александровича Мравинского. Там же слушали и других великих дирижёров: Курта Зандерлинга, Геннадия Рождественского, Юрия Темирканова…
Питерская атмосфера в прямом и переносном смысле всегда нас очень волновала – сырость грозила простудами, а высокое искусство музыки, театра и музейная живопись – нервными перегрузками и нытьём истоптанных ног.
Про музейную живопись лишь замечу, что после первого же посещения Эрмитажа, я был покорён одной «рыженькой женщиной». Портрет «Камеристки инфанты Изабеллы» долго (несколько лет) преследовал меня. Первое, что приходило в голову, Рубенс ли это?.. Он не был таким блестящим портретистом, как Рембрандт или, скажем, Веласкес, хотя и писал портреты при испанском, английском, французском, итальянском дворах. Но там были золото, парча и бриллианты, а у «Камеристки» как у импрессионистов – светилась душа в глазах и в уголках чуть печально поджатых губ.
В театрах помогали нам «волноваться» наши друзья. Школьная подруга мой жены и её бывший муж тогда были «театральными» студентами: Слава учился в ЛГИТМИКе (Ленинградском Государственном Институте Театра, Музыки и Кинематографии), Оля – там же, но заочно на театроведческом факультете и параллельно работала в Малом Драматическом Театре на улице Рубинштейна. Тогда мы, не понимая ещё, что соприкасаемся с гениями театра, восторженно искали на афишах имена Сергея Юрского, Алисы Фрейндлих, Евгения Лебедева, Владислава Стрижельчика, Ефима Копеляна, Олега Басилашвили…
В БДТ (Большой драматический театр Товстоногова) попасть было неимоверно трудно и наши друзья, кроме идущих в городе спектаклей «таскали» нас на, так называемые, «просмотровые». Эти спектакли «прогонялись» перед комиссиями, принимающими решение – пропустить их по идеологической направленности на большую сцену или запретить. Однажды в каком-то Доме культуры в темноте уже начавшегося просмотра мы попали на спектакль «Цена» с Сергеем Юрьевичем Юрским. И когда в конце спектакля дородная председательствующая «ренуаровская» дама в шляпке, широко жестикулируя и кривя пухлые губки, сказала «Не пойдёт!..», помню, как Юрский беспомощно с трагической улыбкой развёл руками, а рядом с нами кто-то выдохнул «Вот дура-то!..». На что последовала мгновенная злая реакция: «Почему в зале посторонние?! Все быстро вышли вон! Ну!!!».
Ольга и Слава жили в Нейшлотском переулке (недалеко от Лесного проспекта). Мы как-то ночевали у них в коммуналке. Долго сидели, куря и разговаривая, со Славой на кухне. Он всё пытался понять, кто мы такие – «технари» (мы с женой закончили физфак Саратовского университета). Чем мы занимаемся на работе, «какая-такая инженерная» у нас профессия в отличие от их – актёрской.
Ольга рассказывала о своей работе в театре. Правда, для нас только сейчас, а не тогда, выясняется, что «актёрская профессия» одна из самых возвышенных, тяжёлых и… безжалостно-жестоких на свете. Только сейчас она в своих «письмах издалека» рассказывает: «Театр, скажу я вам, жестокая организация. В нём все не любят и даже ненавидят друг друга, а если и любят – тоже истово. Нет покоя!.. Борьба за ставки, роли и т.д. многих доводит до смерти…». И вспоминает (в более или менее мягких выражениях) о своих жестоких и любимых сподвижниках-учителях и товарищах по театру и учёбе. Сейчас в письмах она пишет о том, например, что Миша Светин пришёл в Театр на Рубинштейна примерно годом или двумя раньше её. А в "Странной особе", где она играла учительницу в вечерней школе, пытающуюся увлечь своим предметом учеников, именно одним из них был он – Светин. Позже Светин ушёл в Театр Комедии… В этих письмах есть и то, что нигде и никогда не возможно прочесть или узнать: например, что его (Мишу Светина) – так же как и её! – «гнобил» их тогда новый «главный» Ефим Падве, который лет 10 спустя трагически погиб. А Миша страшно переживал все эти «взаимоотношения» и у него стала развиваться серьёзная болезнь сердца (позднее он оперировался). Недавно он справил 80-летие… У него очень терпеливая и заботливая жена Бронислава, и чудная дочь Света, которая живет в Америке, и чудные внуки, и что все они общаются почти ежедневно по Скайпу. В этих же письмах Ольга вспомнила мимоходом и про съёмки в «Гиперболоиде» («Гиперболоид инженера Гарина» по А. Толстому), как о малюсенькой роли (секретарши Гарина) в 2-3 фразы: «Я тогда немного пообщалась с Олегом Борисовым. Он произвёл на меня впечатление несколько отрешённого и умного человека. Видимо, испытывал погружение в роль».
Зря Ольга отказывается написать «театральные» мемуары о её ленинградских годах жизни!.. Конечно, это больно… но как это было бы интересно потомкам – детям и внукам!.. Я читал её рассказы, например, о Саратове – написано чудесно, можно сказать, талантливо!.. Жаль, что сегодняшняя её жизнь в Америке, пока не заставила её «излить» воспоминания на бумагу. В письмах чувствуется крик души – пока это отражается только в её стихах… Артисты, как и чекисты, наверное, никогда бывшими не бывают. Это не только профессия, но и состояние души! Наверное, поэтому, когда в 1992 году из семьи ушёл её муж, она замкнулась. Даже семья Светиных не захотела (а может, не сумела) с ней общаться. И она, без моральной поддержки, «побарахтавшись» как могла, при первой же возможности уехала на Аляску в Америку, чтобы убежать от того ужаса, который её убивал и от которого она не могла избавиться иным путём. Как она пишет, ей в тот момент очень не хватало умного руководителя в жизни, который появился в годы её учёбы в институте. Такого, как её педагог – Владимир Александрович Сахновский-Панкеев. Но в конце второго курса он неожиданно заболел (рак!) и скончался. По её словам, это была потеря единственного человека, который мог бы вырастить из неё театроведа (её прямая специальность). Он ценил её и как актрису, и как пишущего человека. Знала и уважала она и известного нам Сережу Бехтерева, который ушёл из жизни совсем недавно (в 2008 году), а по отношению к самой жизни был великим заслуженным артистом и «пофигистом»… Она пишет: «Серёжу Бехтерева я тоже знала. Мы иногда разговаривали. Точно не помню, но мне кажется, что он играл в "Особе" уже не со мной, а с другой исполнительницей (Верой Быковой), которую ввели, когда я ушла рожать. Серёжа, как говорят, сильно пил, да и в театре не было здоровой атмосферы. Додина его же ученики обвиняли во всех грехах. Я не знаю так это или нет, но когда я работала с Додиным, это был милейший и интеллигентный человек. А позже у него во Франции выбросилась из окна гостиницы жена Таня. Переломалась вся, но осталась жива и потом прекрасно играла в спектакле "Жизнь и судьба" по роману Гросмана… Сам Додин перенёс инфаркт. И ещё другой яркий актёр (имя опущено) выбросился из окна в Сочи на съёмках. Обвиняли в кулуарах тоже Додина. Многие актрисы моего и чуть младше возраста ушли в никуда (на пенсию, петь в церковь и т.д. из-за того, что ничего не играли долгие годы в театре). Очень жестокая штука театр!.. И места всем, кто хочет в нём быть, не хватает. Так что, когда человек достиг в нём вершин, можно сказать, что у него оказались зубы покрепче, чем у других».
Уже живя в Анкоридже, Ольга испытала все «прелести» суровой жизни человека, желающего оставаться независимым даже от «нового» мужа. Она устроилась, работать в аэропорт. Перечитывая эти строчки, почему-то сразу вспоминаются судьбы российских белоэмигрантов, разбросанных по всему миру в начале 20 века, «Бег» Булгакова…
Анкоридж (Anchorage) – самый северный административный центр США, расположенный в юго-восточной части штата Аляска. Его население чуть меньше даже населения нашего города Энгельса (Саратовской области, Ольга родом из Саратова). Интересно, что на бывшей российской территории, проданной в 1867 году Соединенным штатам, в тяжелейших климатических условиях находят себе место для жизни наши друзья детства – и просто «советские» люди (простите за злую шутку!).
Как интересны её письма, в которых она пишет то о поездках в Мексику, то в Европу. Пишет об увлечениях мужа «самодельным» самолётом, о ремонте их дома и о встречах «в верхах»… Где-то в 2008 году прислала фотографии с какой-то встречи, где довольно просто – без особого позёрства и напряжения – они снялись с четой Пейлин. Сара Пейлин в то время была губернатором Аляски и кандидатом в вице-президенты США.
И всё кажется, вроде, «красиво и счастливо», но, сколько горечи в её письмах, может быть, о не состоявшейся карьере, может быть, о друзьях и далёкой Родине… Эта горечь просто пронизывает её стихи, не смотря на интересную, правда, тяжёлую жизнь…
Все мы, живущие на Земле, знакомы друг с другом… (Это «рефрен» всех рассказов)