Довелось недавно проезжать мимо посёлка, где когда-то я работал участковым. Места там красивые. Тайга кругом. Сейчас только станция весёленьким колером голубеет, а серые обветшалые домишки разбежались, присели вдоль линии, как хохлатки на насесте. Живут почти одни старухи, а раньше был посёлок железнодорожников. Счастливое время было – молодость, надежды. Казалось, вся жизнь впереди. Правда, посёлок уже тогда начинал разваливаться. Но мне по молодой глупости и невдомёк было, отчего это происходит. Думал, может, и счастье найду, осяду здесь, корнями врасту.
Остановился у магазина, купил сигарет. Закуриваю на крыльце. Смотрю, старуха сидит, колбой торгует.
- Почём колба, бабушка? – спрашиваю.
А она бесцветно посмотрела на меня линялыми глазами, и говорит скрипучим голосом:
- Да и сам-то не мальчик уже, Анатолий Степаныч! Угости сигареткой-то!
- Не мальчик, конечно, - протягиваю пачку, а сам присматриваюсь, кто это меня по имени-отчеству помнит.
Блёклые глаза на испитом лице. Волосы спрятаны под бесформенной вязаной шапкой. Замызганный спортивный костюм, литые из грубой резины сапоги.
- Не узнаёшь, окаянный? А вот я тебя до самой смерти не забуду, - она затянулась и хрипло закашлялась. Морщинистые щёки задрожали, а тусклый взгляд будто пригвоздил, неподвижно на мне застыл.
- Ольга Петровна, - узнал я, наконец…
Тогда, лет пятнадцать назад, едва я приступил к работе, ещё с населением не успел ознакомиться, подъехал ко мне инспектор энергоснабжения. Протянул список:
- Вот, неплательщики. Вы разберитесь с ними, убедите оплатить долги. Через неделю приедем с монтёром и начнём отключать особо злостных задолжников. С вашей помощью, - с нажимом на последнюю фразу сказал инспектор.
Глянул я – а там полпосёлка, в списке этом! Ладно, думаю, заодно и с людьми познакомлюсь. Взял список и пошёл по дворам.
Захожу в нарядный чистенький домик. Хозяйка – одинокая, молодая женщина. Ткаченко Зинаида Андреевна. По характеристике соседей – сволочная бабёнка, вздорная. «Всем замечания делает. От неё даже мужик сбежал», - пришли на ум отрывочные сведения, почерпнутые мной на поселковой улице.
- Нешто это дело участкового – деньги выколачивать? – рассмеялась она мне в лицо, уперев руки в крутые бока.
- А что должен делать участковый, по-вашему? – завёлся я.
- Похлопотать, например, чтоб зарплату вовремя выдавали. Посодействовать, чтоб дорогу в райцентр починили. Ухабы да колдобины!
- Ну, это пусть в райцентре и думают! На это у меня полномочий нет, - сник я.
- Писала я и в райцентр, и в область, толку от всех – как от козла молока, - махнула рукой Зинаида Андреевна. - Ну, а козу найти – хватит ваших полномочий?
- Какую козу?
- Да коза у меня пропала, неделю ищу, все буераки облазила. Нет козы! Не иначе, зарезали. Народ тут знаете, какой! Алкаши одни! Работать никто не хочет, норовит стянуть всё, что плохо лежит!
- Вы кого-то конкретно подозреваете, гражданка Ткаченко? – строго спросил я.
- Ну, конкретно – не конкретно… - замялась Зинаида.
Потом, после некоторой внутренней борьбы, наконец, решилась:
- Вот Людка – почтальонка. Давеча газеты принесла. Я ей: давай, мол, проходи, посидим, чаю выпьем. Она любительница чаи гонять нахаляву! А тут: некогда, говорит, заделье у меня, тушенку варить надо. Жара - мясо пропасть может. Я у ней спрашиваю, откуда мясо-то? А она, зараза, ничего не сказала. Хвостом вильнула, старая ведьма, и покатилась по улице, будто испугалась, что лишнего сболтнула.
- Ну, это ещё не повод… Вы вот что, оплачивайте вашу задолженность и потом приходите в контору. Напишете заявление - найдём вашу козу, - сказал я и попрощался.
Эх, если б я знал, во что обернётся моё легкомысленное обещание!
Людмила Константиновна Дядькина в списках задолжников не значилась. Но решил заглянуть и к ней. Почтальонка, как никак, – всех людей в посёлке знает, может, подскажет, почему народ не платит за энергию.
Полноватой низенькой Дядькиной на вид было от сорока до пятидесяти.
- Ой, Анатолий Степаныч! Я как раз на стол собираю! Садитесь с нами обедать, - зачастила она, едва я вошёл.
- Да я к вам по делу, - стал отнекиваться я.
- Садитесь, садитесь, все дела потом, - колобком каталась хозяйка по маленькой опрятной кухне, наставляя на стол тарелки и тарелочки.
- Сейчас Серёжа придёт, - доверительно сказала она, и вдруг засветилась изнутри застенчивой нежностью, лицо удивительно помолодело, и даже круглая фигура стала будто стройнее и выше.
« Вовсе не старая ещё… ведьма, - вспомнил я характеристику, которой наделила Дядькину Ткаченко, - Сейчас ей и сорока не дашь!»
- Я тут щей зелёных наварила, да рёбрышек в казане натомила, Серёжа любит. Не бараньи, конечно, но молодая козлятинка тоже хороша, если знать, с какими приправами её замариновать. Вот зиру, например, нужно брать обязательно мелкую, чёрную, потому, что у жёлтой, иранской, совсем другой вкус…
- А где вы козлятину взяли? - перебил я, стараясь придать голосу безразличный оттенок. - Коз держите?
- Да нет, у меня корова. А мясо Серёжа принёс.
- Откуда принёс? – наступал я.
- А почему вы спрашиваете? – резко повернулась ко мне Дядькина.
- У вашей односельчанки пропала коза. Не знаю, правда, молодая или старая. Но не от той ли козы рёбрышки, а, Людмила Константиновна? – припёр её к стенке вопросом в лоб.
Дядькина сперва побледнела, потом покраснела и вдруг молодо, заразительно засмеялась, запрокинув вверх голову.
Против своей воли я тоже начал улыбаться.
- Это Зинка-активистка вас ко мне направила? Вот стерва-баба! Да это ж она от злости, что её Серёжа от неё, такой молодой и красивой – ко мне ушёл! Не понимает, дура, что такому мужчине ласка нужна. Всё жалобы строчит, да на работе активничает. Вот Серёжа и не выдержал…
- Здрассьте! Это кто тут мне косточки моет? – на пороге возник здоровый мужик лет сорока. Соседи говорили, нигде не работает, но живёт у Людки – как сыр в масле катается.
- Вот и Серёжа! А это наш новый участковый! Представляешь, твоя стервоза сказала, что мы у неё козу украли! – всплеснула пухлыми ручками хозяйка.
- Зинка, что ли? – усмехнулся Сергей в обвислые усы, - эта теперь от меня не отстанет. И ведь нормальная же баба была – пока в сельсовете не работала. Подумать только – простая секретарша, а никому житья не дает! А козлятину мне Георгич дал. Мальцев. Это он у нас самый лучший козлятник. Спросите у него. Ну, что, обедать будем или разговоры разговаривать?
- Сейчас, сейчас, Серёженька, - заворковала Людмила.
Я не стал мешать голубкам и откланялся, слегка обескураженный.
Обходя поселковые дворы, с удивлением узнал, что почти все мужики, главы семейств, нигде не работали. Оптимизация, которая шагала рука об руку с приватизацией, безжалостно выбрасывала работников с родной «железки», на которой работали ещё их деды. Уволенные по сокращению, они принимались за пьянку, ища в самогонке да дешёвом китайском спирте если не выход, то утешение. В посёлке закрылась школа. Не работал медпункт. Теперь нужно было детей отправлять учиться в город, в интернат.
Бабёнки крутились, чтоб прокормить ребятишек, как могли. В основном, торговали в райцентре картошкой да дарами тайги: колбой, ягодами, грибами, орехами. В сезон продавали дачникам молоко. А тут ещё безработные мужья на шею сели. Обиженные на всё и вся, вот они за свет и не платили. Да зачастую и платить-то было нечем.
Да сколько таких посёлков да деревень крепких развалилось! Предприятия разделили, раздёргали, по шпалам, по винтикам прихватизировали. А людишек – много, горемычных. На всех никакого богатства не хватит. И дела до них никому не было. Да и сейчас нет. Выживайте, как знаете!
Это всё я потом уже понял. А тогда… горел служебным рвением, так сказать.
Жил я в однокомнатной квартире в единственном в посёлке двухэтажном доме, построенном некогда для железнодорожников.
Пришёл как-то вечером, уставший от беготни и очумевший от полученной информации. Поставил на стол бутылку водки, хлеб. И задумался, что лучше: холодной тушёнкой прямо из банки закусить, или подогреть её на сковородке с луком.
Вдруг - стук в дверь.
- Войдите, - говорю, – не заперто!
Заходит Зинаида Андреевна.
- Эх, Анатолий Степаныч! Что ж вы мимо меня всё бегаете? В гости бы зашли. А то и кушаете в одиночестве.
- Вы по делу ко мне, гражданка Ткаченко? Тогда вам в контору надо, - строжусь я, пряча под столом бутылку.
- Так контора закрыта уже, - смотрит на меня глазами, в которых… ну, не знаю… пожар загорается! И поглаживает себя по крутому боку.
- Чё поллитру-то прячете? И я бы от стопочки не отказалась!
Словом, поддался чарам.
Наутро, удивляясь самому себе, собирался на работу.
- Может и у тебя выходной быть, Толечка, - Зинка-активистка запустила жаркую руку мне под форменную рубашку и, легонько шагая пальчиками по коже, зашептала:
- Идёт коза рогатая…
Ну, как тут устоять можно? Все способы «активности» на себе проверил. Два дня на работе не появлялся. А что, Зинаида права: должен ведь и у меня выходной быть? Эх! Счастливое времечко было…
А потом у дома остановилась дежурная машина электросетей, и ко мне ворвался знакомый инспектор:
- Участковый ты, или хрен собачий? Что у тебя в посёлке творится?
- Что случилось? – не понял я.
- Говорил же тебе, подготовь людей. Отключать приедем. Новые хозяева на железке забесплатно никому электричество отпускать не будут! У меня разнарядка. А твоя эта… Сорокина… монтёра избила! Со столба прямо стащила.
На ходу застёгивая ремень, побежал по улице. Инспектор догнал на машине, открыл дверцу:
- Садись!
Когда подъехали к месту происшествия, монтёр лежал у поваленного забора и громко стонал. Вокруг толпился народ.
- Что случилось, граждане? Есть ли свидетели происшествия? Остальных прошу – разойдись! – молодцевато скомандовал я.
Толпа шевельнулась, но осталась стоять на месте.
- Да какие тут свидетели. Все видели, - подал голос мужик пенсионного возраста, возле которого смирно стояла большая белая коза с двумя козлятами.
Иван Георгиевич Мальцев, тот самый знатный козлятник, начал подробно рассказывать:
- Гуляем мы, значит, всем семейством: Белка, Манюня и Козлюня. Подъехала машина, из которой вышли Вася, электромонтёр, и вы, - кивнул Мальцев инспектору. - Вася полез на столб, отключать электричество у Ольги Сорокиной, которая, все знают, - Мальцев оглянулся на сельчан, и те согласно закивали, - уже год за свет не платила. Вы открыли калитку, зашли в ограду и начали стучать в дверь, - продолжал рассказчик, глядя на инспектора.
- Ну, дальше! Без подробностей! - нетерпеливо прикрикнул тот.
- Я и говорю: Ольга на улицу не вышла и вам не открыла даже, а наблюдала за действиями Васи из окошка, стоя за дырявой занавеской. Когда, сделав дело, монтёр начал слезать, то зацепился железным когтем за забор. Гляньте, какой! Он и без монтёра-то едва стоит! – свидетель пошатал забор, приглашая убедиться в его ветхости, но, увидев, что инспектор сердито запыхтел, готовый взорваться, миролюбиво продолжил: - Вот тут и выскочила из дома Ольга. Схватила штакетину – и давай Васю по бокам охаживать. Вот, собственно, и всё происшествие, - закончив рассказ, Мальцев неожиданно крикнул: - Ладно, Васька, хорош придуриваться, вставай уже. Не так сильно и досталось тебе. Арти-ист! – с уважением констатировал он и направился к своему двору.
Белка, Манюня и Козлюня, словно привязанные, тут же двинулись за хозяином.
Убедившись, что ничего более материального, чем охи да ахи из публики выжать не удастся, монтёр принялся отстёгивать когти.
- Ну, и дура-баба! – бурчал он. – Это ж надо – живого человека из-за гнилого забора так отхайдокать!
- Идти-то сможешь? – попалась-таки на удочку сердобольная Дядькина.
Её Серёжа мигом оживился, даже усы встопорщились:
- А то - пойдём, подлечимся, - он быстро усмотрел во всем этом мотивированный повод пропустить стаканчик-другой.
- А куда фурия-то делась? – оглянулся опасливо Вася.
- Да вон, в доме опять заперлась!
- Вы бы разобрались со всем этим беспределом, - сердито бросил инспектор, понявший, что сегодня с отключениями ничего не выйдет. Сел в машину и уехал.
- Ольга Петровна! Откройте! Милиция! – стучал я в дверь и окошко Сорокиной.
- Проваливайте все вместе с милицией! – послышалось, наконец, из-за двери. – Когда надо, вас днём с огнём не сыщешь! Убирайтесь! Не цирк тут.
Последнее замечание я счёл вполне уместным. Действительно, не цирк. Ладно, зайдём позднее. А теперь надо у кого-то выяснить, за что обижена Ольга Петровна и на милицию, и на весь белый свет.
Мальцев сидел на завалинке своего дома в обнимку с козой, которая недовольно приподняла голову с его колен при моём появлении, устало вздохнула, глянула внимательно и улеглась обратно. Георгич ласково гладил шею, расправляя козью бороду, и почёсывал за трепетными ушами. Рядом резвились козлята. Большая собака лениво поднялась, звеня цепью, подошла ко мне.
- Это свои, Кукла, - сказал ей хозяин.
Кукла понюхала и улеглась обратно у конуры, не сводя с меня умного взгляда.
- Вы один живёте? – спросил я, присаживаясь рядом.
Протянул пачку сигарет, он взял одну, но закуривать не стал. Я закурил.
- А на что мне бабы? Либо стервы, либо вертихвостки. Мне и с козами хорошо. Смотри, какая ласковая: не заорёт зазря, бутылку не спрячет.
Коза покосилась зеленоватым глазом на дым сигареты, повела ушами.
- Ну, всё, иди, Белка, - легонько оттолкнул её Георгич, - у нас тут мужские разговоры.
«Вот как допекли бабы мужика!» - подумал я и спросил:
- Ваша соседка, Сорокина, что она за человек?
- Вообще-то она баба хорошая, работящая. Но вот как-то наперекосяк всё у неё. Не задалась жизнь. Да, что у неё одной, что ли?
Он помолчал с горькой усмешкой, потом тоже закурил.
- Первый муж Ольги под поезд попал, - начал неторопливый рассказ. - Насмерть задавило. Шёл с работы, зарплата в кармане. Трезвый. О чём задумался, что товарняк сзади не услышал, никто теперь не скажет. Деньги, бумажки, по всему полотну раскидало. Дочка осталась. Ольга на железке работала, шпалы наравне с мужиками ворочала, лишь бы дочку не хуже других содержать. Самостоятельная была женщина, ничего не скажешь. Я даже ухлестнул было за ней. А что? Я один, она вдова. Засмеялась: ты же с козами целуешься, ну и целуйся! Я обиделся, отошёл. А к ней Колька прицепился. Не знаю, чем он её взял. Метр с кепкой. Ей до уха не дотягивал. Нет, так-то Колян нормальный был, но как напьётся – дурак-дураком. Приняла его. Ладно, думаю, Ольга Петровна, счастья тебе. Только вижу – скоро стала в синяках ходить.
Мальцев помолчал, выпустил густую струю дыма, прищурился.
- Ты, - говорю ей, - здоровая женщина, видная, а перед этим недомерком спасовала. Наверни его шпалой, будет знать, как руки распускать. Она отбрила, как водой окатила: не твое дело, Георгич, говорит. Что ж, чужая душа – потёмки. Потом Коляна за пьянку турнули с железки-то. Стал весной колбу резать, осенью – шишку бить. Ольга тоже с железки рассчиталась. На базаре сидела. Пить начала с Коляном на пару. А этой весной Колян пропал.
- Как пропал?
- А так. Как ушёл за колбой, так и не вернулся.
- Искали его? А заявление писали? – встрепенулся я: вот бы, какое дело раскрыть – человека пропавшего найти, а не козу активистки Зинаиды…
- Искали, колбишников-то у нас много, они по Коляновым местам прошли, нет нигде. А про заявление не знаю. Ольга говорит, смылся, мол, Колян от неё - молодую нашёл. Переживает. Дочку к матери в город отправила, а сама пьёт с горя, - видно было, что Георгич жалеет соседку.
- А на что пьёт? Не работает ведь…
- Да кто её знает? Может, были деньги-то. Огород вон у неё.
- А на людей чего кидается?
Мальцев не ответил.
Закурили ещё по одной. Хорошо тут у Георгича. Вот ведь один мужик управляется.
- А козу у вас кто доит? – спросил я.
- Так сам же и дою. Вишь, Белочка смотрит, знает, что пора уже, умница. А то хошь – оставайся, попьёшь парного молочка. Оно, говорят, это… мужскую силу восстанавливает, - подмигнул Георгич.
Я вспыхнул. Это он на Зинаиду намекает? Ну, ни от кого тут ничего не скроешь. У всех на виду сельское житьё-бытьё.
- Спасибо, Иван Георгиевич, как-нибудь в другой раз, - торопливо попрощался я.
Домой шёл с одной мыслью – завалиться спать. Давали о себе знать двое суток с «активисткой»!
Зинаида ждала меня у подъезда.
- Я тут подумала, может, ты ко мне переедешь, - сразу взяла она быка за рога.
- Давай потом об этом поговорим. Устал я сегодня.
- Ну, как хочешь, - фыркнула Зинаида.
У меня накопились бумажные дела. Весь следующий день провёл в конторе. К концу рабочего дня опять явилась Зинаида.
- Вот. Официальное заявление о пропаже козы, - не глядя на меня, положила на стол листок. – Потрудитесь активизировать поиски, товарищ участковый!
Я кисло кивнул. Зинаида ушла.
После работы отправился к себе, и тут меня окликнул Мальцев, который сидел на скамеечке в окружении своих питомцев.
- А может, по сто граммов, а Степаныч? – предложил он. - Я мигом организую.
- Нет, водки не хочу. Давай лучше свое молоко!
- Это можно…
«Вот почему так происходит? – подумал я. - Нормальный мужик – и один, а бабы каких-то козлов предпочитают. А сам-то я не такой?..»
Додумать нехорошую мысль не успел. Из-за дома выскочил небольшой кобелёк, неся что-то в пасти. Кукла встала, подошла и, оттолкнув кобелишку, сама занялась добычей.
- Вот и у людей так. Одни в дом несут, другие - пользуются, - заметил Георгич. – Ладно, Дружок, иди сюда, молочка налью тебе.
- Вы всех собак, видно, в посёлке знаете, - заметил я, принимая у Георгича кружку.
- Да как тут не знать. Весной моя Кукла загуляла. Кобели со всей улицы кругами ходили. Так ведь из всей своры одного этого, болезного приветила. Вишь, лапы-то у него отмороженные. Пожалела, знать. Он маленький, прыгает на неё, допрыгнуть не может, а она терпит. И даже удовольствие, наверное, получает, - хохотнул Мальцев. – А ведь это Ольгин кобелишка-то, - кивнул он, - прижился у меня, не идёт к Ольге-то. Не кормит она его. Ты пей, пей, козье молоко - полезное!
- А что он притащил? Никак кусок шкуры чьей-то? Там у одной… коза пропала.
- Да нет, моя это шкура. В смысле, козла моего, годовалого. Я назад сдавать начал на «Запорожце», а Пашка под колёса кинулся. Позвоночник переехал ему. Задние ноги отнялись. Позвал Серёгу Людкиного. Сам-то не могу колоть. Да и мясо Пашкино в горло не полезет. Так и отдал Серёге всю тушу.
Вот так, в праздном разговоре, подтвердилось алиби четы Дядькиных. Мясо Людмиле и её любовнику Сергею действительно дал Георгич. Да, но заявление о пропаже по-прежнему лежало в моём письменном столе. Куда же всё-таки запропастилась коза Зинаиды?
Посидев на лавочке и душевно поговорив с Георгичем, я поблагодарил за молоко и пошёл дальше. Впереди по улице был участок Ольги Сорокиной. Я заметил, как мелькнула на крыльце женская фигура. Вероятно, увидев меня, Ольга заскочила в дом. Скорее всего, и крючок изнутри набросила. «В чём дело? Чего она боится? Уж, конечно, не из-за электричества прячется. Теперь-то уж чего? Отключили уже. Из-за монтёра Васи? А что я могу ей сделать, по большому счёту? Хотя за хулиганство можно и привлечь… Нет. Тут что-то другое…», - я постучал в дверь. Точно, не открывает. Мол, вообще нет никого дома. Ладно, я тоже не лыком шит. Присел на крыльцо, будто надумал её ждать до последнего. Не выдержит ведь – выкажет своё присутствие.
И тут я увидел давешнего кобелька. Он ловко подлез под ворота, пересёк двор и устремился, не обращая на меня никакого внимания, за угол Ольгиного дома. Следом бежала Кукла. «Наверное, Георгич с цепи отпустил», - подумал я. Стало любопытно, куда они направлялись. Может, туда, где зарыты рожки да ножки злополучной козы. Я уже был почти на все сто уверен, что её «освежевала» Ольга. Поднялся с крыльца и последовал за собаками.
Перепрыгнув через грядки, они оказались на картофельное поле, заросшем так, что из-за травы не было видно кустов картошки. Покрутились на месте, будто играли в догонялки, и побежали обратно.
«Тьфу, чёрт!» - выругался я.
- Это пошто ты в моём огороде ходишь! – услышал я грозный окрик.
Сорокина не выдержала сидения в заточении. Забыв о конспирации и размахивая лопатой, с матюгами летела ко мне через весь огород.
«Ну и влип», - подумал я, и рванул прочь. «Что я, в самом-то деле, к женщине привязался? Сейчас огреет лопатой, и будет права: чего я тут без санкции делаю?»
И тут увидел, как собаки что-то вытаскивали из земли под самой стенкой ветхой сараюшки.
Ольга тоже увидела. Остановилась. Бросила лопату. И как-то переломилась, будто кости у неё стали вдруг мягкими, повалилась мешком на грядку.
Мальцев и Дядькина были понятыми, когда извлекали полуистлевший труп Николая Кривцова, последнего Ольгиного мужа.
- Ну, герой! Месяца ещё не работаешь, а уже убийство раскрыл, - похвалил меня приехавший на чёрной «Волге» подполковник Стукачёв, начальник нашего РайУВД. - Вообще-то следовало взгреть тебя, что без санкции прокурора в чужом огороде раскопки устроил! Да ладно, победителей не судят. Далеко пойдёшь!
На суде Ольга сказала, что жалеет лишь об одном – что закопала труп в огороде, а не где-нибудь в лесу, подальше от глаз любопытных. О том, что зарубила насильника своей дочери, она нисколько не жалеет и не раскаивается. Как зашла в дом и увидела сморчка голожопого над девочкой, распятой на полу с привязанными руками, так топор сам в руки и прыгнул.
Ольгу осудили на шесть лет.
На процессе, в районном суде, присутствовали почти все посельчане. Сидели, трезвые и притихшие. Жалели Ольгу да о своей жизни думали.
После заседания ко мне подкатила Зинаида и, сладко потягиваясь, с томной улыбкой, будто и не было меж нами «развода», сообщила, что коза нашлась. Вчера, уже впотьмах, сама пришла к дому и жалобно заблеяла.
- Приятно слышать, - отозвался я.
Приятно только из-за козы. Чары Зинаиды на меня почему-то не подействовали.
Последнее уголовное дело во вверенном мне посёлке раскрыто. Коза нашлась, больше ничего меня с активисткой не связывало. Нет, чего ей обижаться на меня? Вроде ничего не обещал ей. Да вскоре Зинаида сошлась-таки с хозяйственным Георгичем.
Молодёжь, выучившись в интернате, в посёлок больше не вернулась. Что тут оставалось делать – старух охранять? Вскоре я нашёл спутницу жизни. Жена и меня в город утянула. Так что пророчества подполковника Стукачёва не сбылись: карьера милицейская на том и закончилась, ушёл я из милиции.
И вот, через пятнадцать лет, я опять здесь.
Ольга Петровна мощно, по-мужски затянулась ещё пару раз.
- Ну, что вы, в самом-то деле? – сказал я. - Ведь справедливо вас тогда осудили.
Сказал, а самому тошно стало. Неловко перед этой старухой. Вроде и правосудие свершилось, а на душе муторно. Хотя, какая она старуха, ей сейчас лет пятьдесят с хвостиком должно быть… Просто всё у неё не так, вся жизнь наперекосяк вышла.
И я к этому каким-то боком тоже причастен.
- Возьмите всю пачку, - протянул сигареты, видя, что докурила до мундштука.