Тариелу Схиладзе - Чинке.
«Майцэцэг, Оюнцэцэг, Щурунцэцэг…», - раз за разом повторяю я про себя.
«Цэцэг, Цэцгэ - цветочек. Красиво».
Наверно, это цветущие вокруг саранки, взломав среди бледной сухостойной травы жесткий щебенчатый покров и осенив своей нежностью голый склон очередной сопки, заставляют меня вновь и вновь вспоминать и повторять имена трех дочек Хадбатара.
Строгая, собранная, всегда гладко причесанная Майя.
Легкая, как одуванчик, с тонким мечтательным личиком, подвижная, постоянно подтанцовывающая Оюн.
И самая маленькая, хитрованистая и сопливая Щури, Щурун…
Я иду уже три часа навстречу заходящему солнцу. Иду один. Сначала меня вела наезженная дорога. Потом она начала разбегаться, и мне осталось лишь направление, в котором я сильно сомневаюсь. Глаза болят. Солнце, словно магнит, держит меня в своем лоне.
«Майцэцэг, Оюнцэцэг, Щурунцэцэг…».
Они высматривают мою машину задолго до моего приезда.
Разбирают привезенные сладости, и мне забавно, как они при этом держатся.
Майя - на некотором удалении, уступая младшеньким.
Оюна, торопливо запихивает конфеты в карманы, - ей важнее держать меня за руку и куда-то при этом тащить, потому что всякий раз я хвалю ее танец, и ей - прирожденной танцовщице - не терпится снова и снова танцевать передо мной - таким необычным и благодарным зрителем.
Щури – цепко следит за тем, куда исчезают конфеты и крепко держит свою долю в крошечных ручках.
Из юрты выходит Амардзая – их мама, делает им страшные глаза, отгоняет девчонок, и с улыбкой приглашает меня на чай.
Уже четыре, и пять часов прошло. Местность мне совершенно незнакома и домой мне до заката солнца уже не добраться.
Я два раза снимал и снова надевал сапоги, совершив этим тяжелую ошибку, - ноги мои распухли и горят! Я намотал на одну - рубашку, на другую – куртку, и теперь сапоги висят у меня на плечах. Однако, онучи валятся и валятся с ног, как их ни обкручивай!
Солнце, уже почти касается сопок на противоположном конце долины, раскалив их до бела. Где-то там пируют монгольские боги. Им нет до меня никакого дела.
Через пять или десять минут после захода солнца, по моим окровавленным следам гурьбой побегут сначала корсаки, потом их отгонят волки.
«Майцэцэг, Оюнцэцэг, Щурунцэцэг…» - уже с трудом ворочается в моей голове.
Послезавтра приезжают ко мне жена и сын из Союза. Сейчас их мчит скорый поезд где-то посреди Урала. Столько впечатлений! Так хочется делиться с ними, говорить, любить, быть снова вместе!
Выезжали, спросил Дэлгерсуря: «Бензин «болт но»? - Хватит бензина?»
Он радостно заверил меня: «Бензин много! Есть!».
«Куда он мог деться – этот бензин? вытек, что ли?"
Комок густой и липкой слюны никак не хочет отделяться от моих пересохших губ.
«Где колея!? Где дорога?»
Справа на противоположном краю долины пропылил и быстро скрылся грузовик. В хрустально - прозрачном воздухе мне явилось улыбающееся в кабине лицо монгола-водителя.
«А, может быть, это мои друзья поехали – Дэлгерсурь и Хадбатар? Нашли бензин и, счастливые, отправились на поиски меня?..»
"Майцэцэг, Оюнцэцэг, Щурунцэцэг…».
Все! Огромная сырая тень бежит мне навстречу. Солнце стремительно завершает свой дневной ход, освобождая, наконец, мои глаза от слепящего плена, и я вцепляюсь в горизонт, надеясь отыскать хоть какое-нибудь укрытие…
«Буду идти. Окоченеть и быть съеденному волками? Ну, нет!»
Стоп! Я вижу белую легковушку, внизу, в долине! Она движется так странно,словно летит по дуге вверх. Если воспарить, - непременно с ней встретишься.
И, вдруг, она остановилась!
«Сколько до нее? Километр? Два? Какая разница?! Стоит… Стоит!.. Стоит!!.»
И вот я мчусь вниз, в долину, теряя свои онучи, не чуя под собой ног.
Земля становится мягче, трава - шелковистей, за спиной у меня заметно подрастают крылья!
Я не отрываю глаз от моего белого ангела, сошедшего ко мне с небес, - он ждет меня – своего любящего сына! Он пришел мне на помощь.
Наконец, я заставляю себя замедлить бег.
Рядом с белой «волгой» вижу еще одну машину: открытый «виллис» времен взятия рейхстага.
«А-а! я понял: у меня два ангела – белый и черный! Черный пришел раньше и застрял в ручье... Теперь они оба ждут меня! Ну, что за ангелы!».
Я сходу принимаюсь помогать черному ангелу выбираться из грязи.
С восторгом от самого себя я богатырски орудую лопатой, затем подхватываю и протаскиваю под фаркоп веревку, нацепливаю ее на «виллис», "волга" тянет, я толка-а-а-ю, и – «виллис» выбирается из западни!
Я чувствую себя Зевсом - победителем титанов! Все! Порядок восстановлен! Раз и навсегда.
Мой черный ангел мне хищно улыбается краешком губ и сдержано с достоинством благодарит.
Мы пожимаем друг другу руки, - между дублеными скулами в узких складках прячутся и не даются мне его ангельские глаза.
Отвезти меня вызвался ангел на белой «волге», пожилой монгол.
«Тут сестра моя, недалеко… заедем… потом домой… хорошо?»
В юрте, у его сестры, - традиционный зеленый чай с молоком, сухие лепешки из муки и сыра.
Делаю несколько блаженных глотков - и не допив чашку, задыхаясь и плохо разбирая где дверь, выхожу и валюсь в траву навзничь.
Сердце горит и прожигает грудь.
Серая пелена… больно… страшно…
Потом - холодная испарина, освежила и протекла за шею, под спину.
Первыми вернулись звезды на черном краю неба, - их еще не много.
Рядом косит на меня глазом, ровно жуя и вздыхая, лошадиная морда.
Смотрит, совершенномудрая, и фыркает: «Полежи еще тут, - простудишься»