Предисловие
Отрывок из ненаписанной еще мною книги, который можно выделить в отдельный самостоятельный эпизод. Случай, описанный далее, не основан на реальных событиях, является художественным произведением и плодом фантазии автора, то есть абсолютно выдуманной историей. Напоследок, хочу пожелать уважаемому мною Читателю приятного чтения!
Собственно, сам отрывок
Я посмотрел на часы. Они монотонно отстукивали свое время. Тик-так. Тик-так. Меня это стало раздражать. Когда занят каким-нибудь делом, будь то чтение, рисование или даже пение, не обращаешь внимание на такие пустяковые вещи. Ну, стучит и пускай себе стучит, разве от меня убудет? Тик-так. Но, когда любое занятие опротивело и потеряло всякий смысл, это, незаметное ранее постукивание, становится невыносимым. Я перевернулся на своей маленькой, неудобной кровати на другой бок и попытался забыться сном. Тик-так. Да сколько же это может продолжаться?! Я швырнул подушку в старинные настенные часы и они с грохотом повалились на пол. Но, даже упав, они не переставали меня раздражать. Издавая стонущий, противно неприятный звук, они словно возмущались поведением молодого нахала. Как же, столько лет проработать, беспрестанно отсчитывать время, и днем и ночью «тик-так, тик-так», а тут… Я даже немного посочувствовал бедным, ни за что оскорбленным часам. Но я был совершенно не в состоянии оценить хоть малую пользу от этих часов. Мне нужно забыться. А эти чертовы часы меня только приводят в бешенство.
Я отвернулся к стене и тут же провалился в тяжелый беспокойный сон. Мне ничего не снилось, но я явственно ощущал ту тревогу, которая была во сне. Не знаю, сколько я провел времени, наслаждаясь безумным сном, так как бедные часы пали жертвой моего болезненно тревожного состояния.
Перед глазами, очнувшись, я четко увидел лицо. Ее лицо. Прекрасное, как и все, что имеет к ней хоть малейшее отношение. Сердце зашлось в груди: я был не в силах вспоминать ту ужасную ночь, лишившую меня той единственной, которую я едва нашел.
Из раздумий и тоски меня вывел громкий и настойчивый стук в дверь.
- Войдите, Павел Степанович! – крикнул я.
Как я и догадывался, стучался в комнату хозяин дома, комнату в котором я снимал, – Павел Степанович. Это был подтянутый, хорошо сложенный мужчина лет сорока, с ранней сединой, мощными руками и усталым взглядом. Он был рыбак. Вся его внешность была явным тому подтверждением. Дом, расположенный на берегу моря, являлся наилучшим пристанищем для него и для меня. Я знал его с малолетства - Павел Степанович был хорошим другом моего отца. Он часто возил меня с сестрой на своей лодке. После смерти отца, Павел Степанович и вовсе забрал меня к себе. Он всегда относился ко мне как к сыну, которого у него никогда не было, а я, за все это время, по-настоящему привязался к нему. В его полном распоряжении была лодочная станция, которая заменяла ему жену, любовницу, дочь и верного друга. Она была для него всем. Павел Степанович был человек настолько одинокий, что мне, со своими печалями, становилось не по себе от мысли, что, скорее всего, я стану таким же, как и он – угрюмым, забытым всеми, никому не нужным, даже самому себе.
В двери показалась его рыжая голова. Рыжая не потому, что природный цвет волос у Павла Степановича был рыжим, а потому, что его русая шевелюра попросту выгорела на палящем морском солнце. Его лицо было усеяно морщинами, но они лишь придавали его лицу какую-то особую приятность. Когда он улыбался, его морщины поднимались вместе с его улыбкой. Это иногда веселило меня.
- Ты спал? Я слышал что-то упало. Слышал с самой станции. Ах, вот оно в чем дело. И в чем же провинились несчастные часы?
Я поднялся на локтях:
- Не давали мне уснуть, Павел Степанович.
- Да-а-а.… Прослужили бы еще, если бы не ты.… Ну да ладно. Надоели они мне совсем. Не жалко их.
Несмотря на то, что Павел Степанович был моряком, речь его была совершенно не рыбацкой. Он был очень начитанным человеком и отчаянно пропагандировал литературную речь среди арендаторов его лодок, таких же рыбаков, как и он. Но, к его глубочайшему сожалению, действовало это в исключительных случаях. Эти случаи бывали только в присутствии самого Павла Степановича. И то из-за уважения к нему. Он прошелся по комнате, придвинул стул к центру комнаты и сел на него. Я смотрел на его опущенную рыжую голову и молчал. Он просидел, не шевелясь, около пяти минут. Затем поднял на меня глаза, и я увидел в них то, что ни при каких условиях не должен был увидеть. Я увидел в них безмерную, глубокую усталость. Павел Степанович, увидев выражение моего изумленного лица, грустно усмехнулся и заговорил:
- Ты знаешь, Максим, я бы мог тебе рассказать историю своей судьбы. Но боюсь, она не сможет конкурировать по мере переживаний с твоей. Ну да ладно, я не об этом хотел поговорить с тобой. Максим, ты знаешь, что я отношусь к тебе как к сыну. Да не будь бы я холост, я усыновил бы тебя сразу после смерти Дмитрия... Я устал. Смертельно устал. Жить устал, понимаешь? Я чувствую себя уже не мужчиной, а безжизненной тряпкой. Я себя за это проклинаю и за то, что я тебе сейчас это говорю… Я хочу отдать тебе свою станцию…
- Что?! Как это может быть? Павел Степанович, это ведь жизнь ваша! – перебил я его.
Павел Степанович опустил голову вниз и, молча, слушал меня.
- Я устал. Когда-нибудь, возможно, ты поймешь меня. Я бы хотел, чтобы это произошло.
Он поднялся и твердо пошел к двери. Дойдя до нее, Павел Степанович резко остановился и посмотрел на меня:
- Сегодня не тревожь меня, пожалуйста. Мне бы хотелось побыть одному. И прислугу предупреди. Прощай.
Он не спеша вышел из комнаты и аккуратно закрыл за собой дверь. А я еще долго сидел, смотря в одну точку перед собой, и в голове у меня стоял пронзительный звон.
***Продолжение следует***