Глава 1.
Первую я приметил в сентябре 1995 года еще на нашей посадке в самолет в Шереметьево, когда летели туда- в Америку- стояли огромные очереди- была куча людей разных национальностей –реально была огромная толпа, все были без каких-либо указателей, и стояли кучками- и тогда москвички сразу привлекли мое внимание- так все как-то по- ковбойски были одеты- как будто стояли на в Аэропорту- а на Родео- в разных цветных рубашках- такие все, с волнистыми волосами- вьющимися, интересные такие, в них был какой-то прогресс и инициатива, они были живые, подвижные, общительные, звонко и весело смеялись, они были даже не похожи на школьниц, а уже каких-то студенток из кампуса- и в первый раз я увидел ее с коробкой, на которой было написано «Осторожно, хрупкое!» и «Fragile». «Fragile»-есть песня –альбом у Sting- и у меня с ней ассоциируются две песни Sting «Mad about you» и «Fields of gold»- поэтому все так и запутано, и сильно замешано на ассоциативных рядах.
Мы с ней- два подростка, которые жгли друг друга руками. Сидели, развалившись в пластмассовых креслах, пока я не плавал, так как не умел плавать- а я снимал ее на камеру- и она кружилась, как русалка в воде- и ее снимал на камеру не то я, не то Русик- и она кокетничала-что –то с ужасным «масковским прононсом»- в своем купальнике на одном плечо- что уже было по моим меркам дерзким и провокационным-мы говорили о любви с чудаком –который говорил нам о британской королеве, и у него было собака Крузо или Карузо-не то мировой известный тенор- не то отчаянный Робинзон из разрешенной- рекомендованной школьной программой приключений из иностранной литературы. «Мишка плюшевый, мишка..» говорила Первая - когда мы говорили с ней в номере про любимые мультфильмы- и она созналась, как будто я пытал ее каленым железом в патриотическом предательстве- что ей заморский Вини милее, чем наш, озвученный Леоновым- и я сказал, что тоже ему симпатизирую- хотя до сих пор понимаю- что Вини заморский- он слабохарактерный. Такой же мямля, как и его хозяин Кристофер Робин. И я у нее, Первой, тоже ассоциировался с какими- то мишками и пятачками, с пушистыми наушниками от мороза и пятачками-рыльцами- и эту наушники были как в диковинку -от всех наших обычных меховых шапок.
Мы гуляли по берегу моря- орошаемые волнами- которые нас задевали –первый раз поцеловались именно стоя в какой-то волне- именно там- а не за машиной на бордюре- на бордюре мне была подарена только писанная, как торба, фенечка, и мы поделились переживаниями, и что так как вихрем нас закружило это чувство, этой бурей в стакане воды в отеле «Ocean rock», а потом всю ночь, на полу встроенного шкафа-просто ниши в стене с задвижкой (благо мой первый опыт в британском лагере-части ночи- проведенной под пружинной кроватью) говорили друг другу о любви, я смотрел фотографии ее семьи, и «раздражали друг другу слизистую оболочку рта своими поцелуями»- той, которая меня научила меня целоваться, и той, с которой я прошел свою первую инициацию -я стал мужчиной- и которая в тот самый сакральный и священный для меня момент убила наши чувства- «как много мне дала, и как много забрала эта женщина», с которой мне удалось пережить самую детскую подростковую любовь, и вкусить это горькое чувство обмана и измены- поняв, что женщина стареет, возраст берет свое, и она тоже уходит, но уходит к другому- потому что другой -ее среда- и также ведет войну на два фронта- будучи «двойным агентом»-«дважды завербованным агентом»- не давая одновременно понять- что прошлое уже ничего не значит- что «так бывает». И женское и сердце, и тело полигамно- по крайней мере, в какое- то время, это именно так и верность, и честь, неразделимые для тебя понятия- остаются какими- то светочами, припасенными тобой и привезенными в сумке балыка и магарыча, которые ты с резавшими руки ручками тащил до ночного армавирского (уездного, провинциального) вокзала с надеждой однажды покорить Москву.
Наивная жизнь-до того, как в школе все было на уровне улыбок и взглядов, и соседства за партой, когда 14 летний пацан, так и не научился к тому времени целоваться. Да, наверное? Первая и была той, первой, девушкой, которую я поцеловал- на картах сидела нецелованная Ярославна, когда мы пытались сыграть во что-то в Америке в игральные карты- да, наверное, именно до Америки я был чист, как лист бумаги, с наивными представлениями о жизни- и не державший прежде в объятиях женщины. И что должно было случиться, и что должно было произойти -чтобы упало все, как пелена –брезент с памятника- исчезла куда-то стыдливость, я пошел на контакт с девушкой- влюбился –«втрескался» «по уши», и с первого взгляда, что тянуло бежать на почту и писать, не отправляя писем, и так «радоваться этим волшебным письмам», в которых были самодельные открыточки- сердечки -планетки -птички -эта рожденственско- сувернирная антуражная подобранность фраз- эти все миленькие сентиментально-умильные картиночки, которым, как пустоцветом, я заменил реальную жизнь, поддавшись этому первому чувству, с которым, не готовый столкнуться и справиться- я тонул, как Титаник- но я долетел до Америки, а Титаник не доплыл -потому что айсберг в воде оказался невидимым и неизбежным препятствием -так и я не мог собрать в кучу своих эмоций на протяжении 4 лет, проводя это время, как в тумане- посвятил все мои устремления к этой девушке- в ее пророческих формулах -веря в ее фантазии- «в выроненную сумку на перроне»- в ее неувядающую молодость- заточенную в каком –то неприкосновенном запасе, и которая будет постоянной, и душевный жар- веря в ее выбор- которым она отмела от себя все- и подарив мне надежду, как единственный компас и спасение- «я берегу тебя для себя», как средство забыться от проблем переходного возраста, от впадения в депрессию, как стимул, как содержание действительности, как обозный полк, в которой ты сможешь вернуться после жестокого боя, как твоя фотокарточка любимой, которую ты запрятал в нагрудный карман в лихо закрученном голливудском сюжете, и так и живешь с этим жупелом- не вынимая, зная, что он у тебя есть, и прихлопывая по карману, чтобы проверить, там ли он. Эта стигматина- это родимое пятно страсти- распространило свою власть на мои чувства на столь длительное время –что оно оказалось невластным над этим обетом, этому служению одной –единственной женщине- которую я толком и не знал- а больше напридумывал, и нафантазировал о ней, по ее письмам, и постоянно воскрешая в памяти нашу встречу и общение. Все последующие встречи и отношения с кем -то и когда -то в течении этих четырех лет были каким-то слабым подобием, что называется- в душе, и на сердце была любовь, и вся надежда на возможную встречу, но я, что действительно я должен был понять тогда, или «спросить у кого?», не знаю, проконсультироваться или предугадать, что все меняется, решительно- все, люди меняются- от жизненных обстоятельств, от проблем, от среды обитания, от возраста, от вкусов, от взаимодействия с другими людьми- и не будучи стоячей водой, а водой в потоке, в движении, мы невольно не сохраняем себя такими, какими нам бы следовало бы быть, и какими мы оказалась в минуту или мгновение той, поразившей нас однажды любви с первого взгляда- так прижавшей тебя на лопатки, что ты просто долгое время не знал, как бы тебе подняться.
Когда мне писала в одном письме из всей нашей обширной переписки-что плакала над старенькими людьми в книге «Старосветские помещики». Что же-такая же чувствительная и чуткая, которую слово может ранить. Первая писала письмо Др. Фран Винфри и даже предлагала его мне написать вдвоем как благодарность, за организованную поездку, в которой мы «соединили наши сердца». Передачи «Дог -шоу», в которых она участвовала со своим питомцем- я ее гипотетически мог видеть по телевидению. Но я не видел-видел только присланные ей фото с телепрограммы- она, облаченная в черный бадлон, с украшениями поверх него, такая строгая и одновременно солидная и уверенная в себе, с русской красотой. Она участвовала в записи клипа «Сплин»-«Орбит без сахара» в массовке. Это тоже деталь, штрих к портрету, элегантное дополнение, так сказать ее «особая примета».
Конечно, сразу после приезда, в первых числах октября 1995 года, мы ждали приезда американцев, и мама среди этой инициативной группы поехала их встречать в Москву, и там размещала их в гостинице «Молодежная»-да и она говорила, что видела Первую, а Первая видела маму, и передала с ней письма-весточки мне в «хеллмарковских» желтых конвертах (потом в таких же конвертах-с тиснением «хеллмарк» будут приходить письма из Ярославля от Рыжей)-только мама почему -то привезла их вскрытыми, и мы поссорились из-за этого.
Та молитва в спальне, в которой ты не знал, что просить у Бога, и какой-то камень на душе так и просился выпасть и сорваться-чтобы облегчить нависшую надо мной тяжесть, которая меня душила и мучила. И я у Бога просил прощения от какого- то самому до конца неясного и нечетко сформулированного греха, который даже не знал, как выразить в словесную форму- как ты просто не мог разобраться в себе- рыдал зачем-то, «нашло на тебя», и плакал- плакал от того, что эта маленькая непродолжительная встреча так отразится в твоей жизни- что она преходяща, и не стоит пытаться что- то уравновесить –и для баланса не нужно второй встречи -не нужно мучиться, нужно быть и двигаться дальше- освободиться- разрешиться от этого бремени, прижечь эту рану каленым железом или там, йодом, зеленкой, чтобы не кровоточило, и не заразить этой бациллой любви подростковый организм. Такого рецепта я не искал, -я имел шанс развить успех на фоне популярности после приезда- я мог себе и позволить встречаться с кем- то, я мог действовать, и выбирать, а я предпочел тоску, и упоение разлукой, которое стимулировало рост моих творческих сил, и побудило серьезно заниматься английским, и увлечься музыкой настолько – именно в плане какой-то сублимации- наверное, тогда впервые на меня нашло все это творчество -которому я обязан, как спасательному кругу, которое меня всегда держало на поверхности- и при первом удобном случае я всплывал. Моя маленькая комната- обвешанная какими- то проспектиками на английском языке- какими- то цветными картиночками, скорее- по размерам напоминала каморку Раскольникова под лестницей -или келью из переделанной колясочной комнаты, обустроенной так, чтобы дать подростку свой угол, и свою комнату, которой прежде у меня никогда не было- ни замка, ни щеколды на двери не было- на зеленной, неперекрашенной после ее установки и сдачу дома в эксплуатацию, двери, было только налепленное мной ниточками-мазками пластилина солнце с лицом- как рефрен на рассказанную ей историю «хочу травы»- с синим пламенем от подаренной ей рисованной картинке каким -то парнем- мое солнышко заряжало доброй энергией, когда я каждый раз выходил «в мир», как «в открытый космос» из моей «берлоги»- и стимулировало меня на духовный подъем-(я знал, как себя подбадривать!).
Я помню, как печатая осенью 1995 года потом все фотографии, на которых хоть мельком случайно попав в кадр, была она- куском платья- поворотом шеи, стоящая спиной к экскурсии, на одной из фотографий она вообще со спины -только волосы и рюкзак с игрушкой на английской булавке- и я пытался воссоздать все эти артефакты-все эти немые и живые свидетельства ее пребывания в моей жизни, как метеорит она упала, оставив на сердце глубокую незаживающую воронку- не до конца затянувшимся свеженаросшим мясом. И просил чужие пленки и фотографии- пытаясь высмотреть- выискать еще снимки, где она также случайно на какой- то экскурсии, или на общем мероприятии могла также остаться схваченной фотообъективом. Но Русик снимал, в основном, машины. Ребята фотографировали себя и свою группу- и все ее такие живые и подвижные подружки, такие «с пониманием», и в тоже время с какой-то ощутимой ревностью отнеслись к нам, понятно, что в чем -то они ей завидовали- наверное, за то, что она не смогла остановиться- наверное, за то, что она позволила любви, увлечению или инстинкту захватить себя в плен- обоими руками. И забыть о стереотипах, правилах поведения, предрассудках, ханжеской морали и предубеждениях, а-ля Островский-Кабаниха. Как старуха Изергиль, осторожно пробовала на вкус свежего мальчика с горящими глазами- это был я, а она- старуха- была старше меня на 2 года- плюс еще два- потому что девушки по развитию в это время опережают парней. И четыре года форы- для вполне созревшей девушки -для мальчика «легкого на подъем», и пляшущего от перевозбуждения- у которого на яйцах только появился первый длинный черный волос. И к этим четырем годам разницы добавить четыре года разлуки-все форменные 8 лет нашего различия- и «потушили» мой «запал».