В русском языке есть много пословиц и поговорок про необычных, чем-то выделяющихся из общей толпы людей. Они или поцелованы Богом, или родились в рубашке, или их дурак понюхал. Обычно таких людей выделяет Бог или дьявол, этим самым, приближая к себе, или давая остальным людям знак - будьте внимательны к этому человеку, он не тот, кем кажется с первого взгляда. О хитрых и жуликоватых людях в народе говорят - Бог шельму метит. Но иногда так говорят и о тех, у кого есть что-то необычное во внешности. Например, белый клок волос на голове, большое родимое пятно на лице или что-нибудь ещё в этом роде.
Однажды в деревне я тоже встретил такого человека. На нашем конце в третьем доме от края жила семья Синюковых. Отец - тракторист дядя Федя, был здоровый угрюмый мужичище двухметрового роста. В пьяном виде он хватался за нож и несколько человек порезал в деревне, правда, не до смерти, поэтому много ему не давали за такое баловство. Мать работала дояркой, была тихая, худая и незаметная: ходила всю жизнь в синем халате и надвинутом на глаза платке. И, по-моему, у неё было плохо с дикцией – половину того, что она бормотала скороговоркой, никто не понимал. Детей было четверо - две дочки и два сына. Я дружил с самым младшим - Колькой. А самой старшей была красавица Валя, она в то время уже работала в городе и приезжала на выходные к родителям за деревенскими продуктами. Однажды она приехала вместе с очередным женихом, весёлым красивым парнем. Мне он сразу понравился. Всё в нём подходило под мой идеал настоящего мужчины - плечистый, с накачанной мускулатурой, с добродушным лицом и смеющимися глазами. А главное, он мог говорить без остановки целый день. Оба выходных мы с Колькой и просидели у них под окошком, слушая его рассказы. Иногда Валя выглядывала в окно, слушала его болтовню, любовалась своим красавцем, а нам со смехом говорила: "- Не верьте вы ни одному его слову! Он же всё вам врёт! Он и мне всегда врёт через слово". На такие обвинения в свой адрес городской жених только широко улыбался, разводил руками и начинал в очередной раз, не стесняясь нас, признаваться в любви к Валентине. Она краснела, смущалась, махала на него рукой, мол, ну тебя, ври дальше, и исчезала в окне. Иногда она звала его что-нибудь помочь в доме, и он уходил ненадолго. Что интересно, звала она его всегда не по имени, а блатной кличкой, что меня, тогда ещё тихого домашнего мальчика-семиклассника, сильно удивляло. Даже Колька и тот звал его не по имени, а тоже кличкой. Гость не обижался на них, видимо привык к своему новому имени - Шельма.
Когда я спросил, почему его все зовут Шельма, он наклонил голову и показал мне коротко подстриженный затылок, где на русой голове чётко выделялся пятисантиметровый кружок совершенно белых волос. С самого рождения у него появилось это альбиносное пятно, за что его ещё в школе прозвали Шельмой. К тому же у него был шустрый характер, вполне оправдывающий это прозвище. Его несколько раз выгоняли из школы, несколько раз он сидел по пустякам (говорил, что заступался за девушек и избил кое-кого из детей начальства), даже успел поработать на севере в каких-то экспедициях. Про что бы я у него ни спросил, он всё знал, везде был и почти лично везде участвовал. Понятно, что для меня, домашнего городского мальчика, он казался такой же большой знаменитостью, как космонавт в 60-е годы, когда их было ещё мало. К тому же он был из совершенно другого мира - из мира блатных и смелых людей, которые живут одним днём, и для которых своя и чужая жизнь - копейка.
Рассказывая о своих похождениях, Шельма задирал майку и демонстрировал мне свои боевые шрамы, порезы, укусы на груди и на спине. Чего там только не было - от ножа, от пули, от кастета, от зубов собаки и любимой женщины. На руках и ногах у него внутри костей были вставлены нержавеющие штыри в местах многочисленных переломов. И он настойчиво заставлял меня и Кольку трогать его в переломанных местах, чтобы мы сами в этом убедились. Но больше всего меня поразило, что у него на одной коленке стояла искусственная коленная чашечка. Он её свободно сдвигал во все стороны под кожей. У меня мурашки бежали по спине, когда он рассказывал, как прыгал со второго этажа на асфальт, как бегал по крышам от милиции, как горел в огне и тонул в воде.
В него просто нельзя было не влюбиться, и я по-хорошему завидовал Валентине, что ей наконец-то встретился такой орёл в жизни. Он был похож на красивого артиста, отдыхающего в деревне. А ещё от него исходила какая-то внутренняя энергия, чувствовалась уверенность в своих силах. Рядом с ним было уютно и спокойно, как за каменной стеной. Валентина своей чуткой женской душой это тоже чувствовала и не сводила с него влюблённых глаз, когда была рядом. (Позднее я прочитал в воспоминаниях, что такое же чувство испытывали Марина Влади рядом с Высоцким и Айседора Дункан в обществе Сергея Есенина. Оба они покорили своих избранниц в первый же вечер своим напором, страстью и энергетикой: Высоцкий – песнями, Есенин – стихами. В случае с Дункан, это ещё и тем удивительно, что она слушала стихи Есенина, ни слова не понимая по-русски.)
За эти два не полные дня я от него узнал столько нового и интересного для себя, сколько не узнаешь и за год, просиживая в библиотеке за книжками. Лишь годы спустя я понял, почему Шельма сидел с нами и с удовольствием рассказывал свои байки, а не пил водку с будущим тестем. Ему нравился сам процесс похвальбы, да ещё перед такими благодарными слушателями, вылупившими от удивления глаза и смотревшими ему в рот. В последние годы я тоже стал замечать за собой, что когда попадается молодой и неопытный слушатель, то меня вдруг начинает так заносить на поворотах, что я сам себя не узнаю и никак не могу остановиться. Благо, что я тоже кое-чего в жизни повидал и есть ещё, чем удивить и ошарашить молодых да ранних.
Такого же орла, как наш деревенский Шельма, я встретил потом в начале 70-х в Конаково и описал в рассказе “Бандиты”. Тот был выше ростом, под два метра, атлетически сложен, с красивыми волосами, носил свитер на голое тело. Так же показывал нам множество боевых шрамов и ран. У него тоже была “улыбка Гагарина” – как только он улыбался, все вокруг сразу в него влюблялись и считали за честь быть его друзьями. Девчонки на него висли гроздьями. И парни тянулись к нему, ловили каждое слово. Он был заводилой, атаманом, кумиром, как сейчас говорят. Днём работал простым рабочим, а вечерами и ночью был одним из конаковских паханов. Время тогда такое было. Если он дожил до наших дней, то наверняка сейчас крутой и при делах.
У меня есть несколько заметных родинок на теле, ямочка на подбородке, две макушки на затылке. Но, видимо, этого мало. Меня в разных компаниях называли по-разному, а вот Шельмой так ни разу и не был. Не сподобился.